Владимир Афиногенов - Витязь. Владимир Храбрый
Разговор с мастеровыми о былом величии Рязани взволновал князя. Из-под копыт с чавканьем летели комья. Олег Иванович остановил коня лишь тогда, когда кончилась грязь и с высокого бугра правого берега Оки стала видна накатанная санями, взопревшая дорога, уходящая в сосновый бор к Старице.
Князь подставил лицо под ветерок и полной грудью вдохнул весенний воздух. Олегу Ивановичу отчетливо представился лес, пахнущая ягодой поляна, склоненные над ней дубовые листья с крупными прожилками, теплые целебные воды реки Старицы, после которых приятно зудели старые раны на теле. Было хорошо лежать на песке, положив на колени жены Ефросиньи голову, смотреть вверх и думать о том, как глубоко небо!
Когда же это было? Два года назад. А прошла, кажется, вечность.
Два года назад, весь в ранах, оторвавшись от погони, Олег Иванович с дружиной скрылся, как не раз бывало, в мещерских непроходимых болотах - мшарах, где его ожидал весь великокняжеский двор. Лечила его знахарка по прозвищу Бубья. Раны заживали плохо. Вот и посоветовала Бубья княгине Ефросинье свозить мужа на высокую гору, да на такую, чтоб стояла на слиянии двух рек. А за спиной должен быть сосновый бор, без кустарников, насквозь проглядываемый… И сказала еще Бубья: «Если ты, мать-княгиня, была непорочна в замужестве, рано поутру взойди на эту гору, поклонись солнцу трижды и, как только лучи сосновый бор проткнут насквозь, сними с себя золототканый сарафан да походи в одной рубашке по высокой траве. Как промокнет рубашка росой, выжми её на раны мужа своего…»
Позвала Ефросинья верного дядьку Монасея и велела найти такую гору. Забрав с собой служилых людей, отправился дядька на поиски. Через неделю приехал и сказал:
- Мать-княгиня Евросинья, нашел эту гору. Стоит она в слиянии двух рек: Солотчи и Оки.
Ранним утром, когда еще птицы не проснулись, а травы набухли тяжелой росой, привезла Ефросинья Олега Ивановича и сделала все так, как велела знахарка.
Потом положила голову мужа к себе на колени. Тут Олег Иванович очнулся и улыбнулся жене. А она гладила его поседевшие волосы, и слезы стояли у нее на глазах. Кого жалела?! Рязанцев многострадальных?.. Иль многострадального мужа-князя?.. И верила ли в его исцеление?..
Но точно - поправился Олег Иванович. И на том месте, где исцелился от ран, задумал поставить каменный монастырь. Не в чудо поверил князь, а увидел, какое военное значение может иметь здесь монастырь с крепкими высокими стенами, являясь одновременно и крепостью, и воротами в мещерские непроходимые леса да непролазные топи…
Олег Иванович очнулся от дум, услышав конский топот. Во всаднике с широко развевающимся темно-синим плащом он узнал своего воеводу Епифана Кореева. Тот на полном скаку соскочил с лошади возле князя.
- Олег Иванович, ордынские послы приехали!
- Будь они неладны, ироды, - невольно вырвалось у князя.
Где-то там, в глубине души, теплилась надежда, что пошлет в Рязань своих людей великий московский князь. Пусть и находятся они в разладе, но должен же Дмитрий Иванович смирить в такой ответственный для Руси час свою гордыню. Да и вина его перед рязанским князем очевидна: обещал же отдать назад Коломну, исконную крепость рязанскую, заложенную еще дедом Олега Ивановича, да обещание это так и осталось пустым звуком…
Девять лет назад[62], проезжая в Орду рязанскими землями, Дмитрий Иванович остановился на Олеговом дворе. Впервые так близко увидел рязанец московского князя, впервые вел с ним обстоятельную беседу. Подивился уму Дмитрия Ивановича, речам его. И обратил внимание Олег Иванович на его пальцы, которые крепко сжимались в кулак при каждом слове о русских распрях.
«Вот таким кулаком собраться бы да и ахнуть по черной силе!» - сказал в конце беседы Дмитрий Иванович. Сейчас вспомнил эти слова рязанский князь:
«Где же ты, Дмитрий Иванович! Вот Мамай быстрее тебя оборачивается… Послов прислал… Знает о нашей размолвке, вот и будет склонять меня на свою сторону в борьбе с Москвою… А не соглашусь - снова побьет, покрушит, пожжет, все обратит в пепел и дым!»
Почему-то вспомнилось лицо мастерового, его фигура с широкими плечами. «Постой… Постой… Да это же человек из дружины Серпуховского. Владимир тоже останавливался на Олеговом дворе, сопровождая своего брата. Точно, этот дружинник прислуживал затем за трапезой. Как же я раньше-то не вспомнил?! Ах Дмитрий Иванович, вон каких людей-то ты ко мне подослал… Ай да князюшка… Не доверяешь, сосед…»
Зло взяло рязанского князя: хотел было приказать Епифану Корееву бросить мастеровых-лазутчиков московских в темницу. Да раздумал, пусть пока все останется как есть: эти двое ему еще пригодятся…
Олег Иванович, вернувшись домой, привел себя в порядок и вышел к послам, принаряженный: кожух из оксамита, зеленые сафьяновые сапоги, расшитые золотом.
- Мурза Исмаил, - назвался на русском языке ордынец, стоявший впереди других.
Свою речь он начал с завета Чингисхана: «Конь - это наша поступь во времени…»
«Непременно надо мурзе подарить белогривого аргамака», - Олег Иванович усмехнулся уголками губ.
После переговоров Олег Иванович повел послов в трапезную.
«И покрыли тот великий дубовый стол скатертьми бранными, и ставили на ту скатерть браную мису великую из чистого серебра, озолочену; а в той-де мисе озолоченой в наливе по украй кашица со свежею рыбою стерляжиной от Оки-реки; а та-де рыба стерляжина великая самим боярством ловлена», - это уже слова летописца.
Последние размочаленные льдины унесли в Итиль мутные струи Оки, небо над Старой Рязанью стало выше и яснее, веер мягко ластился к рукам мастеровых.
По приказу дядьки Монасея к берегу пригнали лодки, грузили на них каменные кубы. Игнатий и Карп после первого рейса не вернулись в Старую Рязань, а начали копать возле золотистого соснового бора землянки для жилья. В их обязанность входило, когда к берегу Солотчи причаливали лодки с камнем, помогать поднимать груз на крутой откос.
Вместе с ними работал рябой тщедушный мужичонка по прозвищу Шкворень. Родом он был из села Кочемары, расположенного на реке Пре, в двух десятках верст отсюда. Детьми Шкворень не обзавелся, видимо, по причине своего нездоровья, хотя в этом винил свою жену. Игнатий и Карп видели её, когда та приезжала из Кочемар проведать мужа: статная, красивая женщина с высокой грудью и толстой русой косой. Голубые глаза озорно глядели из-под надвинутого шалашиком на лоб светлого платка. Тщедушный Шкворень рядом с красавицей женой казался каким-то потерянным. Он и сам чувствовал это. Когда познакомиться с его женой, Аленой, пришли Игнатий и Карп, Шкворень тут же стал толкать её в бок, ворча, чтобы она спрятала свои бесстыжие глаза. Алена лишь улыбалась, глаза её сделались совсем синими, когда она поздоровалась за руку сначала с Игнатием, а потом с Олексиным, задержав на нем свой взгляд.
Где мог такую красавицу видеть Карп?! В глухомани на стороже Попова разве что ведьму на помеле встретишь в рождественскую ночь!.. Да, бывая в скопинском городище, широкоскулую мордву или мурому…
Пока кормила Алена своего Шкворня, доставая из берестяного туеска нехитрую снедь, Карп не отрывая глаз все смотрел на неё, и сердце его, не знавшее любви, млело…
Когда Шкворень ушел провожать жену, Стырь повернулся к Олексину:
- Вот это баба! Разве этот мужичонка для её стати и красоты годится… Нет, брат, ей такого молодца, как ты, надобно. Ей-богу!
- Не кощунствуй. Она Шкворню законная жена, венчанная. Да разве он всегда таким был, незавидным? Помнишь, рассказывал, как надорвался на боярской доле, застудил нутро, вот и начал чахнуть…
- Да, помню. У всех у нас одна доля, Карп. Не знаешь, где счастье выпадет, а где нужда или смертушка. Пока нас с тобой Бог миловал… А смекаешь, Карп, Кочемары-то на Пре, а Пра, как известно, в Мещере. Вот мы и попытаем как-нибудь Шкворня насчет того, как на эту Пру попасть, чтобы узнать, где это Олег Иванович обретается во время ордынских набегов.
- А зачем это тебе? Или князь Владимир Андреевич просил узнать?
- Просил, - задумчиво произнес Игнатий. Он как-то по-иному взглянул на пышущее здоровьем лицо Карпа Олексина и неопределенно улыбнулся: новый план рождался в голове Стыря…
На следующий день Алена снова появилась на берегу Солотчи и свежей рыбы принесла уже не только мужу, но и его товарищам.
- А как это тебе, Аленушка, удается столько рыбы свежей добыть? - улыбаясь, спросил Игнатий. - Чай, не лето на дворе, еще снег лежит, и вода в реке, поди, ледяная.
- Зачем в реке? В реке мы не ловим. Вон вам мой муж расскажет, как мы свежую рыбу зимой добываем. До его застуды в нашем селе не было лучше рыбака, чем он… А теперь по этому делу мастер брат мой, Гаврила.
