Княгиня Ольга - Елизавета Алексеевна Дворецкая
Дымы тянулись и с юга, и с севера, будто горит уже все Греческое царство. Чем дальше, тем медленнее продвигалась дружина: невозможно идти быстро, ведя с собой тысячи коз и овец, десятки повозок с разным добром, пленниц. Словно обожравшийся змей, дружина медленно сползала по течению Сангария к морю, все тяжелея на ходу.
Назавтра наконец встретились с Тормаром. Но соединиться удалось не сразу: на целый «роздых» берег реки между двумя наступающими отрядами был заполнен людьми и скотом. Все это было насмерть перепугано и металось в поисках спасения. Селения, рощи, поля, сады – все уже было вытоптано ногами самих же греков и скота, разломано, снесено. До самого неба доставали крики, рев, блеяние. Христиане могли думать, что попали в ад: весь мир стал огнем и дымом, воплем и ужасом.
До конца дня продолжалась эта дикая круговерть. Но вот греки, к кому был милостив бог, разбежались, два отряда встретились среди разбросанных пожитков и блеющего скота. К тому времени русы сами едва держались на ногах. Силы свои на ходу подкрепляли захваченным вином, поэтому, едва поняв, что нападать больше не на кого, сотнями падали, где стояли, обессиленные опьянением и усталостью. Хавстейн и Тормар едва выбрали по сотне человек в охрану стана. Ставить шатры никто не заботился, резали первых попавшихся овец и коз, наскоро обжаривали мясо над кострами, жадно утоляли звериный голод и засыпали на грудах брошенного беженцами тряпья.
Лишь на следующий вечер Хавстейн и Тормар со своими людьми вернулись к морю. Даже Мистина, встречая их, вытаращил глаза. И с моря были видны густые дымы над небокраем, знаменуя успехи дружин, но теперь воевода увидел не то, что уничтожили, а то, что захватили. Шесть-семь десятков лошадей, верховых и упряжных, тысячи коз и овец – не считая съеденных, сотни повозок с разным добром – не считая того, что погрузили в лодьи. Сотня пленниц. Серебро и шелка из десятка церквей и пары усадеб. Победа над греческим войском и немало взятого снаряжения. И за все это – менее двух сотен потерь из шести тысяч участвовавших в набеге на долину Сангария.
– Перун и Один благосклонны к нам! – сказал Мистина, и сам несколько удивленный таким успехом. – Завтра отдыхаем, приносим жертвы, а потом идем дальше. Негоже тратить время, пока боги за нас.
Войско гудело всю ночь. Упоенные огромной добычей и победой над греками, русы и славяне чувствовали себя всемогущими.
Даже собственным телохранителям Мистина не сказал, до чего удивлен легкостью этой победы: от Романовых полководцев он ожидал большего.
* * *
Земли Греческого царства малая Ингварова дружина миновала благополучно: население, успевшее спастись от русов, пока те шли к Царьграду, сейчас разбегалось от одного вида первых лодий и не пыталось даже их считать. А на ранней заре русы уходили дальше. В городе Мидии собрали войско и посадили его на галеи, перекрыв вход в гавань. Но в гавань Ингвар не пошел, а выйти ему навстречу греки не решились. К счастью, они не знали, что это не передовой отряд всей огромной рати, а лишь отосланные домой раненые воины во главе с раненым князем.
Путь отступающих до Болгарского царства растянулся на пять дней. Можно было бы дойти и быстрее, но плыли не полный день: раненым требовался отдых, поэтому на ночлег всегда становились ранее обычного. Ингвара лихорадило, и Колояр требовал более длительной остановки.
– Ты, княже, что, помереть захотел? – возмущался Гримкель. – Как я в Киев к княгине приеду – мне Свенельдич тебя передал живого, а я ей что привезу? Ушли мы от греков, давай встанем, отдохнем. И тебе, и прочим на пользу пойдет.
Раненым и впрямь было тяжело проводить весь день на качающейся лодье, на ветру, в тесноте и неудобстве.
– Мы еще на Романовой земле, – говорил Ингвар. – Отсюда нужно уходить побыстрее.
– Мы не можем проделать так весь путь до Киева, – поддерживал Гримкеля Фасти. – До порогов вы все должны быть здоровы…
– Или мертвы, – закончил сам Ингвар.
– Как богам поглянется.
– Но здесь не наша земля. Доедем хоть до уличей. Там встанем.
– От Мидии туда грести дней десять не разгибаясь. И так уже от наших рук на веслах мозоли…
– Да больше – тут против течения, – поправил Асгрим, кормчий.
– Вот истинно! Половину не довезем.
– Ну, хоть до Дуная, до прежней нашей стоянки, – уступил Ингвар.
– На два дня ближе.
– Княже, обожди хоть три дня, пока лихорадка уймется! – умолял Держанович. – Не губи моей жизни молодой!
– А твоей-то что?
– Так Свенельдич с меня ж голову снимет, если мы тебя худо довезем! Вот так за уши возьмет – и скрутит к лешим!
Ингвар промолчал. Раз уж он не погиб в сражении, умирать на овчине было совсем ни к чему. Уж конечно, он не меньше других хотел вновь увидеть себя здоровым. Чем бы ни кончился поход Мистины с войском по восточным фемам, он, князь, рано или поздно должен будет вновь пойти на Греческое царство. Мистина еще мог спасти поход – но свою личную честь мог спасти только сам Ингвар.
Князь понимал, что нужен покой – и ему, и людям. Но, сознавая свое уязвимое положение, стремился уйти от греков подальше. Край близ устья Дуная казался местом обжитым и знакомым, почти своим.
– Это в прошлый раз болгары от нас подальше держались! – говорил ему Фасти. – Пока у нас была тысяча судов, все люди были здоровы и полны ратной доблести…
– Аж пыхтели! – добавлял Гримкель.
– А теперь, когда у нас четыре сотни здоровых и сотня раненых, Петр и осмелеть может.
– Так и я про что! – в досаде отвечал Ингвар. – Чем дальше от греков, тем болгары смирнее будут. Уходить надо, чем дальше, тем лучше.
Разговор этот происходил вечером, близ морского берега, где русы устроили стан – первую стоянку на земле Болгарского царства. Мысленно Ингвар благодарил прежних болгарских ханов и князей, перенесших на своих мечах границу так далеко на юг – в стародавние времена, говорят, греческие владения доходили до Днестра. Недаром же то старое святилище на Белом острове близ устья Дуная устроили греки. И проклинал нынешнего царя Петра: если бы не он, то Романовы земли остались бы позади на несколько дней раньше.
Раненые лежали на кошмах и овчинах, здоровые носили дрова, разжигали костры, собираясь варить кашу. Держанович с помощниками принялся за перевязки, Соломка разложил
