Чингисхан. Пенталогия (ЛП) - Иггульден Конн
– Приказ остается в силе, – наконец проговорил Мункэ. – Добавь ее имя к списку, и покончим с этим.
Илугей поклонился, пряча разочарование.
– Воля ваша, господин.
Глава 12
Огуль-Каймиш стояла на берегу реки Орхон и смотрела на темную воду. Связанные за спиной руки онемели и опухли. Ее караулили двое мужчин, следивших, чтобы она не бросилась в воду раньше времени. Огуль дрожала на утреннем холоде, но старалась обуздать свой страх, чтобы не потерять достоинство.
Присутствовал и Мункэ со своим окружением. Он слушал кого-то из военачальников и улыбался. Минули те дни, когда хан со свитой выглядели живописно и ярко. Сейчас все воины и старшие помощники Мункэ носили простые дэли, украшенные разве что стежкой, а большинство и традиционную прическу – длинный хохол на бритой макушке. Лица лоснились от свежего бараньего жира. Без оружия явились только Яо Шу и уцелевшие цзиньские писцы, у остальных мечи болтались чуть ли не у лодыжек – тяжелые кавалерийские мечи, которыми на всем скаку рубят врагов. В Каракоруме имелись собственные плавильни, где оружейники день-деньской трудились у горнил. Каждый понимал: Мункэ готовится к войне и начнет ее сразу, как только добьет друзей и соратников Гуюка.
Друзей и соратников ее
мужа
… В тот день Огуль ничего не чувствовала, словно вокруг сердца вырос защитный панцирь. Она потеряла слишком много и слишком быстро – от случившегося до сих пор кружилась голова. На старую Баярмуу, свою любимую служанку, Огуль даже взглянуть не смела – связанная, бедняжка ждала казни вместе с десятком других.
Орлок никуда не спешил. Самый крупный в своей свите, он выделялся на фоне присутствующих, тем более что стоял в центре. Тяжелый, а двигается легко – вот что дают сила и молодость,
[15]
позволяющая ею насладиться. Огуль мечтала, чтобы он упал замертво перед всеми, только разве такое случится? Мункэ же не замечал страданий жалкой кучки приговоренных. На глазах у Огуль он взял у слуги чашу с архи и захохотал вместе с приятелями. Почему-то это особенно ранило: столько презрения даже в последний день жизни… Один из связанных не выдержал и обмочился – штаны потемнели, под ноги потекла тонкая теплая струйка. Несчастный не заметил этого: глаза у него уже помутнели. Огуль отвернулась, набираясь смелости. Бояться нужно только ножа. Ее казнь будет медленной.
К счастью, Мункэ помнил о том, что жена хана сама становится царских кровей. Огуль посмотрела на темные воды канала, который прорыл Угэдэй, и снова содрогнулась. Захотелось опорожнить мочевой пузырь, хотя утром женщина старалась не пить. От напряжения руки и ноги похолодели, пульс участился. При этом Огуль сильно потела, под мышками появились темные пятна. Она прислушивалась к малейшим изменениям в себе и дрожала, отчаянно стараясь отвлечься.
Мункэ допил архи, швырнул чашу слуге и кивнул военачальнику. Тот заорал, призывая к порядку. По струнке вытянулись все, даже кое-кто из приговоренных, насколько могло получиться в путах. Огуль лишь головой покачала: несчастные глупцы, неужели они надеются разжалобить мучителей? Ничего не выйдет.
Яо Шу тоже присутствовал, хотя Огуль почудилось, что ему очень не по себе. Поговаривали, что советник пропустил первые казни, сославшись на болезнь, но изощренный мучитель Мункэ почувствовал неладное, и теперь без Яо Шу не обходилась ни одна расправа. Зачитали список приговоренных. Огуль слушала имена и грустно наблюдала, как каждый из приговоренных кивает, услышав свое.
После долгого ожидания страшная процедура неожиданно ускорилась. Несчастных пинками заставили опуститься на колени, а от свиты Мункэ отделился молодой воин с длинным мечом. Огуль знала: служить орлоку для него большая честь. На его месте мечтали оказаться многие воины, еще не пролившие кровь в битве. Огуль вспомнила, как в одном далеком городе Чингисхан подверг казни десятки тысяч человек, только чтобы научить воинов убивать.
Огуль не слушала обвинений, которые дрожащим голосом зачитывал Яо Шу, держа текст перед собою. Палач уже подошел к первой коленопреклоненной фигуре, готовясь произвести хорошее впечатление на Мункэ.
Началась расправа. Огуль не сводила глаз с реки, игнорируя крики одобрения и смех людей орлока. Баярмаа стояла четвертой, и Огуль заставила себя взглянуть на старуху. Служанку обвинили заодно с Огуль-Каймиш – мол, именно она втянула жену хана в колдовство.
Когда мечник резко заговорил с нею, Баярмаа не склонила голову и не вытянула шею. Не обращая на него внимания, она смотрела на Огуль. Женщины переглянулись, и служанка улыбнулась, прежде чем два удара мечом отняли у нее жизнь.
Огуль смотрела на темные воды, пока расправа не закончилась. Когда казнили последнего, она подняла голову и увидела, что молодой палач потрясенно разглядывает свой клинок. Наверняка на нем остались следы от костей. Мункэ подошел к юноше, похлопал по спине и вручил чашу с архи. Огуль наблюдала за ними с мрачной ненавистью. Когда орлок повернулся к ней, у женщины испуганно екнуло сердце, а связанные руки непроизвольно зашевелились.
Яо Шу назвал ее имя. Сей раз голос его дрогнул так явно, что Мункэ нахмурился. Чингисхан запретил монголам лить благородную кровь. Но мысль об иных способах казни вселяла в Огуль панику.
– Огуль-Каймиш опозорила имя хана колдовством и прочими гадкими занятиями, доведшими до убиения собственного дитяти.
Женщина сжала кулаки, погружаясь во внутреннюю пустоту, чтобы устоять на ногах.
Яо Шу дочитал обвинение и спросил, не выступит ли кто в защиту Огуль-Каймиш. В воздухе сильно пахло кровью. Никто не шевельнулся, и Мункэ кивнул воинам, стоявшим рядом с Огуль.
Несчастная дрожала, когда ее уложили на толстую войлочную подстилку. Непроизвольно задвигались ноги – инстинкты заставляли бежать, а она не могла. Яо Шу вдруг затянул молитву в ее спасение. Мункэ свирепо глянул на него, но старик продолжал молиться, хоть у него срывался голос.
Воины завернули Огуль так плотно, что затхлый войлок облепил ей лицо и наполнил легкие пылью. Поддавшись панике, женщина вскрикнула, но крик тут же утонул в плотной ткани. Материал натянулся: сверток скрепили кожаными ремнями и застегнули застежки. При Мункэ звать на помощь Огуль не собиралась, но не сдержала стон, вырвавшийся из горла, как из ловушки. Тишина казалась бесконечной, собственный пульс звучал в ушах Огуль барабанной дробью. Сверток пришел в движение – его медленно покатили к каналу.
Когда ледяная вода накрыла ее, Огуль дико забилась, глядя, как вокруг лопаются серебряные пузырьки. Войлочный сверток быстро пошел ко дну. Огуль задержала дыхание и терпела, сколько могла.
*
Ночь выдалась холодная, но Сорхахтани лежала под одной простыней. Хубилай склонился над ней, а взяв за руку, чуть не отпрянул: такой горячей была мать. Прокатившаяся по Каракоруму лихорадка уже шла на убыль: день ото дня заболевало все меньше людей. Так случалось каждое лето: зараза терзала десятки или сотни горожан, зачастую еще не окрепших от прошлой немочи.
Со слезами на глазах Хубилай смотрел, как мать задыхается от кашля. Сорхахтани изгибалась дугой, слабые мышцы напрягались. Приступ закончился, она судорожно вдохнула воздух. Женщина жалела, что сын видит ее такой изнуренной. Она улыбнулась, хотя глаза ее были тусклыми и безжизненными.
– Продолжай, – попросила она.
– Яо Шу заперся у себя в покоях. Никогда не видел его таким расстроенным. Бедная Огуль! Ужасная смерть…
– Смерть всегда ужасна, – прохрипела Сорхахтани. – Иначе не бывает, Хубилай. Нам дано лишь не замечать ее, пока она не настигнет нас. – Говорить было невыносимо тяжело, и Хубилай попробовал остановить Сорхахтани, но она лишь отмахнулась. – Люди на это великие мастера. Живут, понимая, что умрут, часто говорят об этом, а сами не верят. Каждый втайне надеется, что именно его смерть обойдет стороной, что именно он будет жить вечно и не состарится. – Она снова закашлялась; Хубилай морщился и терпеливо ждал, пока мать снова сможет дышать. – Вот и я даже сейчас надеюсь… выжить. Сынок, я старая дура.
