Ирина Даневская - Битва за Францию
— Своим поступком Шапель и Бутвиль нарушили законы человеческие, — сказал он. — Но что страшнее всего, они нарушили и Законы Божьи, убивая своих противников, которых Небо одарило меньшей ловкостью, нежели их самих. Оскорблением Господа был их поединок в день Святого Вознесения. Оскорблением Господа будет и указ об их помиловании, ибо помилованные, эти двое могли бы стать причиной смерти ещё многих людей.
Король закрыл лицо руками.
Вся Франция просит за них, — тихо сказал он.
— Кто? — усмехнулся Ришелье. — Брат Вашего Величества — герцог Орлеанский? Принц Конде? О, не сомневаюсь, что покойный господин Шале — лучший друг Бутвиля, будь он жив, также присоединил бы свой голос к воплям о помиловании.
После этих слов Людовик призвал советников парламента в Лувр, велев им начать судебный процесс и довести его до конца.
* * *22 июня 1627 года добрый город Париж превратился в театр военных действий. По перетянутым цепями улицам были расставлены вооружённые до зубов патрули, число которых всё увеличивалось по мере приближения к Гревской площади, где по-обыкновению осуществлялись, экзекуции. Дорогу от Бастилии до высокого деревянного эшафота, который грозно возвышался над толпами народа, наводнившего площадь, охраняло грозное оцепление, состоящее из нескольких полков немецких рейтар, а сам эшафот был окружён шестью ротами кардинальских гвардейцев. Исключительные меры безопасности были приняты, чтобы казнить двух дворян, дерзнувших нарушить королевский указ о запрещении дуэлей. Этими опаснейшими преступниками были граф де Бутвиль и его кузен граф де Шапель.
Из всех участников роковой дуэли на Королевской площади только им был вынесен смертный приговор. Беврон даже не был арестован — он благополучно скрылся за границей, откуда вскоре вернулся, выхлопотав королевское помилование. Осуждённых — Бутвиля и Шапеля — ожидала позорная смерть, но всё, что они делали в свои последние дни, послужило к их чести и вызвало всеобщее возмущение избранностью королевского правосудия.
Сами дуэлянты сейчас преспокойно сидели в телеге палача, которая медленно везла их к месту казни. Свой смертный приговор они выслушали с бесстрастным выражением лица, а сейчас с любопытством созерцали свою внушительную свиту — три сотни солдат, которые окружили повозку со всех сторон. Грозные охранники выглядели перепуганными, тогда как их жертвы излучали спокойствие и какую-то отчаянную весёлость.
— Кузен, смотри, наши друзья всё же решились нас освободить! — весело заорал Шапель, показывая куда-то наверх.
Услышав эти слова, солдаты тут же окружили тележку и, размахивая оружием, принялись тревожно рассматривать крыши домов, выглядывая освободителей, а Франсуа де Росмадек, заметив их испуг, издевательски захохотал.
— Угомонись, — недовольно произнёс Бутвиль. — Сам знаешь, что Ришелье запретил сегодня передвигаться верхом по Парижу, так что наши друзья не только лишены возможности нас освободить; они не смогут даже добраться до Гревской площади, чтобы проститься с нами, не запачкав сапог в парижской грязи.
— А ещё мы получили строжайший приказ арестовывать всякого, кто посмеет крикнуть «помиловать!» — добавил один из охранников, который с явным состраданием поглядывал на арестантов. — Проклятый кардинал всё предусмотрел.
Бутвиль протянул ему руку, которую тот почтительно пожал.
— А я уверен, кузен, что король затеял всю эту возню только из-за того, чтобы припугнуть нас, и объявит об амнистии...
— После того как поймал нас с таким трудом? Брось, — махнул рукой Монморанси. — Да я бы и сам не советовал ему это делать, так как, получив помилование, я бы предъявил ему счёт за остриженные волосы. Теперь моя голова выглядит так непривлекательно, что я не очень-то и расстроюсь, когда палач её отрубит.
И Бутвиль, всегда гордившийся своими длинными густыми локонами, которые остригла безжалостная рука палача, громко вздохнул.
— Ба! Голову отрастить куда труднее, нежели твою роскошную гриву, — возразил Шапель.
Епископ Нантский, сопровождающий осуждённых на эшафот, не сдержал улыбки:
— Ох, дети мои, — заметил он. — Хотел бы и я находиться в таком добром расположении духа, как вы, когда наступит мой черёд предстать перед Богом...
Вот так, весело перебрасываясь отборными остротами, заставляющими хохотать даже своих тюремщиков, наши герои прибыли на место казни. Несмотря на все кардинальские указы, толпа приветствовала их восторженными криками, которые каждую минуту грозили перерасти в проклятия в адрес королевской власти.
— Бутвиль! Друг! Мы отомстим за тебя! — воскликнули, потрясая шпагами, несколько королевских мушкетёров, к которым тут же бросилась толпа вооружённых солдат...
* * *Бутвиль первый шагнул к плахе, невозмутимо подкручивая ус. Что бы ни творилось у него на душе, но на лице читалась решимость взглянуть смерти в глаза с той же отчаянной храбростью, с которой он прежде обнажал шпагу против своих противников на двадцати двух поединках, вошедших в историю.
— Прощай, кузен, — обнял он де Шапеля. — Встретимся в лучшем мире, где нет ни короля, ни Ришелье с его эдиктами.
— Иди смело, я догоню тебя, — ответил его кузен.
— Ты что, сомневаешься в моей храбрости? — вспылил Монморанси. — Такое оскорбление, бесспорно, заслуживает вызова, но, я думаю, что эти господа, — он махнул в сторону притихшей толпы, как бы приветствуя её, и та в ответ разразилась криками восторга, — ожидают более интересного зрелища. Прощай!
И со всегдашней насмешливой улыбкой он склонил голову на плаху...
Франсуа де Росмадек граф де Шапель последовал за ним.
ГЛАВА 6. ОСТРОВ РЭ
План Бэкингема, высказанный им лорду Монтегю, был очень простым. Из донесений своих агентов, пребывающих во Франции, Бэкингем знал, что французская казна пуста и что Ришелье, подписавший с испанцами договор о наступательном союзе, совершенно не предусмотрел издержек на эту военную кампанию. Франция пока что не имела ни кораблей, ни моряков, способных оказать реальное сопротивление английскому флоту. Обладая этими бесценными сведениями, первый министр Англии решил немедленно действовать, чтобы не дать противнику времени собраться с силами и нанести удар первым, следуя примеру Цезаря, утверждающего, что внезапность выигрывает битвы.
Заручившись согласием короля, герцог в кратчайшие сроки мобилизовал имеющийся в его распоряжении флот, игнорируя замечания сведущих людей о плохой экипировке солдат и матросов, нехватке продовольствия и прочих существенных недостатках, исправление которых повлекло бы за собой неизбежную задержку с отправкой экспедиции. Бэкингем собирался немедленно отплыть к Ла-Рошели, дождавшись прибытия нескольких кораблей, переданных в его распоряжение Соединёнными провинциями.
27 июня 1627 года величественный флот из 77 кораблей поднял паруса и взял курс к Ла-Рошели. Шесть тысяч пехотинцев, двести всадников в полном боевом вооружении, а вдобавок ко всему — прекрасная погода и спокойное море — внушали уверенность в безоговорочной победе английского оружия. С английским флотом на родину возвращался и предводитель французских гугенотов — Бенжамен де Роан принц Субиз, который уверил Бэкингема в том, что ларошельцы только и ждут прибытия английского флота, чтобы поднять восстание против королевской власти. А к ним присоединится и Лангедок.
* * *Главный адмирал стоял на капитанском мостике и тревожно вглядывался вдаль. Но на горизонте не было видно ни одного французского корабля. Субиз — худощавый черноволосый мужчина лет сорока, стоял рядом с ним и, отчаянно жестикулируя, выкладывал свой план высадки на берег.
— Ла-Рошель — неприступная крепость, милорд, — говорил он. — Но после моей неудачной экспедиции два года назад Ришелье приказал усилить охрану подступов к городу, построив на острове Рэ три больших форта, где разместил военные гарнизоны. Поэтому войти в город без хорошей драки не получится.
Бэкингем согласно кивнул головой.
— Драка так драка, — пожал он плечами. — Но вы убеждены в том, что жители города гостеприимно распахнут ворота перед английской армией?
Принц задумчиво почесал свой лысеющий лоб. У него было слишком мало времени, чтобы достигнуть ясных договорённостей с городским советом, и, говоря о гугенотском бунте как о решённом деле, он больше старался выдать желаемое за действительное. Но, почувствовав, что первый министр смотрит на него, твёрдо сказал: «да».
