Евгений Салиас - Атаман Устя
Пушки были быстро введены во многихъ полевыхъ командахъ провинцій и на нихъ приказано было обратить «сугубое вниманіе и раченіе», какъ если-бъ то были живыя существа, требующія сердечныхъ заботъ и ухода.
Шуваловъ не только не воинъ, но видѣвшій сраженія лишь на картинахъ, и еще менѣе артиллеристъ и ученый, выдумалъ пушку нежданно для самого себя. А ради славолюбія постарался объ ея распространеніи по отечеству. Выраженіе «шуваловская пушка» ласкало его статское и мирно-гражданское ухо.
Засѣцкій, при полученіи въ Саратовѣ четырехъ пушекъ, былъ отряженъ именно для «раченія» и ухода за дѣтищемъ фаворита царицы. Сначала усердное начальство само не знало и равно не рѣшалось поднять вопросъ, можно ли даже изъ этихъ пушекъ палить? — конечно, изъ уваженія къ нимъ и къ имени изобрѣтателя. Понемногу однако излишнее почтеніе къ пушкамъ прошло, и изъ нихъ стали палить въ торжественные и праздничные дни съ паперти собора или въ саду дворца намѣстника, иногда на гуляніи. Этимъ собственно почетнымъ и веселымъ дѣломъ и ограничивалась служба молодого капрала. Однако черезъ годъ-два, при усиленной пальбѣ 5-го сентября, въ день Захарія и Елизаветы, по случаю царскаго праздника, одну изъ пушекъ разорвало, двухъ бомбардировъ искалѣчило и третьяго убило наповалъ. Капралъ и команда его, а равно и горожане стали съ почтеніемъ, но уже нѣсколько инымъ, чѣмъ прежде, относиться къ этимъ пушкамъ. Первые палили рѣже, а вторые держались при этомъ на почтительномъ разстояніи.
Другое занятіе по службѣ командира бомбардировъ состояло въ томъ, чтобы устраивать фейерверки и иллюминаціи въ тѣ же торжественные дни. Въ этомъ дѣлѣ Засѣцкому и солдатамъ давалъ уроки и помогалъ какой-то иностранецъ неизвѣстнаго происхожденія, по имени Фисташъ, не то французъ, не то нѣмецъ, сосланный въ Саратовъ за убійство въ Москвѣ, на гуляньи, дѣвицы шведки и подвернувшагося тутъ же блюстителя порядка, хотя и простого бутаря.
Фисташъ училъ дворянскую молодежь танцовать, малевать красками, но главнымъ образомъ обучалъ нѣмецкому языку, настолько однако своеобразному, что нѣсколько нѣмцевъ, тоже ссыльныхъ въ городѣ, послѣ паденія Бирона, понимали рѣчь Фисташа и его учениковъ иногда съ большимъ трудомъ, но всегда съ большимъ смѣхомъ.
Молодой человѣкъ тоже обучался у сосланнаго убійцы какъ танцамъ, такъ и малеванію, но главнымъ образомъ веселой наукѣ пиротехникѣ. Засѣцкіе родители высылали изъ деревни на прожитокъ сыну много денегъ и окружили его двумя десятками дворни, купивъ предварительно домъ на его имя, такъ какъ дворянину Засѣцкому не приличествовало «квартировать».
Жизнь капрала шла беззаботно въ средѣ общества, ласкавшаго всячески любезнаго, красиваго юношу, единственнаго наслѣдника многихъ тетушекъ и дядюшекъ.
И старые, и малые любили командира бомбардировъ. Молодые дворяне зачастую кутили на его счетъ и занимали деньги. Молодыя дѣвицы томно и ласково поглядывали на его красивый гвардейскій мундиръ, пушистый, въ локонахъ, пудренный парикъ, выписанный изъ столицы, даже на его шпагу, которая у него сзади, продѣтая въ фалду, торчала съ особеннымъ ухарствомъ, не такъ, какъ у другихъ.
Фисташъ, любившій Засѣцкаго за щедро оплачиваемые уроки, научилъ его многому помимо пиротехники и постоянно преподавалъ правила «осады, блокады и штурма» женскаго сердца. Фисташъ былъ самъ недуренъ, нестаръ еще и большой сердцеѣдъ среди мѣщанокъ и купчихъ города. Его ссылка за убійство шведки и подвернувшагося бутаря была тоже данью его слабости къ прекрасному полу и неразборчивости средствъ въ любовныхъ похожденіяхъ.
Засѣцкій эту науку, именованную Фисташемъ «либентехникъ» или техникой любви, произошелъ съ нѣмцемъ и усвоилъ себѣ быстро.
Всѣ молодыя барыни и дѣвицы и безъ того заглядывались охотно въ его голубые красивые глаза, оттѣненные длинными золотистыми рѣсницами. Но когда Засѣцкій къ природной своей привлекательности присоединилъ еще науку нѣмца, т. е. умѣлъ терпѣливо вести осаду и дѣлать стремительный штурмъ во время, то побѣды его стали считаться десятками — отъ горничныхъ до чиновницъ и дворянокъ.
— Ахъ, ты, разбойникъ! привѣтливо журилъ капрала покровитель его, намѣстникъ. Всѣхъ нашихъ бабъ съ ума свелъ. Будь у преосвященнаго жена, ты бы вѣдь и ее обдѣлалъ, не взирая на санъ супруга.
Такъ прошло пять лѣтъ.
И все улыбалось молодому человѣку, все будто свѣтило кругомъ. Самая важная забота его за послѣднюю зиму была — невозможность достать такія перчатки, о какихъ ему напѣлъ Фисташъ. Нѣмецъ вызвался уже самъ тайкомъ съѣздить за перчатками въ Москву, ради прихоти юнаго друга, но, конечно, на его счетъ. Но Засѣцкій боялся итти въ заговоръ противъ намѣстника и согласиться на тайное посольство ссыльнаго нѣмца. Ему казалось почему-то, что въ Москвѣ Фисташъ непремѣнно опять убьетъ другую шведку и другого бутаря.
Все дала судьба юному молодцу, все было у него: быстрый и веселый умъ, красота и доброе сердце, стройность и особый лоскъ въ обращеніи, отличавшій его рѣзко отъ всей молодежи города, дворянское имя и большія деньги, и наконецъ власть надъ женскимъ сердцемъ, пріобрѣтенная прилежаніемъ въ наукѣ «либентехникъ», а еще болѣе усвоенная при ежедневномъ опытѣ. И ко всему въ придачу — въ собственномъ домѣ, гдѣ кишѣло болѣе двухъ десятковъ крѣпостныхъ дядекъ и лакеевъ, горничныхъ, поваровъ, кучеровъ, скороходовъ и казачковъ — была полная чаша всякаго добра и всякихъ бездѣлушекъ.
Поневолѣ скучно наконецъ стало капралу. Какъ при эдакой обстановкѣ въ двадцать лѣтъ не прійти смертельной тоскѣ.
Есть вѣдь все-таки много вещей на свѣтѣ, которыхъ ничѣмъ не добудешь, какъ ни хоти. Вотъ перчатокъ этихъ нѣту, а выписать изъ столицы не съ кѣмъ. А главное, что обидно ужасно, надоѣло быть капраломъ, хочется быть офицеромъ. А это невозможно! Намѣстникъ — лицо сильное въ столицахъ, благопріятелей и покровителей у него куча, и въ гвардіи, и при дворѣ. Самъ фельдмаршалъ, графъ Разумовскій, ему пишетъ два раза въ году, поздравляя съ именинами и днемъ рожденія! Но намѣстникъ говоритъ, что быть произведеннымъ въ офицеры теперь немыслимо. Легче луну зубами ухватить.
Надо ждать. Чрезъ года три можно будетъ похлопотать, и дѣло уладится.
А Засѣцкому спать не даютъ и мерещатся галуны и отвороты офицерскаго мундира. Надоѣлъ до смерти гвардейскій капральскій камзолъ, надоѣлъ и кафтанъ, которому однако многіе и многіе въ городѣ завидуютъ, и «полевые» товарищи, и недоросли изъ дворянъ.
Во дни тоски и нытья несчастнаго молодого человѣка, столь зло обойденнаго судьбой — пришла вѣсть въ городъ, отъ которой заговорили въ намѣстническомъ правленіи чиновники и подъячіе, заговорили и дворяне на вечерахъ и балахъ, въ «редутѣ», или собраніи, заговорилъ и народъ на улицахъ.
— Осмѣлѣли разбойники на Волгѣ! Стали жить селами, открыто и стали нападать и грабить не хуже крымцевъ или киргизъ. Надо положить предѣлъ озорству ихъ и нахальству.
Появился у намѣстника въ канцеляріи молодой разбойникъ съ повинной, прося помилованія, позволенія поселиться мирно въ городѣ и приняться за какое-либо ремесло. Его вина половинная. Онъ никого не убилъ и не ограбилъ, и не бѣжалъ… Онъ родился въ станѣ разбойничьемъ отъ отца атамана. За прощеніе невольной вины, онъ брался выдать цѣлый притонъ разбойниковъ, привести команду прямо на мѣсто и указать, какъ ихъ всѣхъ перехлопать или перехватать.
Онъ даже брался посредствомъ хитрости все дѣло уладить просто. Пускай ему дадутъ двѣ бочки вина, которыя онъ доставитъ разбойникамъ по Волгѣ на лодкѣ, а въ назначенный заранѣе день, когда команда будетъ близко, онъ всѣхъ перепоитъ.
Проектъ показался начальству сомнительнымъ, но что касается до посылки команды, то самъ намѣстникъ послѣ бесѣды съ кающимся разбойникомъ рѣшилъ дѣйствовать.
— Есть у меня для тебя, голубчикъ, случай, сказалъ разъ ввечеру намѣстникъ, шутя обращаясь къ своему любимцу, — рѣдкостный случай! Хочешь чрезъ мѣсяцъ или два офицеромъ быть?..
У Засѣцкаго глаза загорѣлись.
— Вѣстимо, хочу. А что сдѣлать?
— Перехватать и привести сюда съ дюжину разбойниковъ, а атамана ихъ для пущей огласки повѣсить тамъ же… Здѣсь будутъ судьи и палачъ казнить. Не то… надо, чтобы сказали: капралъ Засѣцкій повѣсилъ волжскаго атамана разбойниковъ и шайку переловилъ и перебилъ. Желаешь взяться за это?
Сказано — сдѣлано.
Засѣцкій получилъ подъ начало команду, большую числомъ, чѣмъ обыкновенно посылали на разбойниковъ, и, горя нетерпѣньемъ молодости и славолюбія, выступилъ изъ города.
Хотѣлъ онъ взять съ собой хоть одну шуваловскую пушку, но намѣстникъ воспротивился.
— Помилуй Богъ, узнается «тамъ», что палили изъ пушекъ по всякой сволочи. Обидно и неприлично показаться можетъ имъ и разгнѣваются… вмѣсто милости еще репримандъ получимъ.
