Джей Уильямс - Пламя грядущего
Артур сказал кротко, что он отправляется не пытать счастья, но для того, чтобы приложить все старания, дабы освободить город Иерусалим от неверных, и Мод подарила ему любящий взгляд, исполненный грусти. Но во всем остальном, продолжал Артур, Роберт, несомненно, прав, и лично он верит, что в заморских землях меня ждет награда не меньшая, чем титул барона. И по этой причине, сказал он, мое решение выступить в поход кажется ему мудрым, и еще он порадовался, что наша беседа коснулась сей темы, ибо он намеревался сделать мне подарок. Так как мы заговорили о крестовом походе, он находит момент вполне подходящим. Он встал и подошел к сундуку, стоявшему за его высоким креслом, и взял оттуда полотняную суму и еще один матерчатый сверток. Он положил эти вещи на стол, тогда как мы все с любопытством вытянули шеи, чтобы лучше видеть. Он раскрыл сверток и вынул прекрасный меч в кожаных ножнах – головка эфеса была сделана в форме сердца, а рукоять обтянута кожей и украшена серебряными шляпками гвоздей. Из сумы он извлек открытый железный шлем, немного старомодный, в виде котелка и с наносником, как на шлемах норманнских воинов. «Это вам, Дени, – сказал он, положив передо мною меч и шлем. – Вещи принадлежали моему дяде, о котором я вам рассказывал, тому самому, кто воевал за Святую Землю».
Я сидел молча, совершенно ошеломленный. Только спустя какое-то время я обрел дар речи и сказал, что не могу принять подобный подарок.
«О, вы должны, – с улыбкой настаивал Артур, – если только не хотите намеренно причинить нам боль, Мод и мне. Ибо мы готовили сюрприз в течение многих недель и просили об одолжении моих кузенов. Пожалуйста, возьмите этот подарок в знак нашей любви, и пусть он принесет вам счастье за морем».
После таких слов я поднялся с места и обнял его и едва мог говорить от радости и умиления. Дружеские чувства мои стали еще сильнее, когда я вспомнил, как Артур говорил об этом оружии и как часто смотрел на него, будучи совсем юным. Оно являлось для него символом рыцарской доблести. Откровенно говоря, я почувствовал в себе крепнущую решимость сделать все, чтобы не опозорить это оружие, но носить его с честью.
В ту же самую ночь я принес меч и шлем в домовую церковь Артура и положил их на алтарь. Я опустился на колени и долгое время провел так, погруженный в молитвы и размышления. Едва я преклонил колени, как мне почудился голос отшельника Гавриила, говоривший о том, что я должен совершить долгий путь и найти нечто ценное, и понял, что его предсказание будет преследовать меня, лишив покоя, до тех пор, пока я не увижу своими глазами Святую Землю. Что же это может быть за ценная вещь (о которой он сказал, что я сумею распознать ее, лишь едва не утратив), если не спасение моей бессмертной души? И вдруг сердце сильно забилось в моей груди, ибо я подумал: что, если мне, именно мне, суждено стать орудием спасения Гробницы Господа нашего? Мне показалось, что яркое сияние исходит от меча и шлема, и я пал ниц и поклялся, что больше никогда не допущу сомнений и постараюсь совершить подвиги, достойные подарка Артура.
Таким образом, воспрянув духом и пребывая в счастливом умиротворении, я дожидался наступления весны, когда нам предстояло пересечь Узкое море и присоединиться к королю. Однако я немного робел при воспоминании о невыносимой тошноте, испытанной мною, когда я в последний раз путешествовал на корабле по зыбким волнам. Но если на моем пути возникнут подобные препятствия, то с помощью Пречистой Девы и св. Дени я постараюсь превозмочь их. О если бы только до Иерусалима можно было добраться по суше!
Дневник Дени из Куртбарба. Отрывок 6-й.
Во второй половине июня мы переплыли Узкое море и нашли короля Ричарда в Туре, но не могли приблизиться к нему в течение двух или трех дней из-за большого числа рыцарей, собравшихся в том городе, и общей суеты. Но потом нам оказал добрую услугу Уильям Маршал, который находился подле короля для того, чтобы подписать указы и уладить прочие необходимые дела. Мы предстали перед королем и были приняты весьма любезно. Артур привез с собой большую сумму денег, обещанную на военные нужды его сеньором, епископом, а также отряд воинов, набранных в его землях и в поместье Фитцлерой, и еще шестерых вольных стрелков из прихода Фиттлуорт, которые нанялись к нему на службу за три полупенса в день, еду и питье. Король был весьма этим доволен. Что касается меня, то король предложил мне присоединиться к его свите, получая в день по восемь пенсов и содержание, что было весьма щедро с его стороны. Хотя я серьезно сомневался, что когда-либо мне перепадет хотя бы пенни от его щедрот, но после обсуждения вопроса с Артуром дело было решено.
На шестой день до июльских нон мы прибыли в Везеле и соединились с войском французского короля, и там я увидел такое количество народа, какое, наверное, никогда не собиралось прежде в одном месте. Невозможно исчислить это невиданное множество рыцарей, лордов, оруженосцев, военачальников, лучников, метателей из пращи и копьеносцев, маркитантов и слуг, а также нагруженных повозок и осадных орудий. Огромный стан простирался так далеко, насколько видел глаз. Начальник королевских арбалетчиков, некий Турпен, человек, весьма сведущий в военной науке, сказал мне, будто примерно подсчитал и оценил величину этого громадного войска, англичан и французов, и что общее число получается никак не меньше восьми тысяч человек, из них более тысячи – рыцари и оруженосцы.
Два дня мы провели в Везеле, и к тому времени Артур перестал печалиться и скучать по своей жене, которую оставил беременной, и ходил по округе, охваченный умилением и восхищением. Я удостоился чести играть и петь перед лицом двух королей и впервые увидел короля Филиппа-Августа Французского, человека двадцати пяти лет. Хотя он был на восемь лет моложе Ричарда, но казался старше его. Он был такого же высокого роста, как и Ричард, хотя и не столь хорошо сложен, с тонкими, редкими волосами, полнокровный, с пятнами фурункулов, что указывало на вспыльчивый темперамент. Во всех отношениях он выглядел как настоящий король, правда, все же не мог равняться с Ричардом, ибо Ричард был крупным и видным. Филипп был явно себе на уме, производил впечатление хитрого и скрытного человека. У него был очень проницательный тяжелый взгляд сине-зеленых глаз. Он почти не мигал, как все люди, а когда смотрел на вас, вы невольно испытывали смущение и вскоре с удивлением обнаруживали, что ерзаете и вертитесь на месте, подобно человеку, отгоняющему мух. Я слышал, что ему нравится окружать себя персонами незначительными, в преданности которых он мог не сомневаться. Поскольку они были обязаны ему своим высоким положением, он легко мог управлять ими. Но об этом я не берусь судить. Похоже, он остался вполне доволен моим пением. Тем не менее он подарил мне всего лишь простой серебряный кубок малой ценности…
Мы покинули Везеле ранним утром на четвертый день до июльских нон, миновали владения герцога Бургундского, а затем двинулись по направлению к Лиону и Валенсии, и везде, где мы проходили, нас встречали толпы горожан и сельских жителей, стекавшихся подивиться на воинство, столь великое числом. Многие довольно грубо поносили нас за то, что мы вытоптали их поля, и много вспыхивало по дороге стычек, ибо некоторые из пилигримов не могли удержаться от воровства или мародерства, вопреки приказу обоих королей. Проклятия и пожелания, что нам следует отправиться в ад, а не в Святую Землю, раздавались чаще, чем крики радости.
В Лионе с нами случилось прискорбное происшествие, когда рухнул мост через Рону и многие попадали в воду. Одни посчитали это дурным предзнаменованием, другие, напротив, утверждали, будто нам подан добрый знак, поскольку утонуло только двое из всей армии, и сей факт как бы показывал, что на войне мы понесем небольшие потери. По приказу короля Ричарда рыбаки и местные жители пригнали много маленьких лодок, и таким образом оставшаяся часть войска переправилась через реку.
Мы достигли Марселя в конце июля, и там меня ждал приятный сюрприз, ибо я встретил двух старинных друзей, с которыми почти не надеялся когда-либо вновь свидеться. Понс де Капдюэйль прибыл туда в компании Гильема де Танкарвиля, обер-гофмейстера Нормандии, отца того молодого человека по имени Жерве, в обществе которого я оставил его в последний раз за игрой в кости. Понс сказал, что, поскольку Жерве обращался с ним с подкупающей предупредительностью, он обосновался в Руане и они стали близкими друзьями. Он уступил настойчивым просьбам де Танкарвиля отправиться вместе с ним в крестовый поход. Потом он напомнил мне, что со времени известной игры в кости я остался должен ему кое-что, а я, употребив те самые выражения, благодаря которым он столько раз надувал меня в прошлом, обняв его за плечи, сказал: «Увы, дорогой Понс! Я забыл кошелек дома, но дай срок, и, Бог свидетель, я верну долг с лихвой». В ответ он рассмеялся, пожалуй, несколько уныло. На том дело и закончилось.
