Александр Дейч - Гарри из Дюссельдорфа
Гейне слушал эти вдохновенные слова Шамиссо и думал: «Как чудесно помолодело сердце Шамиссо! Конечно, он уже принадлежит новой, а не старой Германии».
Вскоре Гейне понял, что он не сможет работать в Берлине. Смена людей и впечатлений отвлекала его от мыслей о книге, а тяжелое моральное состояние приводило к тому, что его утомляло всякое общество; он хотел бы найти покой и полное уединение.
В апреле 1829 года Гейне уехал в Потсдам. Небольшой городок под Берлином, населенный отставными военными и бездумными мещанами, прославленный парком и дворцом Сан-Суси, бывшей резиденцией прусского короля Фридриха II, показался Гейне пригодным для сосредоточенной работы. Поэт снял маленькую комнатку и жил в Потсдаме до позднего лета. Там успокаивались его взбудораженные нервы. Воспоминания об умершем отце смягчались, неустанная мысль о прошлом, терзавшая его, сглаживалась в работе, которой он отдался со всем пылом.
Гейне ложился спать чуть ли не на закате солнца и уже в пять часов утра, распахнув окошко и вдыхая утренний воздух, садился за стол. Теперь третий том «Путевых картин» подвигался довольно быстро. Уверенными мазками Гейне набрасывал картины своего путешествия по Италии. Образы древних городов возникали на бумаге в исторических памятниках и в событиях пережитого. Это был действительно как бы путевой дневник поэта, чье сердце откликалось на все события минувшего и современности.
Гейне был доволен своей работой. Когда он, отдыхая, гулял по аллеям парка Сан-Суси, обсаженным подстриженными деревьями, в голове возникали планы дальнейших глав книги. Написанное поэт отсылал по частям Кампе, а издатель немедля отправлял листки мелко исписанной бумаги в типографию. Он хотел возможно скорее выпустить новую книгу Гейне, пока интерес к нему еще не остыл.
Совершенно неожиданно, как-то утром, в комнатке поэта появился Юлиус Кампе. Издатель возвращался из Лейпцига с книжной ярмарки и решил навестить своего автора, чтобы поторопить его с окончанием книги.
Он с удовлетворением увидел, что Гейне живет в Потсдаме отшельником и ничем не отвлекается от работы над рукописью. На прощание Кампе дал Гейне книжку Платена «Романтический Эдип». Он думал, что поэт еще ничего не знает о ее выходе, но Гейне горько улыбнулся и сказал:
— Благодарю вас, господин Кампе, но я уже пробовал эту горчицу. Из медицины известно, что на всякий яд находится свое противоядие. Такое противоядие найдется уже в третьем томе «Путевых картин».
Кампе довольно потирал руки. Сенсация, литературная полемика, громкий скандал — что может быть лучше для его фирмы!
Был еще один посетитель, нарушивший уединение Гейне. Брат Густав, приезжавший по торговым делам в Берлин, навестил Гарри. Свидание было недолгим и оставило горький осадок у поэта. Брат скучно и тягуче говорил о гамбургской жизни, сообщал сплетни о своих конкурентах и только бегло сказал о том, что бедная мать тоскует в Гамбурге.
Закончив третий том «Путевых картин», Гейне вернулся в Гамбург. Перед этим он провел два месяца на новом морском курорте — на острове Гельголанд в Северном море.
Издание книги подвигалось быстро. Гейне тщательно работал над корректурами: исправлял, дополнял и выбрасывал отдельные места. Объем книги значительно превысил первоначальные предположения.
На этой почве возникли споры с Кампе.
Издатель, притворявшийся кротким и сговорчивым, сразу же отказался заплатить Гейне за дополнительные листы. Между тем денежные дела поэта были весьма плачевны. Дядя Соломон уклонялся от помощи племяннику, и однажды Гарри написал берлинскому другу Мозеру лаконичную записку: «Если ты мне срочно не пришлешь сорок талеров, я буду голодать на твой счет».
Конфликт с Кампе принял неприятный характер. Издатель упорно отказывался уплатить свыше восьмидесяти луидоров, выданных ранее, а Гейне грозил запретить издание книги и передать ее барону Котта в Мюнхен. С трудом Кампе уступил поэту, обсчитав его на такой мелочи, как авторские экземпляры.
Третий том «Путевых картин» появился в декабре 1829 года с датой «1830». Первая часть «Италии», под заголовком «Путешествие от Мюнхена до Генуи», представляла собой блестящий, пронизанный гейневским юмором очерк. Повсюду в описания городов и людей вкраплены мысли поэта не только о прошлом, но и о будущем Италии и всей Европы. На северо-западе страны, в маленькой деревушке Маренго, Гейне вспоминает о битве 1800 года, когда Наполеон одержал блестящую победу над австрийцами. И, стоя на поле сражения, поэт высказывает свои мысли о Наполеоне. Он отвечает тем, кто обвинял поэта в бонапартизме, в слепом преклонении перед французским императором. Он ценит Наполеона только как разрушителя феодальной системы, которая «теперь останавливает прогресс и возмущает образованные сердца».
«В чем же великая задача нашего времени?» — спрашивает Гейне. И тут же дает ответ: «Это — освобождение. Не только освобождение ирландцев, франкфуртских евреев, вест-индских чернокожих и других угнетенных народов, но освобождение всего мира, в особенности Европы, которая достигла совершеннолетия и рвется из железных помочей привилегированных сословий — аристократии. Пусть некоторые философы и ренегаты свободы продолжают ковать тончайшие цепи доводов, чтобы доказать, что миллионы людей созданы в качестве вьючных животных для нескольких тысяч привилегированных рыцарей: они не смогут убедить нас в этом, пока не докажут, выражаясь словами Вольтера, что первые родились на свет с седлами на спинах, а последние — со шпорами на ногах».
На поле Маренго Гейне мечтал о счастливом будущем: «Да, будет чудесный день, солнце свободы согреет землю лучше, чем аристократия всех звезд, вместе взятых… Свободно родившись, человек принесет с собой свободные мысли и чувства, о которых мы, прирожденные рабы, не имеем никакого понятия. О! Они также не будут иметь никакого понятия о том, как ужасна была ночь, во мраке которой мы должны были жить, как страшна была наша борьба с безобразными призраками, мрачными совами и ханжествующими грешниками! О бедные бойцы, мы всю нашу жизнь отдали этой борьбе, усталые и бледные встретим мы зарю дня победы!»
И поэт закончил эту патетическую главу знаменитыми словами: «Право, не знаю, заслуживаю ли я, чтобы мой гроб украсили когда-нибудь лавровым венком… Но меч вы должны возложить на мою могилу, потому что я был храбрым солдатом в войне за освобождение человечества».
Приподнятый тон борца за освобождение человечества сменяется в дальнейших страницах, озаглавленных «Луккские воды», памфлетом на графа Платена. Гейне вводит в описание итальянского путешествия забавную новеллу, где остро высмеивает графа Платена и его стихи. Видя в Платене прихвостня аристократов и попов, Гейне попутно разделывается с кликой мюнхенских иезуитов. Он говорит о своем искусстве «чеканить из врагов червонцы таким образом, что червонцы достаются ему, а удары от чеканки — его врагам».
Памфлет на Платена вызвал большой литературный скандал. Почти вся немецкая печать единодушно стала на защиту Платена и осыпала бранью Гейне, «плебея, осмелившегося восстать против аристократии».
Но именно в этом обвинении Гейне чувствовал общественное значение своего памфлета. Он писал Фарнгагену: «Никто не замечает, что в Платене я покарал только представителя определенной партии, прихвостня аристократов и попов. Я решил атаковать не только на эстетической почве, — это была война человека с человеком, и именно упрек, который мне теперь бросает публика, что я, низкорожденный, должен был бы хоть немного щадить высокородное сословие, — этот упрек как раз и смешит меня: именно это-то и подстрекало меня, мне хотелось подать пример, а там будь что будет. И этот пример я добрым немцам подал».
Прусская печать особенно яростно нападала на Гейне за его выступление против Платена; поэт понял, что путь к государственной службе для него закрыт навсегда. Даже многие друзья Гейне отнеслись далеко не сочувственно к нему, только Фарнгагены проявили дружеское участие и поддерживали поэта.
В Гамбурге число врагов Гейне заметно растет. Его ненавидит прежде всего банкир Лазарь Гумпель, выведенный Гейне под видом маркиза Гумпелино в памфлете на Платена. Но зато Соломон Гейне по-настоящему оценил творчество племянника, который высмеял его самого крупного конкурента. Недаром он охарактеризовал Гарри, рекомендуя его знакомой артистке госпоже Девриент у себя на обеде: «Каналья!..» В этом возгласе было столько же брани, сколько и любования задорной ловкостью племянника. Это не мешало Соломону Гейне постоянно раздражаться против Гарри. А тот называл Соломона «золоченым дядей» и по-прежнему был вынужден являться к нему на поклон, чтобы получать более или менее щедрые подачки. Являясь в прихожую Соломона, Гейне, как в былые годы, спрашивал у камердинера: «Ну, какая у вас погода?» И, если Соломон был плохо настроен в тот день, добрый слуга отвечал: «Бурная погода, господин доктор, уж лучше приходите еще раз, вечерком».
