Марк Орлов - Сказания и легенды средневековой Европы
После этих случаев астрология продолжала некоторое время занимать еще твердое положение незапрещенного свободного искусства, но на нее стали смотреть все более и более косо. Многие в то время разделяли очень разумное мнение гениального Петрарки, который говорил, что астрологи народ очень полезный, пока они занимаются предсказанием затмений, гроз, бурь, дождей, но когда они принимаются предсказывать судьбы людей, то становятся лжецами. Инквизитор Эймерих говорил, что если человек подозревается в некромантии и в то же время окажется астрологом, то можно быть уверенным, что он некромант, потому что эти две науки тесно соприкасаются и почти всегда изучаются вместе. Герард Гроот обвинял астрологию в нечестии, ереси, попрании божеских законов. В Испании Петр Жестокий Кастильский и Петр IV Арагонский держали при своих дворах толпы астрологов (около середины XIV столетия), а в конце столетия Иоанн I Кастильский причислил астрологию к запретным видам ворожбы. Но гонимая наука все еще находила страстных приверженцев даже среди высшего духовенства. Так, между прочим, славою великого астролога пользовался кардинал Петр д’Альи. Он любил делать предсказания на далекое будущее время, и одно из них странным образом сбылось; именно он предрек, что в 1789 году, если до тех пор мир еще будет существовать, то человечеству угрожает великий переворот; он, значит, невзначай предсказал французскую революцию. Однако для астрологии рано или поздно должен был пробить час крушения. К этому неизбежно шло дело. Чаще и чаще стали раздаваться против нее грозные, обличительные и в то же время авторитетные голоса. Так, знаменитый демонолог Шпренгер высказал мнение, что занятие астрологиею необходимо предполагает безмолвный договор с дьяволом. Притом много других тайных наук уже было признано делом бесовским, и эта же участь неизбежно ждала астрологию. Первый решительный удар был ей нанесен во Франции приговором по делу Симона Фарееса. Это было в 1494 году. Фареес был астролог. Его притянули к епископскому суду в Лионе, изобличили и приговорили к сравнительно пустяковому наказанию: годовому посту по пятницам; но при этом ему пригрозили, что в случае повторительного грехопадения ему будет худо. Книги его, конечно, отобрали. Фареес, человек строптивый, не покорился епископскому приговору и подал на него апелляционную жалобу в парламент; этот последний передал его книги на цензуру в университет. Ученое учреждение пришло к заключению, что астрология наука ложная, суеверная и потому вредная, «искусство, изобретенное сатаною», и потому подлежит строгому преследованию духовных и светских властей. Посему парламент объявил во всеобщее сведение, что занятие астрологиею впредь воспрещается, как равным образом запрещается и публике прибегать к услугам астрологов. Типографам запрещено было печатать астрологические книги, а книгопродавцы обязывались все имеющиеся у них книги по этой части представить местным епископам. Правда, это запрещение в значительной мере оправдывалось тем, что около того времени к астрологии постепенно пристроились и припутались совсем другие отрасли волшебных искусств. Так, многие астрологи изготовляли кольца, ладанки, зелья, сообщая им силу и влияние известных планет и созвездий зодиака; эти вещи обладали, значит, волшебными, сверхъестественными свойствами и являлись, в сущности, предметами колдовства; особый прибор, якобы астрологический, так называемая астролябия, служил для ворожбы о пропажах, для предсказания будущего. И все это подробно описывалось в астрологических сочинениях, иногда занимая в них далеко не второстепенное место. Эта примесь к астрологии простого колдовства и сгубила ее.
Из других тайных наук немало мучений духовенству доставила онироскопия, или онирокрития — искусство снотолкования, то есть та самая галиматья, которая наполняет наши нынешние «сонники» московского изделия. С ней тоже долгое время не знали, что делать, как и с астрологией. Ссылались на книгу «Второзакония» (гл. XVIII), где снотолкование объявлялось запретным делом. С другой стороны, ссылались на сны библейских патриархов, на Иосифа, на Даниила, знаменитых библейских снотолкователей. Приводили также текст из книги Иова (кн. Иова, XXVIII, ст. 14–17). Выходило как будто бы, что снотолкование не заключает в себе ничего подозрительного, недозволенного, соблазнительного, такого, в чем можно было бы видеть след участия адских сил. Богословы не решались высказываться вполне определенно. Так, Фома Аквинат говорил, что есть сны от Бога и есть сны от дьявола, но не объяснял, как их различать. Порешили молча на том, что если искусник по этой части толкует сны просто, по собственному разумению, не прибегая ни к каким приемам, которые наводили бы на догадку, что он пользуется при этом содействием лукавого, то и оставить его в покое, пускай толкует.
Затем богословам-казуистам пришлось немало подумать над заупокойными обеднями. Случалось, что люди заказывали такие обедни по живому человеку и притом с тайною целью его погубить. У нас в простонародии, кажется, до сих пор держится суеверие, что если поминать живого человека за упокой души, то этим можно его извести. Духовные соборы строго запрещали такие обедни и грозили за них наказаниями и тому, кто такую обедню заказывает, и тому, кто ее служит, если, конечно, ему известно, что служится она о живом человеке. Надо полагать, что такие обедни нередко заказывались, потому что в правилах исповедания патерам предписывалось, в числе прочих прегрешений, спрашивать исповедующихся и о том, не служили ли они таких обеден.
4. Тайные науки перед судом инквизиции
Инквизиция обладала всем, что нужно для организации борьбы, да притом она с этой задачей и появилась на свет. Главною ее целью была борьба с ересью, и она так устроилась, что ни один еретик у нее не выскользнул из рук, не прокрался мимо. Рядом с этим она быстро разработала способы разведки и распознавания ереси во всех ее мельчайших оттенках, дабы безошибочно отличать «волка в овечьей коже» и уметь изобличить грешника, как бы он ни прикидывался невиновным и за какие бы ширмы ни прятался. Конечно, тут были со стороны инквизиции и беспрестанные увлечения через край, на практике выражавшиеся в том, что в число еретиков попадали люди, ровно ни в чем не повинные; это был просто-напросто избыток усердия старательных людей. Было и кое-что другое: преследование еретиков приносило, кроме чисто духовных плодов, еще и плоды мирские, житейские. Имущество богатого еретика обязательно конфисковалось и шло в известной доле в карман усердствующего инквизитора. Значит, ему было из-за чего стараться во всяком смысле.
Вникая в сущность ереси, в ее ухищрения и уловки, во все ходы и переходы, в которых она пряталась от преследования, инквизиция попутно и мимоходом глубоко вникла и в тайные науки. Они подвернулись под руку самым естественным манером, так сказать, сами собою. Ересь и тайная наука — две формы отступничества от господствующей религии. Ересь — это отступничество от догмата, а тайные науки — служение дьяволу, переживание остатков старого язычества. Значит, то и другое, с той точки, на которой стояла инквизиция, одинаково подлежало искоренению.
Инквизиция довольно быстро огляделась и освоилась в темной сфере тайных наук и выработала точные правила для преследования всяких кудесников и чародеев. Уже в 1280 году вышел подробный свод таких правил, представлявший собою как бы наказ для следователей по всем делам о колдовстве и чародействе; впоследствии этот наказ все тоньше и тоньше разрабатывался и в конце концов представлял собою своего рода образцовое произведение по обдуманности, точности и дальновидности следственных приемов.
Просматривая последовательные, исправленные и дополненные издания этих наказов, можно проследить постепенный ход проникновения инквизиции во все закоулки и мельчайшие разветвления тайных наук. Так, в первых изданиях мы еще не находим и упоминания о ведьмах и их шабашах, а в последующих изданиях эта статья образовала собою одну из существеннейших глав наказа. Инквизиция не проморгала самой пышной добычи и вовремя ее заметила.
Само собою разумеется, что инквизиция вполне приравняла тайные науки к ереси и преследовала за оба преступления в одинаковой мере. У нее на первом плане стояли вопросы религии, догматы; какие бы от них ни делались отступления, выражались ли они в метафизических умствованиях о существе Божьем, о непорочном зачатии и т. п. или в суеверных обрядах призывания демонов — все равно, в обоих случаях было отступничество, т. е. ересь. Таким образом, колдуну было иногда даже выгоднее попасть в руки инквизиции, потому что полным покаянием он мог спасти свою жизнь, тогда как, попав в руки мирского суда, если его колдовство влекло за собою какое-нибудь обычное уголовное преступление, он рисковал кончить жизнь на виселице или костре. Притом, если он был только колдун и к вопросам веры был равнодушен, то покаяние, т. е. отрешение от своих убеждений, не должно было и беспокоить его душу. Конечно, можно бы спросить, много ли человек выгадывал, попав вместо костра в ужасную тюрьму инквизиции, на хлеб и на воду, иногда на всю жизнь, без малейшего просвета надежды. Но что для человека дороже жизни, и многие ли предпочтут смерть чему бы то ни было? Впрочем, эта относительная снисходительность держалась лишь первое время, а потом, когда колдовство и ведьмовство обратились чуть не в эпидемию, инквизиция не только отменила эту снисходительность, а наоборот, даже в случае полнейшего раскаяния всегда старалась подыскать достаточный предлог для того, чтобы отправить колдуна или ведьму на костер.
