Кейт Аткинсон - Боги среди людей
За растворимым кофе с шоколадным печеньем крестовый поход Тедди в защиту мелких, неприметных млекопитающих не получил должного отклика. (Равно как и его нежность к простым ежикам и зайцам-русакам, «а когда вам в последний раз доводилось слышать кукушку?») «Тоже мне, юный натуралист», — процедил один из слушателей, бывший адвокат.
— Папа, что за дела, — приструнила его Виола, — ты здесь уже всех достал.
Не иначе как Толстый Диспетчер, Энн Скофилд, попросила Виолу «переговорить» с отцом о его «нервозной» манере поведения.
— Но мы за тридцать лет потеряли около девяноста процентов популяции этих млекопитающих, — указал он дочери. — Тут кто угодно занервничает. А представь, как чувствуют себя водяные полевки.
(«„Не знаешь, что у тебя есть, пока не потеряешь“, — сказала Берти. — Как говорится». Тедди никогда не слышал этой песни, но понял ее настрой.)
— Не глупи, — оборвала его Виола. — Я считаю, ты уже староват людей агитировать. — (Какая-то живность посмела вторгнуться в суровую дарвиновскую вселенную его дочери.) — Далась тебе эта экология. В твоем возрасте нервничать вредно.
Экология? — переспросил про себя Тедди. А вслух сказал:
— Природа. У нас говорили «природа».
В пору этого «мимолетного посещения» «Фэннинг-Корта» Виола уже договаривалась о переводе отца в стационар домашнего ухода и захватила с собой пачку рекламных листков. Пару дней назад Тедди упал, но почти не ушибся: просто ноги подогнулись, и он осел на пол, как сложенная гармошка.
— Жопа перевесила, — ворчливо сказал он подошедшей к нему Энн Скофилд (да, он оказался возле одного из красных шнуров, да, дернул).
— Кто это у нас так выражается? — упрекнула она его, словно хулиганистого мальчишку, хотя не далее как вчера он сам слышал, как смотрительница, не заметив его в прачечной, обратилась к упрямой дверце стиральной машины со словами: «Да открывайся же ты, засранка поганая!» Произнесенная с бирмингемским акцентом, ее брань почему-то прозвучала на редкость похабно.
С минимальной помощью Толстого Диспетчера («Это нарушение правил безопасности. Я обязана вызвать санитаров») он сумел встать на колени, а потом перебрался на диван и в целом не пострадал, если не считать пары синяков, но для Виолы это происшествие стало «неоспоримым доказательством», что отец «не способен себя обслуживать». В свое время она выдернула его из дому и отправила в «Фэннинг-Корт». А теперь пыталась запихнуть в какой-то «Тополиный холм». Тедди понимал, что она не успокоится, пока не вгонит его в гроб.
Дочь разложила веером принесенные листки, со значением поместив сверху рекламу «Тополиного холма», и сказала:
— Хотя бы посмотри.
Тедди окинул их беглым взглядом: фотографии счастливых, улыбающихся людей с пышными седыми шевелюрами — в жизни не подумаешь, вставил он, что кто-то из них трахнулся мозгами и ходит под себя.
— Как ты стал выражаться, просто кошмар, — чопорно заметила Виола. — Что с тобой происходит?
— Чую скорый конец, — ответил он. — Бунтарский дух проснулся.
— Не глупи. — В тот день она, по его наблюдениям, была одета с шиком. — Ладно, мне еще в другое место нужно успеть.
— В другое место?
Скрытная натура, Виола терпеть не могла объяснять. Как-то раз — дочь была еще подростком — Тедди столкнулся с ней на тротуаре: с компанией друзей Виола шла вдоль по улице и смотрела прямо сквозь него. Сын по имени Хью никогда бы так не поступил.
— В другое место? — повторил он, стараясь при помощи сарказма вытянуть из нее подробности.
— По одному из моих романов снимают кино. Меня боссы ждут.
Нарочито небрежный тон, каким она произнесла «кино» и «боссы», показывал, что она хочет изобразить равнодушие, но у нее это плохо получается. Второй ее роман, «Дети Адама», уже был экранизирован. Фильм получился слабый — британский. Виола приносила отцу DVD. Собственно, и книжка была далеко не шедевром. Но не мог же он сказать об этом вслух. «Очень хорошо», — сообщил он дочери.
— «Очень хорошо» — и только? — Виола нахмурилась.
Боже правый, подумалось ему, разве этого мало? Случись ему дописать начатую некогда книгу, он был бы счастлив услышать «очень хорошо». Как же она называлась? Что-то про сон и ровное дыхание — цитата из Китса (хотя бы автора вспомнил), но из какого стихотворения?
В голове собирались тучи. Наверное, Виола была права: наверное, пора сдаваться, занимать очередь в приемной у Всевышнего.
Героиней самого первого ее романа, «Воробьи на рассвете» (не заглавие, а тихий ужас!), стала «умная» (а точнее — невыносимо заносчивая) девушка, оставшаяся на попечении отца. Это явно была претензия на автобиографию, на некое послание ему от Виолы. Девушку постоянно обижали, а отец оставался бесчувственным солдафоном. Сильви никогда не усмотрела бы в этом «Искусство».
— По какому именно? — уточнил он, разгоняя тучи и собираясь с мыслями. — По какому роману снимают кино?
— «Окончание сумерек». — И, поймав его недоуменный взгляд, раздраженно добавила: — Про мать, которая в силу обстоятельств отказывается от своего ребенка. («Желаемое за действительное», — сказала Берти.)
Виола демонстративно посмотрела на массивные золотые часы («„Ролекс“. На самом деле неплохое вложение капитала»). Тедди не понял, что символизирует этот показной жест: ее деловитость или успешность. И то и другое, предположил он. В последнее время дочь выглядела как улучшенная копия самой себя: постройневшая, с аккуратной блондинистой прической десяти оттенков — такого он еще не видел. Никакой хны, никакой мешковатой одежды. Бархатные наряды с пайетками, служившие ей до зрелого возраста, куда-то делись; теперь она носила сшитые на заказ костюмы неброских цветов. «„Дети Адама“ изменили мою жизнь» — так говорилось в еженедельном женском журнале, оставленном кем-то в комнате отдыха: Тедди лениво перелистывал страницы в поиске заявленных на обложке рецептов («Простые и дешевые ужины»). «Виола Ромэйн, лауреат литературных премий, рассказывает об одном из своих ранних бестселлеров. „Никогда не поздно приступить к исполнению мечты“, — сказала нам Виола Ромэйн в этом эксклюзивном интервью». И далее в том же духе.
— Мне пора. — Она резко встала и помахала сумочкой на толстой позолоченной цепочке. — А ты подумай насчет дома престарелых, папа. «Стационар домашнего ухода» — сейчас это так называется. Деньги — не проблема. Естественно, я помогу. Вот этот, — она постукала розовым ногтем по листовке «Тополиного холма», — считается просто образцовым. Подумай. Реши, куда тебе больше хочется.
В Лисью Поляну, сказал он про себя. Вот куда мне больше хочется.
Тедди не стал возражать против неожиданного решения Нэнси; когда в «Йоркшир ивнинг пресс» объявили о подходящей вакансии, он сразу подал заявление, и через пару недель их переезд в Йорк был завершен (стремительный, как надрез). Нэнси тут же устроилась на полставки учителем математики в квакерскую школу в Маунте и охотно вернулась к обучению умненьких, воспитанных девочек. Виола пошла в начальную школу. Нэнси понравилось «Общество друзей»; по ее словам, среди христианских вероучений оно ближе всего стояло к агностицизму.
Тедди познакомился с Йорком во время войны. Тогда город представлял собой таинственный лабиринт узких, темных улиц и закоулков. Туда ездили выпить и потанцевать, гульнуть в баре «Беттиз» или потискать сговорчивых девчонок в номерах «Де Грей» во время сумрачного затемнения. В мирную пору Йорк оказался не столь загадочным: он всеми способами выставлял напоказ свою историю. При свете дня город производил на Тедди более приятное впечатление, но все равно хранил тайны, как будто, открыв один слой, предлагал тебе раскопать другой. На фоне такой богатой истории своя собственная жизнь казалась ничтожной. Какое-то странное успокоение приносили мысли о тех, кто ушел раньше тебя, о тех, кого позабыли. Это был естественный ход вещей.
Купленный ими дом в пригороде — солидный, примыкающий стеной к соседнему — оказался совсем не таким, какой воображал себе Тедди. В отличие от «Мышкиной норки» и «Эйсвика», у него даже не было названия, только номер — такая безымянность вполне согласовывалась с его безликостью. Никакой «атмосферы». Обновленная Нэнси, которая больше не рассуждала о пришествии первоцветов, безоговорочно приняла новое жилище — по ее словам, «рациональное и практичное». Они установили отопление, настелили ковры, осовременили кухню и ванную. С точки зрения Тедди, никакой эстетической ценности это не имело. Сильви пришла бы в ужас, но ее уже два года не было в живых: с ней случился инсульт, когда она обрезала свои розы. У них в семье было принято использовать притяжательное местоимение: розы принадлежали исключительно маме. Теперь от них не осталось и следа: новые владельцы Лисьей Поляны, по словам Памелы, «извели их под корень». Урсула говорила: «Главное — об этом не задумываться». Но Тедди задумывался. И она тоже.
