Борис Федоров - Царь Иоанн Грозный
В красивой зале, обитой зелёным штофом, сидела, облокотись на мраморный столик, поддерживаемый четырьмя позолоченными грифами, княгиня Елена Дубровицкая. Пред нею, в богатой фарфоровой вазе, благоухали прелестнейшие цветы лета, роскошный дар природы, взлелеянной искусством. Возле княгини на стуле, обитом зелёным бархатом, сидел с лютнею Иосиф Воллович, двоюродный брат княгини. Голубой венгерский полукафтан, украшенный золотыми шнурами и кистями, стягивал стройный стан его; из-под шёлкового кушака блестела серебряная рукоять сабли; края одежды его опушены были собольим мехом; волосы, остриженные в кружок, закрывали до половины его большой лоб; нежная томность выражалась в его больших, голубых, открытых глазах, и в милой улыбке видно было что-то лукавое, что, однако ж, нравилось женщинам. Цветя юностью и красотой, он ещё казался робким и застенчивым, тем не менее он был опасен для молодых красавиц, не принимавших предосторожности в разговоре с Иосифом. Удовольствие слушать его было так заманчиво, что они не замечали, как заронилась в их душу искра пламенной страсти, особенно когда он, высказывая откровенно свои мысли и чувства, поднимал к небу свои голубые глаза или когда лёгкая рука его резво перебегала по струнам лютни, а сладостные звуки вырывались из уст, и улыбка образовала на розовых щеках его ямку, как будто под пальцем Эрота. Тогда польские красавицы не могли равнодушно смотреть на Иосифа, и женская гордость смирялась пред могуществом красоты и любезности. Иосиф, казалось, сам не знал или не хотел примечать, сколь он нравился, но ни от кого так не были приятны приветствия польским красавицам двора Сигизмунда Августа, как от Иосифа. Княгиня Елена Дубровицкая часто называла его молодым пажом своим, обращаясь с ним как с милым двоюродным братцем; скоро присутствие его сделалось для неё необходимо.
Не сводя глаз с княгини и по временам опуская застенчиво тёмные ресницы, Иосиф пел романс, который Елена слушала с восхищением. К удивлению её, последние слова романса были обращены к ней:
Елена красотою славна,Но за неё погибла Троя;Елена новая страшна,Пленив московского героя;Легко прекрасной побеждать,Но бойся сей опасной славы;Чтоб от раздоров нам ВаршавыЗа красоту не потерять.
— И ты этого боишься, любезный Иосиф? — спросила княгиня. — Разве ты думаешь, что моему выбору позавидуют варшавские красавицы! Я им оставляю Париса опаснее.
— Не зависть женщин, княгиня, а негодование мужчин вам угрожает опасностью. Неужели мы будем спокойно смотреть, как дерзкий москвитянин похитит от нас царицу прелестных Варшавы? — Иосиф с лукавой улыбкой смотрел на княгиню, пощипывая свои чёрные усики.
— Похитить? Ты ошибся, милый братец, лучше скажи, что мой пленник будет столько же полезен Польше, сколько прежде был страшен. Ты слышал о его подвигах?..
— О, если верить рассказам, то это новый Ахилл, и мы должны вас поздравить с победой.
— Да, Курбский в мужестве не уступает героям древности; не от одного короля я знаю о делах его; наши храбрейшие маршалы свидетели его славы. Так, я с восхищением слушала, как одно появление его решало участь битвы, как он останавливал тысячи татар...
— Ему и драться с татарами, — сказал с насмешкой Воллович, — один вид его испугает.
— Люблю, мой изнеженный братец, люблю этот дикий мужественный вид, по которому с одного взгляда отличаешь героя; не рыцаря вежливости, не милого трубадура, но отважного предводителя воинов, меч которого может служить к славе Польши, к торжеству Сигизмунда Августа над его врагами...
— Словом сказать, княгиня, ваш выбор есть жертва отечеству?
— Почему бы и не так? Княгиня Дубровицкая, сестра князя Радзивилла, не имеет нужды в титуле княгини Курбской...
— Но союз этот будет порукою за верность московского героя. Ах, княгиня, вы несправедливы ко многим или не знаете сами могущества вашей красоты. Что нам в Курбском и его подвигах? Его привели сюда страх и мщение; они ручаются за его верность, и он не вздумает возвратиться к царю Иоанну Васильевичу. Но здесь ваш взгляд мог бы вдохнуть геройство...
— Даже и в Иосифа Волловича, — перебила его, засмеявшись, княгиня.
Воллович покраснел и, встав со стула, сказал:
— Вы, кажется, во мне видите, княгиня, не более как молодого пажа, приходящего забавлять вас звуками лютни...
— И в самой досаде своей похожего на Эрота, который мне так надоел в прекрасных стихах Андрея Треческого и которым Иосиф так любуется в мраморной статуе моего сада в Дубровицах. .
— Благодарю за лестное приветствие, но верьте, что если бы вы захотели, то Иосиф не приносил бы вам цветы, не приходил бы к вам с лютней, умел владеть мечом в пылу битвы и повергнуть венок победы к ногам Елены. Любовь и слава...
— Тише, тише, — сказала Елена, взяв из вазы розу и закрывая ею уста Волловича. — Ты так часто и так неосторожно говоришь мне о своих чувствах, что я боюсь ревности московского Ахилла. Он может подслушать нас. Мой Иосиф с некоторого времени также принимает на себя вид героя, а я, право, не хочу быть виновницей чего-нибудь похожего на Троянский раздор...
В это время послышался шум; слуги княгини с поспешностью отворяли двери, и один из пажей её вбежал известить о прибытии короля Сигизмунда Августа.
Такое неожиданное посещение приятно удивило гордую княгиню. Король никогда не приезжал к ней утром, но иногда удостаивал посещением своим её праздничные вечера, на которых собиралось лучшее варшавское общество, а лучшие музыканты доставляли удовольствие гостям концертами.
Воллович почтительно отошёл в сторону; княгиня поспешила встретить короля в дверях. Сигизмунд Август вошёл, ведя под руку Николая Радзивилла.
— Вините брата вашего, княгиня, — сказал он, — за нечаянное беспокойство, в которое вас приводит моё посещение; он сообщил мне приятное известие. — Садясь в кресла, король продолжал: — Я спешу поблагодарить вас за ваше намерение наложить оковы на знаменитого Курбского. Он нужен мне и Польше, и ничто более не может обеспечить меня в его преданности, как узы, налагаемые на него рукою красоты.
— Слава великодушия вашего, государь, и покровительство ваше мужеству привели к вам князя Курбского; вы почтили его, ваше величество, и этого довольно, чтобы я признавала его достойным союза с домом Радзивиллов.
— Я боюсь только того, — сказал король, — чтобы не переманить всех московских бояр; пример Курбского соблазнителен. Приятель мой, Иван Васильевич, будет грозить муками и казнями, а красавицы Варшавы будут сплетать для них цепи из роз и лавров. Не одни русские могут позавидовать участи Курбского, — добавил он, обращая мельком взгляд на Иосифа.
— Ваше величество, — сказал Радзивилл, — нельзя завидовать жребию изгнанника. Он оставил отечество, а отечество священно для благородного сердца.
— Так, мой любезный Радзивилл, но тем более должно жалеть о Курбском. Вся жизнь его была посвящена отечеству; не один он изгнан неблагодарностью. Это человек пылкий, стремительный во всех своих действиях, что опасно при дворе московском. Здесь другое дело; он мог бы бояться стрел красоты, но, к счастью, княгиня Дубровицкая отвратила это опасение. А вы, молодой певец, — продолжал Сигизмунд, обратясь к Волловичу, — не прославляете ли новую победу прелестной княгини? Я вижу здесь лютню. Это инструмент, приличный для звуков любви... так сказать, для прославления её могущества, которому повинуется всё на свете.
— В этом убеждает пример любезнейшего из государей, — сказала княгиня Дубровицкая. — Вы правы, ваше величество; лютня посвящена красоте, так же как лавр геройству.
— Я должен признаться, княгиня, что имею теперь хорошее мнение о выборе русских в красоте. Прежде всего убедил меня в том царь Иван Васильевич, вздумав посвататься за сестру мою Екатерину. Он, как известно, большой любитель красоты, так же как и я, жаль только, что нравы наши не сходны. Но я не о нём хотел говорить. Скажите, княгиня, скоро ли вы надеетесь увидеть Курбского?
— Я ожидаю его, государь, завтра на вечер...
— Очень хорошо; я дам вам совет, за который вы, верно, меня поблагодарите. У вас, вероятно, будет Венцеслав Шаматульский, любезный мой капельмейстер. Но вы можете приятнее удивить Курбского, пригласив к себе собравшихся в Варшаву наших учёных и стихотворцев. Московский герой — любитель красноречия и так же усердный слуга Минерве, как и Марсу; признаюсь, что я удивлён образованностью Курбского. Мы уже говорили с ним по-гречески, и я уверен, что он будет вам читать стихи Анакреона по-гречески.
Княгиня благодарила короля за новое свидетельство его благоволения.
