Эдвард Резерфорд - Нью-Йорк
Они с миссис Альбион смогли порадовать его и другими обновами: серебряными пряжками на туфли, красивыми часами, шпагой, темляком, льняной тканью на рубашки. Мерси купила ему даже серебряную табакерку. Мода нюхать табак проникла, конечно же, и в Нью-Йорк, так что американские торговцы табаком уже наладили его производство. Джон Мастер вовсю дымил трубкой, но табакерку счел излишеством. «Если я начну нюхать, то буду чихать на тебя целый день – и ночь заодно», – посулил он весело.
Джону Мастеру очень нравилось в Лондоне. Альбион подобрал жилье с толком – возле самого Стрэнда, в гуще событий. Очень скоро Джон сделался завсегдатаем лучших кофеен, где были наготове газеты и «Журнал джентльмена», и там заводил беседы со множеством интересных людей. В театрах давали комедии по его вкусу. Желая порадовать Мерси, он даже высидел концерт музыки Генделя – и остался вполне доволен.
Но главное облечение принес Джеймс.
Джон Мастер отлично помнил собственную юность и то, каким разочарованием бывал для отца. И если он часто решал за Джеймса, то только в надежде, что из того выйдет больший толк. В Нью-Йорке он думал, что Джеймсу пойдет на пользу знакомство с людьми вроде Чарли Уайта, а в Лондоне нарисовались совсем другие возможности. Здесь, у истоков империи, тот мог усвоить всю историю, познать все правила и манеры, приличествующие настоящему джентльмену. Перед отплытием он написал Альбиону письмо с просьбой найти для Джеймса наставника и понадеялся, что Джеймс не озлится вконец. Но к его великому облегчению, вскоре стало ясно, что Альбион сделал удачный выбор: он подыскал сметливого юношу, недавнего выпускника Оксфорда, который еще и составил Джеймсу компанию.
– В первые дни, – объявил юноша, – я собираюсь показать Джеймсу город. А по ходу дам несколько уроков истории.
И это, похоже, сработало. Через неделю, когда Мастер отправился с сыном в Вестминстер, он был потрясен знаниями Джеймса о британском парламенте. Спустя несколько дней Джеймс даже вежливо, но твердо поправил его в грамматике.
– Вот наглец! – воскликнул родитель, но ничуть не обиделся.
Джеймс превосходно ладил со своим молодым наставником. Когда Альбионы представили его богатым лондонским сверстникам, он не нашел между ними и собой большой разницы. Нью-йоркская молодежь уже переняла гнусавое, медлительное произношение лондонского света, и Джеймс вполне им овладел. Приятно было, что эти английские ребята приняли его как своего. Сын Альбиона Грей, который был на три года моложе Джеймса, буквально смотрел ему в рот, а Джеймс воодушевился еще сильнее, и вскоре особняк Альбионов у Линкольнс-Инн стал ему вторым домом.
И Джеймс, воодушевленный этой новой уверенностью, потянулся к отцу.
Джон Мастер знал, что мальчики его лет нуждаются в отцовском обществе, и ждал случая поводить сына по Лондону. Чего он не предвидел, так это того, что Джеймс поведет его сам.
Каждый день или два они покидали свое жилище у Стрэнда и шли знакомиться с лондонскими чудесами. Короткая прогулка на восток приводила к старому Темплу – очаровательному месту, где ныне расположились юристы. Дальше, под сенью собора Святого Павла на древнем холме, трудились печатники и газетчики Флит-стрит. Затем отец и сын шли к Тауэру. Альбион же, прихватив Грея, сводил их на Королевскую биржу и в порт.
Или, свернув по Стрэнду на запад, они неторопливо доходили через Уайтхолл до Вестминстера или устремлялись по Мэлл к королевскому дворцу Сент-Джеймс, после чего добирались до Пикадилли. Как минимум раз в неделю Джеймс приступал к отцу с каким-нибудь предложением. Не хочет ли он дойти до Тайберна, где на минувшей неделе повесили разбойника? Или в Ранела-Гарденз, или на лодке в Гринвич, или в Челси?
Джон был донельзя растроган желанием сына разделить впечатления и, хотя не говорил этого, считал эти дни счастливейшими в своей жизни.
Странно, но первой почувствовала себя неуютно Мерси.
Артур Альбион пригласил Мастеров на обед, где присутствовали купцы, юристы и духовенство. Он также знался с учеными, писателями и художниками, но правильно рассудил, что Джон Мастер не горел желанием обсуждать достоинства ни поэта Поупа, ни даже романиста Филдинга; тот не стремился к знакомству с солидным доктором Джонсоном, который по соседству на Стрэнде работал над своим великим словарем. Правда, он свел гостей с несколькими членами парламента, и до начала сентября они успели побывать на обедах и небольших приемах в ряде великосветских домов. Однако существовал еще один круг лиц, с которыми они пока не встречались. Это предстояло исправить в первую неделю октября.
– Дорогая, – обратился Джон к Мерси в один прекрасный день, – нас пригласили в Берлингтон-Хаус.
Снаружи Мерси уже видела знаменитые лондонские дома. Она ежедневно проходила мимо огромного фасада Нортумберленд-Хауса, что на Стрэнде, и ей показали еще не меньше десятка других. Она знала, что эти величественные анклавы, укрывшиеся за воротами и стенами, принадлежат высшей лондонской знати. Но поскольку эти строения растягивались на сотни ярдов, она предположила, что во внутренних дворах располагаются всевозможные присутственные места или, может быть, правительственные конторы.
Когда экипаж повез их на вечерний прием, Альбион объяснил дальнейшее.
– Это не совсем частное мероприятие, – сказал он с улыбкой. – Думаю, в Нью-Йорке на него больше всего похож прием у губернатора. Там будет огромная толпа. Мы можем удостоиться, а можем и не удостоиться чести встретиться с нашим хозяином. Но у вас будет возможность увидеть величайших людей Англии.
Берлингтон-Хаус находился на Пикадилли неподалеку от магазина «Фортнум энд Мейсон». Мерси и миссис Альбион воспользовались услугами одной и той же портнихи и одного же парикмахера. Быстрый осмотр показал, что Джон имел такой же безукоризненный вид, как и Альбион. Но Мерси невольно занервничала при виде огромного двора, массивных колонн и широкой дуги ступеней. Фасад палладианского особняка разительно напоминал римские палаццо. По бокам внушительного входного портала стояли ливрейные лакеи. Она услышала, как муж задает разумнейший вопрос:
– Для чего нужно такое огромное здание – я имею в виду, ежедневно?
– Вы не понимаете, мой друг, – улыбнулся Альбион. – Это частные владения.
И тут, впервые за все время, Мерси стало страшно.
Она никогда не видела ничего подобного. Громадные комнаты и залы с кессонными потолками были столь необъятны, что в них поместился бы даже самый большой нью-йоркский особняк. Ничтожной показалась бы даже церковь Троицы. В Америке не было ничего похожего, а если бы и имелось, никто бы не знал, что с этим делать. Какими же скромными, невзрачными, провинциальными должны были казаться живущим здесь даже лучшие нью-йоркские здания! И целый класс жил так по всей Европе – класс, о существовании которого, как вдруг поняла Мерси, она даже не подозревала.
– Такое богатство, – услышала она обращенные к Альбиону слова мужа, – должно сочетаться с огромной властью.
– Так и есть. Взять герцога Нортумберлендского – его лондонский дом еще больше этого: он из рода феодалов, который веками правил на севере, как короли. Сейчас у герцога есть десятки парламентариев, которые голосуют по его указке. Так поступают и другие могущественные магнаты.
– У нас в колонии нет таких семейств.
– Хозяева Мэриленда и Пенсильвании еще владеют земельными наделами, которые обеспечивают им феодальную власть, – заметил Альбион.
Это была чистая правда, ибо те земельные наделы, которых удостоился ряд семейств вроде Пеннов, и те фактически, что были выделены крупным патронам[26] на реке Гудзон – предоставленные им для развития не заселенной тогда территории, – вооружили этих магнатов почти феодальным могуществом.
– Дворцов-то они не строят, – сказал Джон.
Тем временем миссис Альбион шептала на ухо Мерси:
– Вон герцогиня Девонширская. У нее похожий дом дальше по улице. Это лорд Гренвиль. О, леди Саффолк! Ее не часто увидишь…
– Кто такая леди Саффолк?
– Ну как же, она бывшая королевская любовница. Очень любезная леди, весьма уважаемая. А вон туда посмотрите! – Она указала на красивую леди, перед которой все склоняли голову. – Это леди Ярмут, нынешняя фаворитка короля. Самая важная особа при дворе.
– Любовница короля – важная особа?
– Конечно. После кончины королевы она стала, можно сказать, супругой без права правления.
– А что же думала королева о любовнице мужа, когда была жива? – Мерси даже перекосило.
– О, они были большие подруги. Говорят, король даже выспрашивал королеву, как завоевать леди Ярмут. Посмотрите налево, это лорд Мэнсфилд, очень влиятельная фигура.
Но Мерси не взглянула на лорда Мэнсфилда. Она все еще пыталась разобраться с понятием «королевская любовница». Как могло быть, чтобы правитель страны, глава государственной Церкви, не только завел любовницу, но женщин ее сорта почитал, как честных жен? Бог свидетель – в Нью-Йорке было много безнравственного, но ее квакерская душа оскорбилась официальным признанием показного порока.
