Тоже Эйнштейн - Мари Бенедикт
— Ох, Мица, как ты могла?
Ему не нужно было говорить вслух, о чем он думает, я и так знала: он проложил мне путь в мужской мир, в дебри физики и математики, а я все это пустила по ветру. Подвела всю семью.
Папино разочарование, когда пришли по почте результаты экзаменов, в сравнении с этим уже не так пугало. Сообщив новость о своей беременности, я сразу же подготовила папу и к тому, что отметки за выпускные экзамены, как я полагала, неизбежно окажутся слабыми. Я рассказала ему, что занималась прилежно, но в последние дни и недели перед экзаменами, да и во время их чувствовала себя ужасно: постоянная тошнота, рвота и головокружение мучили меня днем и ночью, а в придачу еще и корсет приходилось затягивать все туже. Рассказала, как посреди ответа мне пришлось выбежать из комнаты, чтобы не захлебнуться рвотой на глазах экзаменаторов, среди которых был и профессор Вебер. Эти мои рассказы на папу почти не произвели впечатления, как и оценки, когда они наконец пришли. Он знал, что все мои мечты о профессии рухнули в тот миг, когда я забеременела. Провал на экзаменах уже мало что значил. Даже если я отдам ребенка на усыновление, на что он все время намекал, это уже не восстановит мою честь и карьеру.
Маму же заботило лишь спасение моей души. Молитвы к Богородице о прощении моих грехов повторялись ежечасно, и все же в мамином голосе, когда она спрашивала, как я себя чувствую, чувствовалась нотка страха и беспомощности. Она говорила, что женщины с такими болезнями тазобедренного сустава, как у меня, очень редко беременеют и еще реже рожают благополучно. К прежним молитвам прибавились новые — о моем здоровье и о здоровье ребенка, и все это с низко опущенной от стыда головой.
Смягчило папу с мамой только письмо от родителей Альберта. «Потаскуха», — вот как назвали меня герр и фрау Эйнштейн. Впрочем, хотя под письмом стояли подписи обоих, я знала, что автор — фрау Эйнштейн. Герр Эйнштейн был слишком мягким по натуре и не умел так браниться.
Отвратительные оскорбления. Отвратительные обвинения. Слова, которые я никогда не смогла бы выговорить вслух, а уж тем более написать матери своего будущего внука.
— Это письмо не только возмутительно, но и абсурдно, — сказал папа после того, как редкая для него вспышка ярости — с битьем кулаками по диванам и ногами по стенам — наконец угасла. На его красном от гнева лице появилась кривая улыбка. — Кому придет в голову заманивать в ловушку безработного студента?
Я невольно рассмеялась. Он был прав. С формальной точки зрения Альберт был не очень-то ценной добычей. Это была единственная веселая минута за эти несколько мучительных недель.
— Если мать Альберта думает, что мы позволим нашей дочери, нашей сербской красавице, выйти замуж за ее бездельника-сынка, то она сильно ошибается, — объявил папа и сел писать ответ. Он считал, что лучше уж мне самой растить незаконнорожденного ребенка или отдать его на усыновление чужим людям, какой бы ущерб это ни нанесло моему положению и репутации нашей семьи, чем иметь какие-то дела с гнусными родителями Альберта.
Без него мне будет лучше — так думал папа.
Элен я призналась во всем: и в беременности, и в тревогах по поводу верности Альберта, и в неладах со своими и его родителями. О матери Альберта я написала так: «Как только земля носит таких низких людей? Очевидно, она поставила себе целью разрушить три жизни: мою, своего сына и своего внука!» Только Элен и проявила сострадание к моему положению вместо гнева, беспокойства или страха за мою душу.
Шли недели, а Альберт все не ехал в Кач, и меня все начали жалеть. Я украдкой слышала разговоры родителей о «бедной Мице» и горестные восклицания. Я знала, что родители всю мою жизнь ждали чего-то подобного. Их жалость оплетала меня, будто щупальца гигантского кальмара, так, что я уже не могла дышать. Иногда казалось, что я больше ни минуты этого не вынесу.
Через три месяца, отравленные то разочарованием, то тревогой, то жалостью, я поняла, что не могу больше оставаться в Каче. В ноябре я нашла предлог, чтобы уехать в Цюрих, сказав, что у меня еще есть шанс доработать свою диссертацию с профессором Вебером. Едва ли папа мне поверил — живот, даже затянутый корсетом, было трудно скрыть, и невозможно было надеяться получить докторскую степень, провалив экзамены на бакалавра, — но он разрешил мне ехать и даже дал денег на дорогу. Я, конечно же, поехала к Альберту. Он был тем утешением, которое я искала, тем бальзамом, который должен был исцелить мои раны.
Название станции — Шаффхаузен, — написанное крупными красными буквами, промелькнуло за окном поезда так быстро, что я едва не пропустила ее. Я вытянула шею, чтобы увидеть крепость XI века, которую Альберт так красиво описывал в своих письмах. Но я не увидела ни города с его мощеными улицами, ни башни с астрономическими часами — только густой лес вокруг. Я подумала: наверное, это те самые окруженные лесами окраины Шаффхаузена, где Альберт живет в качестве репетитора и готовит юного англичанина к экзаменам на аттестат зрелости? Это была временная работа, единственная, которую он смог найти после того, как в августе вышел срок его временной должности преподавателя в Винтертуре.
Я не могла рисковать и выходить из поезда, чтобы это выяснить. В моем положении это немыслимо. Если кто-нибудь увидит нас вместе, это может отразиться на его репутации и на его работе. Мы не могли себе этого позволить.
Нет, лучше уж доехать до следующей станции. Я решила остановиться в Штайн-ам-Рейн, ближайшем к Шаффхаузену городке на севере. Оттуда я намеревалась написать Альберту о своем неожиданном приезде. Он не приехал ко мне в Кач и не объяснился с моими родителями, как я просила: его жалованье составляло всего лишь сто пятьдесят франков в месяц, и он уверял, что не может просить своих родителей оплатить дорогу, поэтому я поехала к нему сама.
Из своего номера в отеле «Штайнерхоф» в Штайн-ам-Рейн я послала Альберту цветы и записку с извещением о своем приезде. Затем я устроилась в номере, в блаженной тишине, распустила корсеты, сдавливавшие мой растущий живот, и стала читать — без помех и родительских упреков. Читала и ждала.
Альберт не отвечал целый день. Я уже начинала сходить с ума. Что могло вызвать такую задержку с ответом? Может быть, он в отъезде? Или болен?
