Михаил Волконский - Сирена
– Не думайте, – сказал ему Зонненфельдт, – что вы пришли ко мне неподготовленный; я знал о вас давно; ваша душа открыта для добра, добрые же дела не пропадают для человека. Если хотите испытать счастье в жизни, постарайтесь сделать счастливыми других. В минуту горя или душевного испытания не отчаивайтесь, не говорите, что Господь оставил вас; верьте, что в эту минуту Он ближе к вам, чем вы думаете, и в то время, когда вы полагаете себя несчастным, счастье именно ждет вас!
Зонненфельдт долго говорил в этом духе, и мало-помалу завеса спадала с внутренних очей Елчанинова, словно он до сих пор был окружен какой-то оградой, мешавшей ему видеть и понимать ширь расстилавшегося кругом пространства, а теперь эта ограда падала и открывалась широкая даль, таинственная синева которой прояснялась и переставала быть таинственной. Перед Зонненфельдтом сидел уже не просто гвардейский офицер Елчанинов, а восторженный неофит, жаждущий истины.
Они сидели в комнате с затворенными окнами; утро выдалось свежее, да и старик, вероятно, не хотел, чтобы его слова вырвались на улицу и были случайно услышаны там.
Вдруг в стекле окна, возле которого сидел Зонненфельдт, показалась маленькая ручка и постучала.
Елчанинов, находившийся в глубине комнаты, так что его с улицы не должно было быть видно, привстал, но Зонненфельдт остановил его движением руки и показал, чтобы он оставался на своем месте, затем он полуоткрыл окно.
За окном стоял карлик.
– Благодетель, – начал тот, – я к вам.
– Что такое? Случилось что-нибудь? – спокойно спросил старик.
– Я все о ней, о своей Верушке! – пропищал карлик. – Она всю ночь сегодня глаз не смыкала! Такое дело вышло, благодетель: они вчера не пустили ее к нему.
– А она послала к ним его! – усмехнулся старик.
– Вы уже все знаете, благодетель?
– Знаю, Максим Ионыч, знаю!
– Так скажите, что с ними обоими приключилось? Она исстрадалась вся и измучилась. И того, и другого жалко ей. Любит она их, благодетель; теперь, верное слово говорю, полюбила!
«Что он говорит? – подумал Елчанинов, узнав сейчас же карлика. – Что он говорит такое? Как любит она „их” и что значит „полюбила”? Разве можно любить двоих сразу?»
А Зонненфельдт, которого карлик называл благодетелем, обернулся в глубину комнаты и поманил к себе Елчанинова.
Тот подошел к окну.
– Батюшки, светы мои! – воскликнул карлик, всплеснув ручками и замотав головой. – Вы здесь, голубчик золотой? Пойдемте же скорее к Верушке! Благодетель, отпустите его поскорее к ней! Много раз доводилось мне узнавать о вас чудесное, но такого я и ожидать не мог.
«Благодетель» отпустил Елчанинова с карликом, и они зашагали по пустым еще улицам Петербурга.
– Откуда вы знаете этого старика? – стал спрашивать Елчанинов у Максима Ионыча, как только они отошли на несколько шагов.
– Благодетель-то? – отвечал карлик. – Да как же его не знать? Они в дом к покойному князю не раз хаживали, и покойный князь их очень уважали и любили. По их наставлению князь и вольную нам всем дали, и письмо о детях государю написали. А ко мне он был всегда добр, я его потому иначе и называть не умею, как «благодетель». Сколько раз он выручал меня! Бывало, что ни случись, все к нему, и всегда он все знает; и на картах не гадает, а все расскажет, как по-писаному. Без него пропасть бы мне совсем и не уберечь моей Верушки. Что же я один могу?
– А Вера Николаевна тоже знает вашего благодетеля?
– Нет, она слышала о нем, только сам благодетель не велел рассказывать ей о том, что он для нас сделал. Молода она eine, рано ей понимать таких людей. Нет, она о нем, о благодетеле-то, мало знает, я сам от себя к нему бегаю. А вот как вы очутились у него сегодня? Вы его тоже давно знаете?
– Да, – коротко ответил Елчанинов, боясь пуститься в какие-нибудь рассуждения с карликом по этому поводу.
– А как же вы к нему попали сегодня? – допытывался Максим Ионыч.
– Прямо оттуда.
– Из этого страшного дома?
– Да.
– Вы там были до сих пор?
– До самого рассвета.
– Значит, с вами случилось что-то там?
– Да, случилась бы большая неприятность.
– И вас благодетель спас?
– Почти что он, – подтвердил Елчанинов, – даже могу сказать, что совсем он... во всяком случае, без него пропасть бы мне.
– Без него много-много народу пропало бы зря. На то он – и истинный благодетель. А с маркизом что?
– Ничего. Он жив и, кажется, выздоровел совсем.
– Ну, и дай Бог ему здоровья!
– Вот что, Максим Ионыч, вы сейчас говорили, что она любит...
Но карлик не дал досказать ему и возразил:
– Об этом вы уж у нее самой спросите. Она ждет вас; вот придете и спросите.
– В самом деле, она ждет, Максим Ионыч, а мы идем так тихо, еле двигаемся.
– Полно, голубчик милый, я и так бегу, что есть мочи.
– Верю, и все-таки слишком тихо. Максим Ионыч, вы не обидитесь?
– Что такое?
– Ни одного извозчика нет – мы бы извозчика взяли, да вот беда: нет ни одного; так позвольте мне вас на руки взять. Я бы бегом тогда...
– Ну что ж, голубчик милый, я понимаю это... Бегите, если хотите.
Елчанинов подхватил карлика на руки и вприпрыжку пустился вперед.
Вера ждала Елчанинова.
– Живы, здоровы! – крикнула она, бросаясь ему навстречу, когда он появился перед нею вместе с карликом.
Этот ее возглас был настолько искренен и в нем звучала такая неподдельная радость, что Елчанинов кинулся к ней, сам не помня себя. Она протянула ему руки. Он схватил их и стал целовать.
– Милая, так вы беспокоились обо мне? Вам жаль было меня? Милая, милая! – повторял он, увлеченный ее порывом и вслух произнося то, что было у него в мыслях.
– Но что же случилось? Отчего вы пропали?
– Случилось то, что я не мог вырваться оттуда раньше... только случаем освободился.
– Ну и хорошо! Я рада.
Елчанинов не передавал Вере ни о каких подробностях, а она не расспрашивала. Они говорили о другом, то есть они даже не говорили, потому что их разговор весь состоял из отрывочных слов, восклицаний, ничего не значащих отдельно, но все это, вместе взятое, было для них целым откровением. И этот ничего не значивший, совсем непоследовательный разговор сказал многое. Он сказал и объяснил им все! Они любили друг друга и знали теперь об этом.
Вера даже забыла спросить о маркизе.
К завтраку приехала леди Гариссон.
Вполне оправившийся Варгин тоже поднялся наверх. Он чувствовал себя, по его словам, отлично и был голоден так, что сел за стол с удовольствием.
«Знает она или не знает, что случилось ночью в иезуитском доме и что там был я?» – думал Елчанинов, всматриваясь в леди.
Но она держала себя так, точно и не подозревала, что в подвале вместо Станислава был он, Елчанинов. Никакого беспокойства, никакого волнения не было замечено в ней: напротив, она казалась сегодня даже как будто особенно довольной чем-то, смеялась, шутила с Варгиным и, по обыкновению, много ела. Как ни старался Елчанинов догадаться по ней, чем разрешилась сегодняшняя ночная история, – это не удалось ему.
«Нет, просто она сама еще ничего не знает! – решил Елчанинов. – Как она ни хитра и как ни умеет владеть собой – все-таки немыслимо, чтобы она так искусно играла роль».
Леди, действительно, решительно ничего еще не знала, кроме того, в чем была сама непосредственной участницей.
Предположения Кирша, которыми тот объяснил появление леди на лестнице со свечой в руках, были совершенно верны.
После своего разговора вчера с Варгиным, узнав, что Станислав был слугой у маркиза де Трамвиля, она ловко выпытала у Веры, каким образом поляк попал к Елчанинову, и узнала, что он был освобожден молодым и смелым офицером из подвала. Этого ей было довольно, чтобы сообразить, в чем дело. Она поняла, что иезуиты недаром разыскивали человека, с которым связала ее судьба в былые годы, когда она проживала в неизвестности и когда еще не началась ее жизнь как авантюристки, давшая ей возможность из ничтожной, бедной польки стать английской леди. Ее муж, от которого она бежала сначала во Францию, потом в Англию, составлял единственную связь ее с прошлым. В руках иезуитов, способствовавших для своих целей возвышению леди, он был всесильным орудием против нее.
Она во многом зависела от них, главным образом в денежном отношении, но от этой зависимости ей, как она рассчитывала, освободиться было легко. Иезуиты, вероятно, сами сознавали это и потому запаслись более действенным орудием, чтобы держать ее в своей власти. Они желали скрыть это от нее до поры до времени, но случай открыл ей глаза. Елчанинов увел Станислава от иезуитов, она встретилась с ним, и этого было довольно.
Она отправилась в дом на Пеньках в надежде, не удастся ли ей там разведать что-нибудь, и видела, как Станислав вошел в этот дом.
Ей и в голову не пришло, что сделал он это по собственному желанию. Она решила, что иезуиты опять заманили его к себе под каким-нибудь предлогом и что он снова будет посажен ими в подвал.
