Иван Вазов - Под игом
Но толпа тут же разделила их. Колчо был в отчаянии. Бедная добрая его душа тяжко страдала. Он с ужасом понимал, что жизнь Огнянова висит на волоске и этот волосок — он, Колчо, слабый, ничтожный, затерянный, почти не заметный в этом море людей. А «херувимская» уже кончалась… Хаджи Атанасий всегда пел протяжно и медленно, но теперь слепому чудилось, будто он ужасно спешит. Что делать? В критические минуты человек решается на крайние меры. И Колчо закричал истошным голосом:
— Люди, пропустите! Дайте дорогу! Ох, умираю, ох, смерть моя пришла… задыхаюсь… матушки! — и принялся толкать в спину стоящих впереди него.
Те хоть с трудом, но отодвигались и пропускали вперед несчастного умирающего слепого, не испытывая ни малейшего желания, чтобы он испустил дух у них на плече. Таким образом Колчо, едва дыша, кое-как протиснулся к креслу, на котором сидел Огнянов. Слепой нашел его без посторонней помощи, — такова уж чудесная сила инстинкта у тех, кто лишен зрения. Он уверенно потянул кого-то за полу и тихо спросил:
— Это вы, дядя Бойчо?
— Что тебе? — отозвался Огнянов.
Колчо потянулся к его уху, и Огнянов наклонился.
Но вот он поднял голову. Лицо его было бледно; на висках вздулись жилы — признак усиленной умственной работы.
Минуту он раздумывал, потом снова нагнулся и что-то прошептал слепому.
И вдруг встал с кресла, протолкнулся вперед и затерялся в толпе причастников, стоявших перед алтарем.
В этот миг раскрылись царские врата, и отец Иикодим со святыми дарами в руках возгласил:
— Со страхом божиим…
Служба кончилась. Толпа, как поток, прорвавший плотину, устремилась к выходу. Спустя полчаса церковь опустела — ушли последние старушки причастницы.
Только в алтаре еще оставались священники, снимавшие облачения.
Тогда в церковь вошли полицейские. Онбаши был взбешен — Огнянов из церкви не вышел. Значит, он скрывался в церкви. Двери заперли изнутри и начали обыск. Несколько полицейских поднялись в огороженное решетками женское отделение, другие остались внизу обыскивать все углы и закоулки, третьи вошли в алтарь через боковые двери. Перевернули все, осмотрели все уголки, где можно было бы укрыться, поднялись на амвон, передвинули аналой; заглянули и под престол в алтаре, и в шкафы, где хранилась церковная утварь, и в сундуки, набитые старыми иконами, и в оконные ниши, но нигде ничего не нашли. Огнянов точно сквозь землю провалился! Пономарь сам показывал все тайники, уверенный, что Огнянов не мог в них спрятаться. Отец Никодим и тот принимал участие в поисках и метался по алтарю с недоумевающим лицом. Он рылся даже в облачениях и передвигал утварь и книги на престоле. Сам онбаши подивился его усердию. Полицейский Миал, однако, заметил, что не только человек, но даже цыпленок не мог бы спрятаться между этими вещами.
— Да я совсем другое ищу! — отозвался растерявшийся отец Никодим.
— Что же ты ищешь?
— Кожух мой пропал, и камилавка тоже, а в ней синие очки.
Бедный старик уже дрожал от холода.
— Ну, теперь все понятно, Шериф-ага! — крикнул Миал. Весь в поту и еле переводя дух, подошел Шериф-ага.
— Разбойник, он разбойник и есть, — заметил полицейский злорадно, — у батюшки одежду стащил!
Шериф-ага остолбенел.
— Неужели правда, отче? — спросил он.
— Ни кожуха, ни камилавки, ни очков — как в воду канули! — проговорил отец Никодим, сам не свой от удивления.
— Значит, это Граф их украл! — сказал Шериф-ага с видом человека, сделавшего великое открытие.
— Никто как он! Напялил на себя кожух, а шапку надвинул на глаза, вот мы его и не узнали, когда он проходил мимо, — говорил полицейский.
— Должно быть, так, — согласился отец Никодим. — Пока я причащал верующих, кто-то стянул мои вещи.
— А я видел у выхода какого-то попа в синих очках, — заявил один полицейский.
— И ты его не схватил, разиня? — заорал на него начальник.
— Как же я мог догадаться?.. Мы караулили не попа, а простого человека, — оправдывался тот.
— Так это он, значит, был! Ах ты, мать моя! — проговорил удивленный Миал. — Потому-то он весь съежился и закутался, одиночки были видны… Отец родной и тот бы его не узнал…
В дверь громко постучали. Шериф-ага приказал открыть. Вошли полицейский Филчо и сторож.
— Шериф-ага! Граф в ловушке! — крикнул Филчо.
— Спрятался в женском монастыре, его там видели, — добавил сторож.
— Скорей в монастырь! — приказал онбаши. И все бросились на улицу.
XXVI. Незваные гости
Полицейские быстро подбежали к монастырским воротам. Шериф-ага оставил здесь двух стражей с обнаженными саблями и заряженными револьверами.
— Никого не пропускать ни туда, ни оттуда! — приказал он и вместе с остальными своими людьми ворвался во двор.
Налет полиции переполошил обитательниц монастыря, посеяв страх и сумятицу во всех кельях. Монахини выскакивали за двери и метались по галереям; за ними выскакивали и их гости. Поднялся крик, шум; суматоха была неописуемая. Онбаши, стараясь внести успокоение, махал рукой и кричал что-то по-турецки, но никто не понимал его, да и попросту не слышал. Между тем полицейские забрали всех священников, попавшихся им под руку, всех людей в очках — хотя бы и не синих, — а двух мужчин задержали только потому, что их звали Бочо, и всю компанию заперли в одной комнате. Сюда же попали студент Кандов и фотограф Бырзобегунек, но фотограф, как подданный австрийского императора, а не турецкого султана, был немедленно освобожден, и онбаши даже извинился перед ним. Высунувшись в окно, Кандов громко протестовал против этого наглого посягательства на его свободу и прямо-таки бесился. Его сотоварищи вели себя спокойнее, хорошо зная, что собой представляют турецкие власти.
— Эх, Кандов, видно, ты и не нюхал еще турецкие порядки! — заметил один из священников.
— Но ведь это насилие, произвол, беззаконие! — кричал студент.
— На произвол и беззаконие отвечают не криками, — в башку этого Шериф-аги все равно ничего не втемяшить, — а вот чем! — проговорил Бочо-мясник, обнажив свой нож.
В спешке Шериф-ага не догадался разузнать, кто видел Огнянова, когда тот входил в монастырь, и как он был одет, но тотчас же приступил к обыску на галерее, где, как ему сказали, спрятался беглец. На эту галерею выходила и келья Хаджи Ровоамы. Придя в себя от первого потрясения, монахини стали горячо протестовать и даже обижаться, что их подозревают в укрывательстве человека, которого считают врагом султана. Болыше всех возмущалась этим недостойным подозрением Хаджи Ровоама. Зная турецкий язык, она ругательски ругала онбаши и, наконец, с позором прогнала его. Но в остальных кельях поиски продолжались с еще большим рвением. Полиция усердствовала — ведь в конце концов Огнянов должен же был найтись. Для Шериф-аги поимка беглеца была вопросом чести, и он яростно обыскивал шкафы, сундуки, чуланы и всякие укромные уголки. Люди со страхом ждали, что несчастного Графа вот-вот выволокут из какой-нибудь кельи.
И вдруг кто-то зловеще крикнул: «Поймали!» Но оказалось, что поймали не Огнянова, а господина Фратю, которого вытащили из-под лавки в келье матери Нимфодоры и сразу же отпустили.
Прислонившись к перилам галереи, Рада напряженно следила за ходом поисков. Она была сама не своя от страха за Огнянова и заливалась слезами. Позабыв об осторожности, она дала волю своим чувствам, и все окружающие сразу поняли, что она любит Огнянова. На нее стали коситься, но Раду мало беспокоило мнение этих болтливых баб, равнодушных к опасности, грозившей ее любимому, и слезы ее лились безудержно.
Две монахини, стоя в стороне, шушукались, указывая глазами на келью Хаджи Дарий, тетки доктора Соколова и защитницы Бойчо. Скорее всего, Огнянов был там, а полицейские уже приближались к келье Хаджи Дарии. Сердце у Рады разрывалось. Она окаменела от ужаса… Боже, что делать?
