Марианна Федорова - Игнач Крест

Так говорил Угэдэй, наученный Елюй Чуцаем, и ему внимали обомлевшие от изумления сородичи и придворные. Молчал и сам Бату. Его красивое круглое лицо, со слегка приплюснутым носом, с узкими глазами, концы которых опускались к выступающим высоким скулам, оставалось совершенно бесстрастным. Однако воины его личного тумена, называвшиеся «синие» по цвету своей одежды, или «непобедимые», расположившиеся в степи возле площади, на которой заседал курултай, выхватили сабли из ножен и, ударяя ими о железные наконечники копий, звоном оружия громко приветствовали повеление великого хана.

Вопрос был решен. Елюй Чуцай сразу и надолго избавился от большинства видных предводителей военной партии, мешавшей ему упорядочить власть в огромной уже империи. Что же касается Бату, то хотя он и был еще молод, Елюй Чуцай отдавал должное его природному уму, рассудительности, воздержанности и, зная, какой огромный полководческий опыт и талант имеет баатур Субэдэй, не сомневался в успехе. Ну а неизбежные свары с сородичами во время похода, которые ждали Бату? Что же, если он достоин властвовать, то найдет и на них управу…

Вскоре после курултая огромное войско во главе с Бату и советником и военным руководителем похода Субэдэем, почти со всеми членами Алтан уруга выступило на запад.

Первоначально орда двигалась отдельными потоками, каждый под командованием одного из членов Алтан уруга. Подойдя к границе сильного государства - Волжской Булгарии, все они соединились и вторглись в Поволжье и Прикамье. Штурмом была взята столица Волжской Булгарии - многолюдный и хорошо укрепленный город Булгар, а также другие города этого государства, жители их истреблены или обращены в рабство, государство разгромлено. Бату покорил и частично истребил другие народы Поволжья и Прикамья - отчаянно сопротивлявшихся башкир, мордву, буртасов, саксинов, черемисов (мари) и других. Когда войска монголов соединились на берегах Волги, то, по свидетельству современника: «…от множества войск земля стонала и гудела, а от многочисленности и шума полчищ столбенели дикие звери и хищные животные».

И вот теперь, когда Торжок пал, для несметных орд Батыя, покоривших уже Рязанское, Московское, Владимирское, Ростовское, Переяславское, Тверское и другие княжества, разгромившего русские войска на реке Сити, дорога на Новгород была открыта.

Глава XIII

Дочь Мстислава Удалого Федосья была очень на него похожа - те же широко расставленные и слегка навыкате голубые глаза, короткий прямой нос, твердые, четко очерченные губы, открывающие при улыбке крупные белые - один к одному - зубы, доставшиеся по наследству и ее сыну Александру Ярославичу, хотя статью и носом с горбинкой он пошел в своего отца. Характер у Федосьи был решительный и гордый, как у ее матери, половецкой княжны, дочери хана Котяна, да только внутренняя сила, которая помогала ей сносить все невзгоды - а выпало их на ее век немало, - внешне ни в чем себя не проявляла: глаза смотрели ласково и всепрощающе, а проходя по многочисленным горницам княжеского дворца, она одаривала встречных бояр или холопов одинаково ровной и доброй улыбкой. Шла, как плыла, двигаясь мелкими ровными шажками, при этом шумящие бронзовые подвески мелодично позванивали, напоминая о весенней капели. Проведя детские годы на юге Руси, в Торопце, где княжил ее отец, она никогда не видела подобных украшений, а увидев на Торге в Новгороде, не удержалась и купила.

Торг этот вообще поразил ее диковинными товарами, многоязычной пестрой толпой, когда немецкие и свейские купцы вывозили со своих подворий целые обозы заморских товаров, а шум и гам стоял невообразимый, так что она с непривычки постаралась как можно быстрее скрыться за толстыми стенами церкви Параскевы Пятницы, так не похожей на все остальные новгородские постройки. Говорят, ее лет двадцать тому построили пришлые мастера из Смоленска. Федосье казалось, что это лепестки огромного цветка раскрылись навстречу солнцу, а купол вздымается к небу, как пестик. Но любопытство брало свое, и она еще не раз приходила на Торг у Ярославова дворища.

Теперь она уже много лет жила на севере, сначала в вотчине своего мужа Переяславле-Залесском, а потом в Новгороде. Хотя княгиня с княжеского подворья видела город все больше издали, да и то только в ясную погоду, когда солнечные лучи золотили свинцовые купола Святой Софии, но и это доставляло ей несказанную радость. А раскинувшийся на другом берегу прямо супротив Городища Юрьев монастырь с его крепостными стенами, надвратной башней и строгими очертаниями трехглавого Георгиевского собора разве не благодать? Тишина и спокойствие воцарялись в душе Федосьи, когда она смотрела в безветренный день на монастырь, который плыл, слегка покачиваясь над синью водяной глади Волхова, отражаясь в ней. Ведь там был похоронен ее старший сын Федор, смерть которого она оплакивала по сей день. Она как завороженная глядела из окна своей светелки на эту красоту, а руки ее сами собой покрывали тонким узором из серебряных и золотых нитей, украшали крупными, мелкими и совсем крошечными жемчужинками предназначенное епископу новгородскому Спиридону облачение, к вящему неудовольствию своего мужа, не желавшего признавать владычную мудрость. По великим праздникам она отправлялась к владыке в Святую Софию, где в приделе Рождества Богородицы был погребен ее дед князь Мстислав Ростиславич Храбрый, и весь люд новгородский почтительно расступался перед ней, пропуская к гробнице.

Много часов проводила она и в Нередицком монастыре, предпочитая молиться там, а не в огромной церкви Благовещения на Городище. До Нередицы было рукой подать, только перейти по деревянному мостику через Спасский ручей да подняться на холм, и ты уже оказывался в небольшом и уютном храме Спаса, где смотрели на тебя со всех сторон прекрасные лики святых и великомучениц - и со сводов, и со стен, и из-под купола. Здесь она замаливала свои никому неведомые грехи и грехи своего своенравного мужа. Никто никогда не осмеливался передать ей сплетни, ходившие о нем в Новгороде, но ее чуткая душа и не нуждалась в подсказках. А теперь ей совсем было не до того, теперь она молилась за упокой души убиенного сына своего - князя Тверского, князей Владимирского, Рязанского и других и всех погибших. Просила она Господа и о спасении Новгорода, чтобы не дал он погибнуть ему от рук злого ворога.

Федосья никогда не вмешивалась в княжеские дела своего мужа, шла ли речь о Новгороде или о его вотчине Переяславле-Залесском, но теперь время пришло! Она не могла остаться в стороне перед лицом такой страшной опасности, когда от войска иноплеменников поганых их отделяет всего сто верст, а может, и того меньше.

Федосья без стука отворила дверь в горницу, где уже несколько дней Ярослав спал и ел, не показываясь никому на глаза. Князь был не один. Он склонил голову в княжеской шапке, отороченной мехом, и внимательно слушал, что ему тихо докладывал боярский сын Федор Ярунович, подобострастно склонившийся перед ним, щеголяя своими зелеными сафьяновыми сапожками, шитыми золотыми нитями. Ярослав в ярости обернулся, готовый запустить в смельчака, вошедшего без спросу, тяжелым серебряным кубком, стоявшим перед ним, но, увидев жену, только крепче сжал рукоять палки в виде длинноклювой птицы с круглыми глазами, с которой никогда не расставался. Поговаривали, будто это потому, что навершие больно похоже на самого князя. Давно не чесанная борода Ярослава была всклокочена, он сильно исхудал, и его большой крючковатый нос стал и впрямь свисать, как птичий клюв, темные глаза с яркими белками метались под нависшими бровями, как загнанные на снегу волки. Известие о гибели сына и брата Юрия согнуло князя. Горе и страх мешали выпрямиться и вздохнуть полной грудью, но мысли были холодны и расчетливы, хотя ярость и душила его.

- Вот, явилась! - гаркнул он. - Кто тебя звал? Все подглядываешь, все вынюхиваешь!..

Эта брань, эти комья грязи, которые Ярослав обрушил на княгиню, не задевали ее, как будто перед ним была не человеческая плоть, а чистые струи дождя, освежающие все вокруг. Взгляд ее оставался ясным и незамутненным. Отпрянувший было Федор отвесил княгине поясной поклон. Глаза Федосьи были обращены только на него.

- Вот, боярин, - протянула она Федору тяжелую шкатулку, которую держала в руках, - возьми и передай ее посаднику Михалкову. Здесь все мои украшения. Я дарую их на оборону города от лютого ворога. А тебе, князь, достало отсиживаться по хоромам, пора встать во главе войска, - неожиданно обернулась она к Ярославу. Только теперь Федосья в упор посмотрела на мужа.

Глаза Ярослава округлились, брови изогнулись дугой от удивления, но взгляд его смягчился:

- Что ты понимаешь в этих делах, добрая душа? Иди.