Теодор Мундт - Царь Павел
К Гатчине направились армии нищих.
Великий князь не имел ни малейшего представления о тех надеждах, которые связывались у народа с ним и с гатчинской стройкой, а потому его удивляло и пугало это необычайное оживление на шоссе. Он с тревогой всматривался в оборванные группы, обгоняемые им по пути, словно желая прочитать на их лицах разгадку этого непонятного обстоятельства. Но путники, не знавшие великого князя в лицо и принимавшие его за одного из своих врагов — царицыных прихлебателей, — угрюмо косились на него, и выражение их лиц дышало скрытой угрозой.
Вдруг в одной из групп, где виднелось несколько отставных солдат, произошло движение и послышались голоса, взволнованно шептавшие:
— Вот он, он сам! Милостивец!
Вслед за этим путники упали на колени и, простирая к Павлу Петровичу руки, восторженно закричали:
— Батюшка! Благодетель наш! Храни тебя Господь! Дай тебе Боже благополучного царствования! Вспомнил о нас, сирых, пожалел, храни тебя Бог!
Павел Петрович побледнел, растерянно ответил на приветствия народа и приказал кучеру ехать поскорее и свернуть на первую проселочную дорожку.
Когда экипаж съехал с шоссе и покатился по мягкому, уходившему в лес проселку, великий князь еще раз обернулся назад и… заметил сзади себя экипаж, в котором ехала Мария Федоровна с Нелидовой. Это окончательно лишило его последних остатков хорошего расположения духа и душевного равновесия.
«Увязалась-таки!» — с бешенством подумал он, чуть не заскрипев зубами от злости.
VII
Прошло несколько лет.
Великокняжеская чета благополучно вернулась из заграничного путешествия и поселилась в Гатчине, благоустройству которой Павел Петрович посвящал много времени. Теперь это был по виду целый городок, хотя официально Гатчина была признана городом только после воцарения Павла Петровича.
Против первоначального плана теперь были допущены значительные изменения. Новый план великий князь вывез из Парижа, где над ним работал молодой французский архитектор Коллэ, с которым великий князь очень подружился и у которого даже жил.
Произошло это так.
Жизнь великого князя в Париже раздвоилась. Официально он проживал в громадном, специально для него нанятом дворце, но, кроме того, нанял небольшое меблированное помещение у молодого архитектора, жившего с матерью и сестрами на одной из узких, мрачных улиц предместья Монмартра. Здесь, в этом тихом уголке, великий князь отдыхал от шумной парижской жизни в разговорах со словоохотливым архитектором Коллэ, который много рассказывал ему о Париже и парижанах.
Случайно разговор зашел о городах вообще, и великий князь посвятил Коллэ в свою идею, основать новый город по совершенно новому плану, причем высказал, что города возникают случайно и развиваются рядом наслоений, но совсем другое получится, если в идею возведения города положить единую зрелую мысль.
Увлекающийся француз пришел в восхищение от этой идеи и предложил свои услуги.
Павел Петрович дал ему план Гатчины и топографические данные местности. Когда он в следующий раз пришел к архитектору, то застал его в напряженной работе перед рисовальной доской. Великий князь взглянул на работу Коллэ и вскрикнул от восхищения: план застройки Гатчины был почти уже разработан!
Но, присмотревшись повнимательнее, великий князь со многим не согласился.
Коллэ задумал выстроить и уютный и наивный провинциальный городок, где в каждом домике сказывается хоть и миниатюрная, но разнообразная индивидуальность, а Павел Петрович, наоборот, хотел однообразной массивности и величественности, подобающей резиденции императорского престола.
Выслушав замечания великого князя, Коллэ засел за переработку плана. Ему приходилось работать дни и ночи, потому что Павел Петрович собирался вскоре уезжать и непременно хотел взять с собою совершенно законченный план. Поэтому, когда Коллэ за несколько часов до отъезда великого князя вручил ему готовую работу, то тут же упал без сознания: он доработался до нервной горячки.
Великий князь не только щедро заплатил архитектору за работу, но и назначил ему ежегодную пенсию в триста рублей, и последняя аккуратно выплачивалась Коллэ.
Затем Павел Петрович уехал, торопясь осуществить на деле свою мечту.
В России ему удалось заинтересовать своими планами императрицу, так что она не только постоянно осведомлялась о ходе работ, но и поддерживала старания великого князя щедрыми ассигнованиями.
Так возник город Гатчина, имевший вначале необычную для русских селений и даже, пожалуй, смешную внешность.
По первоначальному плану Коллэ дома должны были идти правильной вереницей, разделяясь садами. Но великий князь пожелал, чтобы строения были разбросаны по холмам, по берегам речки и вокруг озера. Это придавало городу вид каких-то прилепившихся к склонам скал птичьих гнезд и лишало его уютности, ласковой привлекательности.
Сами по себе дома тоже казались хмурыми и неуютными. Личные удобства квартирантов совершенно не принимались в соображение: это были какие-то тюрьмы, ряд мрачных, неуютных арестантских камер…
Поэтому немудрено, что заселение нового города шло очень медленно и неохотно.
После смерти Екатерины Павел Петрович упразднил город Рождествено и силой перевел оттуда мещан и купцов в Гатчину. Но при ее жизни он не мог сделать это, а добровольных любителей поселиться в новом городке находилось мало.
Тогда Павлу Петровичу пришла в голову мысль сделать из Гатчины зерно новых военных преобразований, затеянных им для поднятия армии на требуемую высоту.
С этой целью был возведен ряд казарм, которые постепенно заполнялись переводимыми в Гатчину полками.
Сначала в казармах поселили артиллерийскую бригаду, и великий князь принялся заниматься ею. Для помощи ему в этом деле из Петербурга частенько наезжал генерал Мелиссино, единственная значительная величина артиллерийского дела в русской армии.
Приезды Мелиссино доставляли особенное удовольствие малому двору, потому что генерал по вечерам устраивал блестящие фейерверки, в которых проявлял поразительную изобретательность и фантазию.
Это было единственным развлечением Марии Федоровны, ее детей и придворных дам, которые страшно скучали в мрачной, пустынной Гатчине. Кутайсова и Нелидовой давно уже не было при дворе — они были прогнаны в припадке гнева.
Из подчиненных Мелиссино офицеров выделялись двое: Аракчеев и Ратиков. В особенной милости Павла Петровича был первый. Да это и немудрено, Аракчеев понимал дисциплину совершенно так же, как и великий князь; он день и ночь мучил солдат учениями, не щадя сильных мер воздействия, и можно было сказать, что отчетливость эволюций Аракчеев «вколачивал» новобранцам. Павел Петрович непременно хотел, чтобы русская армия по выучке и отчетливости движений не уступала армии Фридриха Великого, а Аракчеев находил, что это вовсе не трудно — мешает только леность, которая не преминет уступить палке. И последняя была главным профессором в этой потешной военной академии.
Каждый день барабан призывал войска на обычные учения, продолжавшиеся часами. Мало того, с целью окончательно превратить солдат в мертвую машину, действующую единой волей вождя, барабан и сигнальные трубы отрывали солдат от еды, от сна, призывали к учению в самый сильный холод или проливной дождь. Вообще, чем менее подходило время или погода для пребывания на улице, тем более шансов было у солдат, что их вытребуют на плац. Наоборот, в душные летние вечера, когда дышать можно было только на воле, на берегу реки или озера, солдат запирали в жарких, душных казармах, где со многими от жары и духоты делались обмороки.
Очень часто Мария Федоровна присоединялась к супругу, стараясь веселой шуткой или ласковым словом смягчать его бешенство, охватывавшее великого князя каждый раз, когда обучаемые войска делали хоть малейшую ошибку или неточность.
Так и в описываемый здесь сумрачный, бурный и дождливый день великая княгиня стояла рядом с супругом в фонарном выступе дворца, откуда Павел Петрович зачастую наблюдал за учением. Но сегодня он не замечал ее. По его мнению, все шло далеко не так, как нужно, и стратегический маневр, заданный им на сегодня, исполнялся войсками вяло и расплывчато.
— Эти ослы не умеют ни нападать, ни защищаться! — с бешенством крикнул Павел Петрович, топая ногой. — Точно мокрые курицы, а не солдаты! Ну погодите вы, я вас научу! Вы у меня запляшете!
Он резко повернулся и заметил супругу, которая с очаровательной улыбкой поклонилась ему.
В этой улыбке были все та же преданность, та же любовь и забота, но великий князь истолковал ее по-своему. Он сам знал, как бывал некрасив в те минуты, когда предавался гневу наедине, не следя за собой. Великая княгиня все время наблюдала за ним, значит, теперь она, безусловно, смеялась над его гримасами и бешеными подергиваниями!
