Сергей Семенов - Степь ковыльная
Полковник безнадежно махнул рукой и направился к палаткам. За ним последовали почти все офицеры.
На кругу трех полков разгорелись горячие споры. Около половины казаков высказались за немедленный уход с линии. Но немало нашлось и таких, кто, не желая поднимать возмущения, согласился на переселение, хотя и скрепя сердце. Большинством голосов было принято «серединное» решение, предложенное на круге Белогороховым: послать немедленно трех казаков к атаману Иловайскому и настаивать на отмене приказа о переселении, а пока прекратить все работы по рубке леса и строительству поселений.
Но на другой же день, не успели еще отправиться делегаты к Иловайскому, как лагерь облетел тревожный слух, что полковником — походным атаманом — вызваны пехотные и карабинерские полки для подавления восстания и что полки те из армии генерал-аншефа Гудовича уже спешат к поселку Григориполисскому.
Возмутились казаки:
— Предали нас офицеры! Надо сейчас же подаваться на Дон, а там видно будет, что и как… Дома и стены помогают… На родной сторонке камень — и то защита верная.
В ночь с девятнадцатого на двадцатое мая тысяча семьсот девяносто второго года свыше четырехсот казаков трех полков выбрали походным атаманом Никиту Белогорохова, избрали также войсковых старшин, после чего с оружием в руках, с развернутыми знаменами и с бунчуками оставили самовольно линию и начали поход на Дон. Вскоре за ними пошли несколькими партиями еще около четырехсот казаков. Всего участвовали в самовольном уходе с Кубани семьсот восемьдесят четыре казака.
Командиром восставших был избран Белогорохов, его помощником — Штукарев, командиром одной из сотен — Денисов.
Гудович донес Военной коллегии о начавшихся «грозящих великой опасностью для государства» волнениях в казачьих частях на Кубани и послал эстафету Иловайскому с требованием преградить доступ на Дон восставшим, арестовать их, заковать в колодки и посадить в тюрьму с последующим преданием военному суду.
Однако у Иловайского не было надежных частей, которые он мог бы двинуть против «самовольцев». Он знал, что распоряжение о переселении на Кубань не может не встретить на Дону сильнейшего сопротивления. Кроме того, Иловайский был обижен тем, что инициатива переселения принадлежала Гудовичу и мнения его, войскового атамана, не запросили ни Гудович, ни Военная коллегия. Поэтому он ограничился лишь предписанием зорко следить за путями продвижения мятежников и оказывать им на местах всякое сопротивление.
Как только вступили восставшие сотни в пределы земли Войска Донского, начали один за другим вспыхивать на курганах «маяки» — высокие шесты с паклей или сухим ковылем на конце. В попутных станицах дребезжал церковный набат, станичные атаманы оглашали приказ Иловайского — выступать всеми силами «конно и оружно», чтобы не допустить восставших в свои станицы.
Но на этот приказ мало кто откликался, да и сам отряд казаков, самовольно покинувших линию, обходил стороной станичные поселения — боялся Белогорохов, что казаки начнут рассеиваться по ним, и шел прямо на город Черкасск — столицу Дона, средоточие войскового управления.
Жалостливо-приветливо встречали восставших жители попадавшихся на пути хуторов, выносили им навстречу ведра с водой, ковши с брагой хмельной, кувшины с молоком, караваи хлеба, куски сала и прочую снедь, наотрез отказывались от платы. Скрестив на груди руки, шептали старухи, смотря им вслед ей слезами на глазах:
— Защитники наши, храбрые казаки! Вот и мой тоже где-то на службе, и давно уже никаких весточек о нем нет.
Какой-нибудь старик с разметанными по ветру седыми волосами строго спрашивал:
— Самовольно, слышно, на Дон возвращаетесь? — И добавлял участливо: — Ну, теперь вам, станичники, надо крепко друг за друга держаться, не то порознь вас, как баранов, войсковая старшина перевяжет.
На подходе к Черкасску-городу остановились казаки ночевать на высоком кургане. Стреножили коней и легли спать, подложив под головы седла. Легли и Денисов с Костиным. Над ними развернулся темно-синий полог неба, ярко расшитый узорами звезд.
Сонно стрекотали кузнечики, изредка раздавались задорный свист-сусликов, тревожные крики ночных птиц.
Павел думал: «Надо нам держаться кучно, сплотиться всем вместе. Велика заслуга Белогорохова, что довел он всех нас до Черкасска, ни один казак пока не отметнулся в свою родную станицу. А все же слишком осторожен Никита: чую я, не согласится пойти на открытую войну, верит, что царица непричастна к приказу о переселении, либо, если даже и подписала тот приказ, обманом подпись ее добыли».
Через десять дней после начала похода, тридцатого мая, четыре сотни восставших подошли к Дону и расположились лагерем на левой его стороне. С волнением глядели казаки на серебристую гладь разлившейся в половодье реки, слушали спокойный, мерный плеск ее волн. Вдоль берега тянулось поросшее леском зеленое займище, откуда раздавались птичьи крики, воркованье диких: голубей, неугомонный стук дятлов. Высоко в небе парили коршуны. Изредка сваливались они тугими, упругими комками к поверхности реки, выхватывали рыбу и вновь набирали высоту, широко размахивая крыльями.
Казаки собрали круг, поставили посередине пятнадцать вывезенных с Кубани знамен и бунчуков — отобрали их у послушных начальству казаков, оставшихся на Кубани: отобрали в расчете на то, что под эти знамена и бунчуки охотнее будут собираться На Дону казаки, чтущие полковые регалии. Около знамен стал Никита Белогорохов, снял шапку, в пояс поклонился кругу и спросил громко:
— Всем вам ведомо, зачем ушли мы с Кубани и заявились сюда под Черкасск-город?.
— Всем, всем ведомо! — раздались многоголосые крики.
— Так поклянитесь же твердо, до самой смерти, стоять за наше правое дело! — взметнулся высоко голос Никиты.
— Клянемся, клянемся! — бурей пронеслось по казачьим рядам.
— Целуйте же в знак клятвы нерушимой полковые знамена!
Под звуки труб наклонились знамена. Один за другим подходили к ним казаки и, став на одно колено, целовали, шепча клятву.
Потом на круге решили переправиться через Дон и потребовать от Иловайского предъявления указа о переселении, увериться, есть ли, на том указе подпись царицы.
Переправиться, но как, на чем? Река сильно разлилась. К счастью, десятка два-три лодок оказалось на этой стороне. Но их не хватало, а главное — не было парома для переправы коней.
Как только смерклось, с полсотни казаков переехали на правый берег и угнали оттуда паром и двадцать лодок. Ночью приступили к переправе, и ранним утром все четыре сотни в конном строю, с распущенными знаменами, под звуки труб и звон литавр вступили в Черкасск и направились к атаманскому дому.
В городе начался переполох. Уже накануне появились смутные слухи о каком-то возмущении на Кубанской линии, но никто не ожидал столь быстрого прихода казаков с другого берега при буйном половодье реки.
И хотя сотни двигались в полном строевом порядке, и знамена реяли над ними, и командиры как будто были у них, все же войсковые чиновники, купцы, торговые казаки и все другие, кто дрожал за свои богатства, спешно запирали двери и ворота, спускали с цепей злых псов, припрятывали ценные вещи.
В суровом молчании подъехали сотни к дому Иловайского.
Белогорохов строго сказал выбежавшему навстречу атаманскому ординарцу:
— Вызови к нам войскового… Погутарить с ним большая охота у нас… — И добавил зловеще: — С самой Кубани прибыли, чтоб навестить его…
— Да он спит еще, — ответил побледневший ординарец.
— А ты разбуди! Скажи, что приехали издалека гости дорогие, нежданные.
Не прошло и пяти минут, как на крыльцо вышел Иловайский. Был он в парчовом кафтане, опоясанном пестрым шелковым кушаком, в правой руке держал атаманский пернач. Лицо его было спокойно, голова надменно закинута назад, но Белогорохов, взглянув зорко, заметил, как дрожат его пальцы.
Выходя, Иловайский решил приветливо поздороваться с казаками в расчете, что они ответят ему как подобает и это послужит неплохим началом для последующих переговоров. Но едва атаман показался на крыльце, Белогорохов отдал ему честь и сказал спокойно, твердо:
— Ваше превосходительство господин войсковой наказный атаман, просим вас предъявить нам приказ о переселении на Кубань.
Иловайский подумал: «Быть буре…» Его страшило глубокое молчание казаков. Он ответил, немного смутившись:
— На днях только полученный приказ о сем находится у войскового Дьяка Мелентьева. Сейчас пошлю за дьяком, он и огласит…
— Ну что ж, мы не торопимся, можем и подождать. Явимся через час, — хмуро промолвил Никита.
Казаки, отдав коней коноводам, отправились на базар.
Впоследствии Иловайский писал в своем донесении, что казаки на базаре не делали никаких озорничеств, покупали все надобное за деньги. К хмельному никто из них не прикоснулся.
