Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 1. Голубые мустанги
- Что же теперь будет? - думал Лесник. Глубоко потрясенный злодейством властей, он только теперь, после встречи с фантомами татарских коней, задумался о запредельных последствиях этого противного человеческим и божеским законам акта. Обстоятельства, сложившиеся в Крыму, могут стать чреватыми последствиями, которые будут гибельней тех, которые возникли в Северной Америке. Там народ остается жить на своем континенте, оказавшись только потесненным. В Крыму бунт оскорбленной земли может оказаться ужасней. Только одно может смягчить ситуацию, это то, что крымские татары – народ Книги, верующие в Бога Единого. Аллах не допустит, чтобы за обиду, нанесенную народу, уверовавшему в Его последнего пророка, пострадают те иноплеменные, кто остался жить в Крыму, но ни сном, ни духом не причастен к злодейскому деянию властей. Но гнев Матери-земли велик! Только сам народ, вернувшийся на Полуостров, сможет умилостивить крымскую землю, горы, воды …
Лесник шел по набережной, пустынной в этот солнечный октябрьский полдень. У старой гостиницы, балконы которой почти нависли над галечным пляжем, на иссохшем газоне под пальмой сидели прямо на пожухлой траве несколько молодых мужчин и распивали жидкость из большой бутыли, уснащая дружескую беседу густым матом. Рядом, под соседней пальмой, разлеглись на остатках клумбы с бархатцами их жены, и детишки резвились тут же. «На воскресный пикник выбрались», - понял Лесник, узнав в этих непривычных для Крыма людях переселенцев, которых становилось здесь все больше. Лесник вспомнил, как однажды во время оккупации он проходил здесь же, как нагло тарахтел мотоцикл, выделывающий на набережной кренделя, как с пьяным хохотом вывалились из дверей офицерского казино немцы в черных мундирах, как в пьяном кураже начали палить из пистолетов по пробегавшей вдоль набережной собаке. Нет, уж лучше хмельной русский мат…. А еще лучше – поскорее убраться отсюда к себе в горы! И Лесник повернул в боковую улочку.
Глава 19
Я уже знал, что в нашем мире происходят порой странные вещи.
В году, наверное, сорок пятом, когда я жил уже сытой, хотя и убогой жизнью изгоя, меня стал посещать необычный повторяющийся сон.
К тому времени я обзавелся огородом, где у меня зрели разные овощи, поднимались стебли кукурузы и джугары. В курятнике у меня было десятка два кур, завел я и кроликов, которые, однако, вырыв длинные норы, ушли из сооруженного загончика, и только изредка появлялись все же, чтобы пожевать подбрасываемый мной свежий клевер.
Земляки мои, изгои, строили дома из высушенных на солнце кирпичей, которые по примеру азиатских аборигенов формировали из глины, густо замешанной на мелкой соломе. Эту глину забивали в деревянный короб, состоящий из двух отделений, каждое размером в стандартный кирпич. Тут же отформированные глиняные брикеты вываливали на разровненную площадку, где под жарким солнцем уже за неделю созревал кирпич, который и сырцовым называть было совестно – по крепости он мало уступал обожженному в печи. Строившиеся дома считались временными по причине того, что все изгои только и жили мыслью поскорее вернуться на свой Полуостров.
Я по малости своих лет, которых тогда мне было двенадцать, а также из-за невозможности рассчитывать на помощь родителей, типичных интеллигентов-белоручек, не мог построить дом для семьи, что не способствовало упрочению моей самооценки, а, следовательно, и довольству собой. Вот тогда и стал приходить ко мне несколько раз в месяц странный сон. Будто брожу я по зеленому склону горки, располагавшейся за нашим многоэтажным домом. Брожу один, и неизвестно где все мои друзья-приятели, которые всегда шумно играли "на горке за домом". Грустный от одиночества я поднимаюсь в свою квартиру. Войдя в комнату, я вдруг вижу на белой стене огромную, в четверть стены птицу с ярко раскрашенными во все цвета радуги перьями. Птица каким-то образом держится лапами за стену, крылья распластаны, пушистые разноцветные перья длинного красивого хвоста колышутся как будто от ветра. Голова птица повернута, взгляд устремлен на меня. Птица прекрасна и не агрессивна, но я кричу от ужаса и просыпаюсь.
Этот сон снился мне на протяжении пятнадцати лет, я привык к нему, как привыкают к виду за окном. И даже пропал охватывающий меня в конце этого сна ужас, хотя я все же просыпался. Необычный, никак не связанный с реально произошедшими в жизни событиями сон. Он начисто исчез после того дня, когда я однажды пришел на "горку за домом" моих ребячьих игр. Я тогда стоял у забора, и незнакомые мне прежде рыдания вырывались из моего горла, и шли они из всего моего нутра, будто бы все страдания того маленького ребенка, которого вывозили отсюда солдаты с автоматами пятнадцать лет назад, все пережитое за годы изгнания горе, все обиды и вся ненависть исходили оттуда, чтобы остаться только в памяти. Я помню, что слез на моих глазах в те минуты не было, только какой-то птичий клекот вырывался из моего человеческого горла. Но с того дня я приобрел какую-то легкость в груди, которой, оказывается, я был лишен, исчезла в моем мировосприятии некое отношение к происходящему как к наблюдаемому со стороны.
Существуют странные связи между светом, тьмой и жизнью человека. Что за птица мне снилась столько лет подряд? Я, сколько не раздумывал, так и не мог этого понять.
Глава 20
Загадочное название - «Чинабад». Его можно перевести как "Истинный город". "Чинми?" - спрашивают одни тюркоязычные. "Чин, чин!" - уверенно отвечают им другие тюркоязычные. А можно перевести это название как "Китай-город", ибо "Чин" - это по-тюркски еще означает и "Китай". Возможно, что происхождение наименования этого нынешнего районного центра в бывшем Кокандском ханстве и вовсе иное. Несомненно только, что поселение это древнее. Расположено оно километрах в двух от довольно серьезной реки Кара-дарьи, что означает "Черная река". Я думаю, что в этом названии реки нет ничего загадочного, ибо воды ее по весне несут так много примесей, что цвет их если и не черный, то уж точно коричнево-серый. Если набрать воду Кара-дарьи в стакан, то после отстаивания илистый осадок составит никак не меньше четверти стакана. Воды Кара-дарьи только в конце лета очищаются. Но тогда она уже не бурная и не пугает новичка своими водоворотами. В августе она прозрачна, будто Салгир или какая-нибудь речка на Рязанщине. Но и тогда желающему переплыть на противоположный берег надо преодолеть саженками или брассом метров двадцать по прямой, а учитывая, что и в это время течение здесь довольно сильное, то проплыть надобно и все тридцать метров. Но мальчишки переплывали Кара-дарью в мае, когда ширина ее в облюбованном месте была метров сто, не меньше. Чтобы течением не отнесло к далекому крутому берегу противоположной стороны надо было держать курс под углом примерно градусов в сорок пять против течения. Тогда, если работать руками без отдыха, окажешься на противоположном берегу как раз напротив того места, откуда начинал заплыв.
Когда Камилл решился на этот серьезный заплыв в первый раз, то где-то на середине реки от страха, что его затягивает водоворот, он чуть не оказался в этот водоворот действительно затянутым. Спас его дружок Шуран, брат Митьки. Шуран сперва кричал " Бей ногами! Бей ногами!", а потом вошел в водоворот, и сам бия ногами вытащил Камилла из воронки. После этого случая Камилл раза два еще переплывал Черную реку рядом с Шураном, преодолевая страх, а потом уже сам в одиночку входил в эти очень непрозрачные воды. Надо знать, что умеющий хоть немного плавать, может утонуть только в пароксизме страха, ибо у человека положительная плавучесть, так что если не терять присутствия духа, можно проплыть очень много, и вырваться из водоворота можно самостоятельно, если, конечно, это не какой-нибудь ужасный Мальстрем.
Так вот, Чинабад стоял на Кара-дарье. В излучине вверх по течению, где даже безответственные мальчишки не рисковали купаться в самую благоприятную пору, по уверениям аборигенов обитал до недавнего времени Адждага - дракон. Уже два десятка лет его не видели, но и поднесь ни на правом, ни на левом берегах вблизи излучины реки узбеки не пасли скот, не заводили огородов. Мальчишки во время спада реки, когда воды становились прозрачными, с опаской подходили к крутому обрыву и заглядывали в обширную заводь. Но, должно быть, до дна здесь было много метров, и солнечные лучи затухали в зеленой глуби, в которой ничего нельзя было разглядеть. А какие страшные водяные круговерти возникали на этом повороте реки в весенние месяцы!
Кроме Кара-дарьи здесь протекала еще одна речка. Она была спокойна во все сезоны, вода в ней была прозрачна, и вытекала она, по-видимому, из одного из озер, которых было немало в округе. Название этой реки было «заур». В ее водах ребята ловили рыбу, однако, купаться в ней не было принято, из-за холодной даже в летний зной воды. Кроме того, вода в ней была непригодна для питья: она была "шор" - соленая. Камилл пробовал эту воду не раз. Солености, как в морской воде, конечно, в ней не было, но была она, действительно, невкусной, - то ли щелочной, то ли, действительно, содержала какие-то другие соли. Сейчас, я думаю, гидрологи уже изучили этот феномен.
