Всеволод Соловьев - Капитан гренадерской роты

«Да где ж ему! И что он может?» — успокаивала она себя и отгоняла подобные мысли.

— Итак, вы едете, граф? — сказал принц Антон, пожимая руку Линару. — Дай Бог, чтобы мы встретились снова при хороших обстоятельствах, чтобы эта война обратилась в нашу пользу и, главное, чтобы мы все вполне успокоились относительно известной особы.

Под известною особой подразумевалась цесаревна Елизавета.

— От известной особы было бы легко отделаться, если бы захотели слушаться моих советов, — ответил Линар, — я еще вчера у графа Остермана доказывал необходимость решительного и немедленного поступка с нею. Что она принимает участие в шведских делах, в этом не может быть никакого сомнения; следовательно, нужно подвергнуть допросу ее и всех к ней приближенных. Я совершенно уверен, что подобный допрос, если и не раскроет прямо всего, то, во всяком случае, наведет на след весьма важных открытий. Я не говорю, что с нею нужно поступить очень жестоко, нет, зачем же! Основываясь на том, что она принимет участие в происках врагов России, ее необходимо заставить формально отречься от престола. Народ ничего не может сказать против этого: особа, подстрекающая чуждое государство на войну с Россией, не может рассчитывать на симпатии своих соотечественников и ни при каких обстоятельствах не имеет права царствовать над ними.

— Конечно, конечно, вы правы! — быстро перебил принц Антон. — И если бы только от меня зависело, я непременно последовал бы вашему совету. Но, дело в том, что другие не понимают и сами навязываются на страшные опасности.

Он взглянул на жену: что она скажет? Анна Леопольдовна сидела бледная, с покрасневшими и опухшими от слез глазами.

— Нет, ничего этого нельзя сделать, — тихо и печальным голосом проговорила она, — если бы мы и избавились от нее, то все же это ни к чему не привело бы, опасность не уменьшилась бы: разве там, в Голштинии, не живет чертенок? — припомнила она выражение покойной императрицы. — Он всегда будет мешать нашему спокойствию.

И проговорив это, Анна Леопольдовна сейчас же забыла и о чертенке, и о цесаревне, и о всей России. Какое ей дело до всех этих опасений; в такую ужасную минуту: «он уезжает, чего же это они все здесь? Чего не уходят? Ведь, не могу же я так с ним проститься?»

Но заставить всех выйти не было никакой возможности. Анна Леопольдовна взглянула на Юлиану; та сидела неподвижно, тоже вся бледная, с каким-то странным выражением в лице.

Воспользовавшись оживленным разговором, завязавшимся между присутствовавшими, Анна Леопольдовна подошла к ней и шепнула:

— Выйди и вызови его к себе: у тебя мы простимся…

Юлиана поднялась машинально и, остановившись посреди комнаты, обратилась к Линару:

— У меня очень голова болит, — сказала она глухим голосом, — когда вы будете свободны, придите проститься.

Линар взглянул на нее, поразился ее бледностью, странным выражением лица ее.

— Иду следом за вами, дорогая Юлиана, — проговорил он.

Она, почти шатаясь, вышла из комнаты.

— Вот как вас любит ваша невеста, — неестественно смеясь, сказал принц Антон, — ее просто не узнать сегодня, так она огорчена разлукой с вами.

Линар ничего не ответил на это, а Анна Леопольдовна вспыхнула и закусила губы. Она подошла к Линару и сказала:

— у меня есть дело и я должна теперь с вами проститься. Желаю вам счастливого пути, возвращайтесь скорее.

Линар почтительно поцеловал протянутую ему руку и правительница вышла.

Перед посторонними она еще сдерживалась, но когда появилась в будуаре Юлианы, обойдя коридорами, соединявшими ее покои с покоями фрейлины Менгден, уже не была в силах владеть собою. Слезы градом полились из глаз ее, она упала в кресло и рыдала до тех пор, пока в комнату не вошел Линар.

При его входе Юлиана вышла и заперла за собою дверь.

Он остановился перед Анной Леопольдовной. Ему было неловко: эти слезы и рыдания казались ему излишними. Сам он не особенно скорбел от предстоявшей разлуки — его чувство к Анне Леопольдовне подогревалось искусственно. Когда-то, в первое время своего пребывания в России, он, действительно, искренно увлекся пятнадцатилетней девочкой, глядевшей на него влюбленными глазами, но теперь эта чересчур сентиментальная привязанность ему начинала надоедать порядком.

— Успокойтесь, ради Бога, — заговорил он, наконец, целуя руку Анны Леопольдовны, — право, можно подумать, что мы расстаемся навсегда. Ведь, я вернусь скоро, и не заметите, как пройдет это время.

— Да мне все такие страшные сны снятся, — сквозь рыдания прошептала принцесса, — у меня уж не первый день все какое-то предчувствие, оно меня мучает, не дает мне покоя: мне все кажется, что вы не вернетесь, что мы никогда не увидимся. Боже мой! Мало ли что может быть! Кто поручится, что дороги безопасны? Путешествие такое длинное… Достаточно ли людей с вами?

— Относительно этого не беспокойтесь — я вполне убежден, что доеду благополучно.

Он сел рядом с нею, он всеми мерами старался ее успокоить, но это ему не удавалось. Она все рыдала, все повторяла о своих предчувствиях, так что, наконец, ему сделалось невыносимым это свидание.

— Пора! Пора нам расстаться, — сказал он, — я и так опоздал, меня давно ждут… надо уезжать.

— Как? Уже уезжать!.. — почти безумным голосом проговорила она.

— Что же делать! — он опустил глаза и протянул ей руки.

Вся обливаясь слезами, рыдая и произнося несвязные фразы, простилась она с ним и, чувствуя, что так не будет в силах отпустить его, выбежала из комнаты.

Он остался один и ждал Юлиану.

Вот она вошла в будуар и тихо к нему приблизилась.

Он взглянул на нее.

Какое странное лицо! Она никогда еще не была такая. Она глядит на него не отрываясь и ему жутко становится от этого взгляда.

— Прощайте, Юлиана, — сказал он, протягивая ей руку.

Она дала ему свою.

Ее рука была холодна и дрожала.

Вдруг она отшатнулась от него, блеснула перед ним глазами. Что-то мгновенно, как будто какая-то электрическая искра пробежала по ней.

Прошло несколько мгновений, они не говорили ни слова… Она ступила шаг вперед, положила ему на плечи руки и задыхающимся голосом, едва шевеля пересохшими губами, прошептала:

— Линар, увезите меня с собою… едем вместе! Никогда не вернемся сюда… забудем все… Там, где-нибудь, мы будет счастливы!

Ему показалось, что она сошла с ума. А она все не выпускала его и продолжала впиваться в него горящими глазами и шептала:

— Линар… одно слово… говорите!

— Успокойтесь, Юлиана; я не понимаю, что с вами!.. Что вы говорите?! Или вы смеетесь надо мною! Но зачем провожать меня такой шуткой?

— Шуткой! — отчаянно вскрикнула она и, пошатнувшись, без чувств упала на пол.

Ее крик услышали в соседних комнатах. Сбежались служанки и кое-как привели ее в чувство.

Линар, смущенный, начинавший понимать в чем дело, но все еще не совсем верящий этой неожиданной для него догадке, стоял, не шевелясь, пока не увидел, что она пришла в себя. Тогда он тихонько вышел из комнаты и поспешил к себе домой, где уже давно дожидался приготовленный для его путешествия поезд.

Принц Антон и Остерман очень радовались отъезду Линара, думали, что теперь им станет свободнее и легче, что они успешнее начнут достигать исполнения своих планов.

Они побаивались Линара, как человека далеко не глупого, энергичного и проницательного — с его отъездом они избавлялись от зорких глаз, следивших за их действиями.

Теперь, думали они, от внимания правительницы будет ускользать многое, что не могло ускользнуть от Линара. Принц Антон решил, что необходимо, пользуясь обстоятельствами, поторопить с днем торжества своего и устроить так, чтобы Линар никогда и не возвратился.

Но и принц Антон, и Остерман ошибались. Их дело не подвигалось ни на шаг, как ни старался, как ни хитрил и ни изловчался старый оракул. У них не составлялось партии, они оставались одинокими.

Только люди, жившие в последнее время вдали от Петербурга, продолжали считать Андрея Ивановича всемогущим и называть его царем всероссийским; те же, кто был поближе, кто принимал участие в дворцовой жизни, видели, что старый Остерман не только что не устроил себе твердого положения, но, напротив, с каждым днем все слабее и слабее держится. Конечно, он по-прежнему решает самые важные государственные дела, по-прежнему ему поручаются самые серьезные работы, но и только. Настоящей силы у него нет, потому что эта сила может произойти только из близких отношений к правительнице, а правительница не только не дружна с ним, но с каждым днем все более и более от него отстраняется. Она знает, ей давно это уже внушено и Линаром, и другими, что Остерман составляет теперь нечто нераздельное с ее мужем, и, конечно, она вследствие этого не может доверять ему.