Еремей Парнов - Заговор против маршалов

—      Тут такое дело, товарищ секретарь ЦК,— Балиц­кий очистил горло.— За Николая Голубенко сразу же потупится командарм первого ранга Якир.

—      Ну и что?

—      У нас уже была сшибка.

—      Знаю. Ну и что? — вновь с нажимом спросил Ежов.— Какое он имеет к нему отношение?.. По ста­рой памяти, что ли?

—      И по старой памяти — Сорок пятая дивизия, и вообще... дружок.

—     Обжегшись на молоке, дуешь на воду?.. Чего тебя гак уж заело?

Сперва как бы нехотя, но постепенно распаляясь, Валицкий поведал о былых огорчениях, столь круто, но счастливо изменивших его судьбу. Застарелая оби­да все же прорвалась. Излагая обстоятельства дела на­чальника оперативного округа Владимира Васильевича Попова, он не удержался от жалобы:

—        Белая кость, капитан царской армии, вышел из Академии Генерального штаба... Может, мы и перегну­ли тогда, не знаю, но устраивать из-за этого хай, беспо­коить Григория Константиновича...

—       Тоже участвовал в Южном походе? — прервал (ТО излияния Ежов.

—      В самую точку! Своими людьми окружил себя Кона Эммануилович.

—       Эка невидаль! Один он, что ли?.. Ты лучше не трожь гражданскую. Та дружба кровью спаяна. Замас­кированного врага так просто не различишь.— Ежов надолго задумался. Балицкий кипятился не зря. За Якиром стояла большая сила. В армии, обкомах, ук­раинском правительстве. С Орджоникидзе дружили домами.

На нынешнем этапе такие, как Голубенко или этот Попов, не представляли столь уж великого интереса. Если копать прошлое, то значительно глубже. Якир, Гамар­ник, Затонский, Картвелишвили... От бывшего Реввоен­совета Южной группы нити тянутся далеко и в разные стороны, по всем военным округам. А что с того? Мало ли кто с кем когда-то дружил? Эдак всю Красную Ар­мию придется перетряхивать. Ковырнешь в одном мес­те, а откликнется, где и вовсе не ждешь. Командую­щий Особой Краснознаменной товарищ Блюхер тоже под Якиром ходил, а вон куда залетел: маршал! Нюх у Балицкого есть, да не по Сеньке шапка. В разные сто­роны прыгать готов. Не хватает терпения. Вопрос о ге­роическом Южном походе с повестки снят, но это еще не сигнал, а выпрямление истории. Кому что положено. С дальней дистанции Варшава и Львов тоже выглядят несколько по-иному. Однако с этой стороны к маршалу Тухачевскому претензий нет. Именно с этой! История рассудит, кому остаться героем революции.

—       Ты лучше скажи, сколько там у них в Киевском округе бывших троцкистов окопалось? — Ежов молод­цевато выпрямился и вскинул голову, инстинктивно пытаясь возвыситься над столом. В свете указаний то­варища Сталина перед ним вдруг распахнулась зах­ватывающая дух перспектива. Все стало на удивление просто и ясно, словно с глаз спали шоры. Поинтересо­вавшись германскими контактами Путны, хозяин и направление задал, и концы с концами связал. Вот где настоящая диалектика! Сразу и в корень.

Во-первых, Путна — троцкист, во-вторых, с двад­цать девятого года работал в Берлине военным атташе. Мог и с Седовым встречаться, и с самим Троцким. О том, как мог оказаться в Берлине Троцкий, томившийся на острове Принкипо под обзором всего Истанбула, Николай Иванович нимало не задумался. Детали под­берутся, важна магистральная идея. И она определен­но выстраивалась. Сейчас Путна в Париже вместе с Тухачевским и Уборевичем. Обратно поедут опять-таки через Берлин. Вон он, главный-то узел! При чем тут Ни­колай Голубенко? Не потянет он рядом с комкором, мелковат. Чует, чует Балицкий зверя, но не знает, с какой стороны ухватиться. Оттого и осторожничает, ходит кругами.

От такого внезапного прояснения приятно захоло­нуло внутри. Словно после освежающей мятной ле­пешки.

—      Ну, чего мнешься? — почти ласково подбодрил Ежов.

—      Оторвался немного, Николай Иванович, за эти годы, не знаю, кто, где... Самых главных, конечно, помню: Дмитрий Шмидт, Юрий Саблин, пожалуй...

—      Чего ты их все по именам кличешь, будто артис­тов каких или писателей? — Ежов записал фамилии. Шмидта он взял на заметку еще в КПК, и Люшков, ко­торый с двадцать седьмого года сидел на троцкистах, поминал его тихим словом.

—      Да как-то так,— смешался Балицкий.— По при­вычке. Как-никак революционеры.

—      А ты отвыкай «как-никак». Они люди военные, у них звания есть.

—       Командир Восьмой отдельной танковой бригады комдив Шмидт и комендант укрепрайона комдив Саблин,— поправился Балицкий.

—      Командир бригады ходит в комдивах? Шикарно!

—       Как же! — встрепенулся Балицкий.— Учли боевые заслуги. Член партии с пятнадцатого года, два ордена Красного Знамени, первый орден за номером тридцать пять.

—      Запомнил, однако.

—      Еще бы не запомнить! Все командиры танковых бригад и даже стрелковых дивизий — комбриги, а этот... Грудью за Троцкого встал на Пятнадцатом съезде. Вот и оценили по достоинству. Криворучко опять же ком- кора присвоили, тогда как другие командиры корпусов по два ромба имеют.

—      Тоже примыкал?

—      Говорили, сочувствовал... Иона Эммануилович в нем души не чает.

—      Говорили?

—       Не помню, Николай Иванович, право слово, отор­вался и вообще голова закручена. Делов невпроворот.

—      Дубовой теперь где, в Харькове?

—       Так точно, командует округом. Он тогда вместе с Якиром в Москву нагрянул,— подсказал Балицкий.— На его место прибыл комкор Тимошенко.

—       Иди работай. Я подумаю насчет Голубенко,— сказал Ежов, поставив мысленно точку: хорошенько приглядеться и брать.

Ситуация со Шмидтом тоже не вызывала сомне­ний. Он не только голосовал за Троцкого, но посмел поднять хвост на самого товарища Сталина. Более чем достаточно. Короче, Шмидт кругло вписывался в про­цесс. Остальное — дело техники. На Саблина и Криво­ручко у Балицкого ничего нет. Обозлен за тот случай, и только. Сводит личные счеты. Ничего, пока достаточ­но Шмидта и Голубенко. Пусть сперва дадут показания, а там потянется. 

Якир скорее всего встанет на дыбы, но тем хуже для Якира. Он уже успел достаточно накуролесить. Стычка с Балицким — Николай Иванович знал это почти навер­няка — не вызвала сильной реакции, но обращения к Орджоникидзе хозяин не простил. И ведь Иону Эммануиловича предостерегали, отговаривали, но не послу­шал, полез.

А его выступление на Военном совете после прош­логодних маневров? Маневры прошли превосходно, казалось бы, живи и радуйся, но он опять ухитрился напортить. Видимо, чувствовал себя героем дня, кото­рому все дозволено, и прямо-таки паясничал на три­буне...

Разговор с Балицким вызвал сложное ощущение. Не выпуская Шмидта из памяти, Ежов почему-то не сопоставлял его лично с Якиром, но звенья замкну­лись, тяжким грузом упав на внутренние, напряжен­но подрагивающие весы, и стрелка качнулась.

Неблагополучно в округе — это факт. Тимошенко не случайно послали. Его и Ворошилов поддерживает. Чисто по-человечески Ежов совсем неплохо относился к коман­дующему КВО, но сейчас, когда пересеклось и закруг­лилось столько разнородных орбит, он почувствовал раздражение. Словно Якир намеренно подвел его в чем- то очень важном и глубоко личном, не оправдал до­верия.

Член ЦК, член Политбюро КП(б)У, член Военного совета, трижды орденоносец! Особняк на Кирова в Киеве, шикарная квартира в доме Военведа на Арбате, и здесь, и там дачи — чего ему не хватало? Захотел поехать на лечение в Австрию — пожалуйста, всюду почет и уважение. И ведь не дворянин, вроде иных, сын провизора.

Не за себя обидно, за Иосифа Виссарионовича.

Ежов словно взглянул на все его проникающими до самого донышка зрачками, и перед ним обнажилась потаенная суть вещей. Слова, скрывающие поступки, и тайные устремления, проскальзывающие в словах, об­рели внутреннюю сопричастность, органичную соеди­ненность. Так возникает в зеленой рамке рентгеновс­кого аппарата оконтуренная дымкой плоти грудная клетка и корни дрожащих легких за ней.

«Молодой командир — ключевая фигура в армии,— говорил Якир на Военном совете.— Слово «лейтенант» должно звучать гордо. Поднять это звание надо на та­кую высоту, чтобы каждая советская девушка стреми­лась стать женой лейтенанта. Путь к маршальской звезде начинается с двух кубиков. Не всякий лейте­нант становится маршалом, но всякий маршал начи­нает с лейтенанта».