Иштван Рат-Вег - Комедия книги

Остается еще Страна Холостяцкой Жизни,[262] географические названия которой говорят о неприятностях и неудобствах одиночества. Отдохнуть путешественник сможет в Стране Покоя.[263] Столица этой страны — Дедушкин Стул — очень спокойный город; но есть, однако, и более спокойный город — Спальный Колпак. Да простит меня читатель за юмористические аллегории, в которых на самом деле и нет никакого юмора. Совершенно серьезно стоит этой странной карте поклониться: она ознаменовала собой начало новой эпохи в картотипографировании.

15. ГРУБИЯНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Один из наиболее популярных поэтов конца немецкого средневековья Себастьян Брант, высмеивая не в меру расплодившихся грубиянов, выдумал для них скоморошного святого — Святого Гробиана.

Другой немецкий поэт, Дедекинд, окрестил этим именем одно из своих желчных сатирических произведений в стихах, в котором учит читателей правилам нормального поведения. Едкие стихи дедекиндовского «Гробиануса» переложил на венгерский Матэ Чакторняи. Размер перевода, правда, немного хромает, но работа, безусловно, заслуживает уважения. Тем более, что в Венгрии сохранился один-единственный экземпляр этой книги, отпечатанной в Коложваре в конце XVI столетия. Стихи более чем четырехсотлетней давности советуют читателям, склонным к грубости, так вести себя в гостях за столом:

Насилие полезно, —Вздохнет порой холоп болезный.Из пустяковины, из словаУмей поднять дебош толковый.

Решит с тобою кто поспорить,Изведать злое должен горе,Заткни ему хлебало ором,Чтоб подавился разговором…

…А если не помогут вопли,Чтоб утереть болвану сопли,Хватай палаш для проясненья,Кто здесь достоин уваженья,

И кто кого повалит на пол,Тот и мужчина, не растяпа.

Последний стих говорит о крайнем проявлении грубости — оскорблении действием или, попросту говоря, рукоприкладстве. И последнее, оказывается, встречается не только среди малокультурного простонародья, но как к аргументу, зачастую далеко не последнему, к нему прибегают и господа. Ах, если бы они били только друг друга! Но от их кулаков страдают и им подчиненные — слуги, крестьяне и даже женщины! И автор «Гробиануса» рассказывает нам, как следует вести себя хозяину дома, который пьяным возвращается домой после ночной гулянки:

Ломись, что сил найдется, в дом,Чтоб все ходило ходуном.

…Жену б с постели поднял страх,Чтоб двери быстро нараспах,И чтоб при том мила была(Твои увидев вензеля),А ты с порога — в морду ей,Затем, что нет вины на ней…

Слыхал, как в людях говорят, —Три вещи лупят в аккурат,Чтоб пользу с них иметь одну:Ослов, орехи и жену.[264]

Замечу, что благодушный автор посвятил эту книгу школярам и студентам XVI века, но «рецепты поведения», предложенные Дедекиндом, думаю, актуальны и для молодежи века XX.

В историю «грубиянской литературы» вносит свой вклад и летопись вооруженных потасовок и настоящих баталий. В них речь идет о сознательном, так сказать — хладнокровном грубиянстве: одна из враждующих сторон прибегает к нему, чтобы вывести противника из себя, заставить его обнажить оружие. Когда Венгрия была под турецким игом и лишь Трансильванское княжество сохраняло права самоуправляющегося протектората, между турками и венграми не раз происходили вооруженные стычки, которым зачастую предшествовал вызов одной из сторон, случалось порою, что вызов по какой-то причине оставался без ответа; задирающаяся сторона посылала тогда молчащему противнику письмо, которое в те времена называли «поносным письмом».

В 1556 году турецкий паша Мустафа чем-то оскорбил трех венгерских витязей, на всю страну славившихся своей силой и отвагой, — Ласло Дюлафи, Ференца Энинги Терека и героя среди героев Дердя Тури. И они втроем сочинили паше поносное письмо. Ференц Терек начал так:

«Письмо твое, в котором вся твоя бесчеловечность видима, мы поняли; был бы ты и всамделе головой[265] и кровей благородных, любящим честь и уважение, не допустил бы такого лживого, коварного негодяйства. Потому как ты и сам ведаешь, не хуже нашего, что вся твоя писанина самая доподлинная брехня, человеческое свое с помоями ты смешал и на честь нашу подло мортиры наставил. Знаешь, собака, что подлинный витязь мечом и копьем тешится в брани с врагом, но, что говорить, хил ты и немощен, потому-то и лжешь по-собачьи, предательски, подло. Мы свободный народ, сами себе господа и честь свою знаем, а ты, Мустафа, презренный холоп, и на шее твоей постромки». К намеку на постромки, т. е. на казнь через удушение шелковым шнуром, к которой по турецкому обычаю приговаривал султан своих вельмож, добавил несколько увесистых оскорблений Ласло Дюлафи, и в заключение Дердь Тури наказал Мустафе ответить не далее, как на третий день, а не то, пишет славный венгерский витязь, «всем вашим бекам, пашам и самому твоему султану разошлем мы такие письма, что от страха под матушкину юбку полезешь, да найдут и заткнут твою лживую пасть».

Поединок не состоялся. Мустафа не пошел на него. О всех трех венгерских витязях, особенно о непобедимом Дерде Тури, гремела такая слава, что паша рассудил, верно, так: если он выйдет на схватку, то для постромок не будет и места.

Объявление войны — самая веская форма вызова, по которому в смертельной схватке сшибаются целые народы. Обычно война объявляется на гладком языке дипломатии. Но бывали случаи, когда этот роковой документ расцвечивался грубыми оскорблениями.

Одним из грубейших за всю историю войн было объявление войны, посланное турецким султаном Махмудом (Мухамедом) IV австрийскому императору и польскому королю Собескому. Вот его текст:

«Против тебя, император, мы посылаем тринадцать царей и миллион триста тысяч витязей! Эта невиданная армия, не знающая пощады, сотрет с лица земли твою жалкую имперьишку. Повелеваем тебе ждать нас в твоем стольном граде Вене и приуготовить свою голову для отсечения. Пусть сделает то же самое и никчемный польский королишко. Будут истреблены и все твои приближенные и все неверные повсюду, где только ступит наша нога. А ваших детишек и старичков мы прежде помучаем всласть, а потом предадим без пощады позорной и жалкой смерти. Тебе же и польскому королю дадим мы пожить ровно столько, сколько нужно, чтобы вы убедились в правдивости наших посулов».

Из истории мы знаем, что император на всякий случай убрался из Вены в надежное место, а Собеский — наоборот: рвался к австрийской столице через все препоны, но не по приглашению султана, а чтобы отмести от Вены турецкую армию с ее тринадцатью царями и прочими страстями-мордастями. Это было очень грубо с его стороны, но, что поделаешь, начал не он.

И все же стиль султана Махмуда — голубиное воркованье по сравнению с тем лихим письмом, которое получил он сам от запорожских казаков в ответ на требование подчиниться его владычеству. Переписка, вошедшая во всемирную историю, протекала так:

Султан Мухамед IV — запорожским казакам, 1680

«Я, султан, сын Магомета, брат солнца и луны, внук и наместник Божий, владетель всех царств: Македонского, Вавилонского и Иерусалимского, Великого и Малого Египта; царь над всеми царями; властитель над всеми существующими; необыкновенный рыцарь, никем не победимый; хранитель неотступный гроба Иисуса Христа; попечитель Бога самого; надежда и утешение мусульман, смущение и великий защитник христиан, повелеваю вам, запорожские казаки, сдаться мне добровольно и безо всякого сопротивления, и меня вашими нападениями не заставьте беспокоить!

Запорожские козаки — турецкому султану

«Ти, шайтан турецький, проклятого чорта брат и товариш и самого люципера секретар! Який ти в чорта лицар, коли головою ср…ю iжака не вбъсш? Чорт с…ас, а ти и твое вiйско пожирае. Не будеш ти годен синiв християньскiх пiд собою мати: твого вiйська мы не боiмось, землею и водою будем биться мы з тобою. Вавiлоньский ти кухарь, македоньский колесник, icpусалимьский броварник, александрийский козолуп, великого i малого Египту свинар, армяньска свиня, татарьский сагайдак, камъянецький кат, подолянський злодiюка, самого гаспида внук и всього свггу i пiдсвггу блазень, а нашего бога дурень, свиняча морда, кобиляча с…ака, рiзницька собака, нехрещений лоб, мать твою чорт парив! Оттак тобi козаки вiдказали, плюгавче, невгоден еси мати вiрних християн. Числа не знаем, бо календаря не маем, мiсяць у небi, а год у книжищ, а день такий и у нас, як у вас, поцiлуй за се в г…о нас! Та й убирайся вiд нас, бо будемо лупити вас.