Евгений Салиас - Свадебный бунт
Партанов ничего не отвечал, как-то задумчиво взглянул и переминался на месте.
— Что с тобой? — спросил Ананьев.
— Ничего, — отвечал Лучка.
— Так беги скорее. Ведь скоро ночь на дворе.
— Побежать-то, я побегу, Клим Егорович, только…
— Что?
— Да так. Дело-то не ладно.
— Что не ладно? — испугался Ананьев.
— Нехорошо. Не должен бы я тебе этого говорить, потому он мне хозяин, князь, то-ись. А только что из любви к тебе и Варваре Климовне. Я должен вас предупредить. Ты девицу свою погубишь.
— Как погубишь?
— Да время-то уже позднее, а послезавтра надо венчать.
— Ну, а я то же сказываю.
— Ну, а коли князю нельзя будет венчаться?
— Почему нельзя? Варюша не упрямится.
— Знаю, не мало я усовещевал, пора ей и согласиться, — отвечал Партанов, — не в том сила, а князь-то наш плутует.
— Как плутует? Что ты с ума спятил?
— Одно время, Клим Егорович, сам думал, что спятил, ей-Богу! Ведь князь-то за двух сватается.
— Как за двух?
— Да так. Вот на твоей девице собирается, и в другом месте не только собирается, а и «рядную запись» написал с отступным.
— Что ты! Да ты врешь! Ты морочишь! Что ты! Да не может быть такого! — залепетал Ананьев и невольно опустился на стул. Даже ноги у него подкосились.
— Верно тебе говорю, Клим Егорович. Но больше я тебе ничего не скажу. Только берегись. Приедете вы вот когда в церковь, если только князь соберется, то не вышло бы какого замешательства и препятствия от родителев той невесты, у которых «рядная» в руках. В другое время оно ничего, вернулись бы домой. Срам только один. А теперь время другое. Он-то жениться на второй, Может, отдумает и вовсе не женится. А время-то ты упустишь, а немцев-то подвезут.
— Да что же это такое? Совсем меня уморить, что ли, собрались? — проговорил Ананьев едва слышно. — Да ты все врешь, не поверю я.
— Ну, как знаешь. А я по чистой совести за твою ласковость тебя упредить! — сказал Партанов обидчиво.
— Врешь, не поверю! — заорал Ананьев и поднялся, чтобы отправиться к князю. — Какие уж тут обычаи справлять, тут уж не до обычаев! Сейчас к нему. Врешь ты все, не поверю.
— Так-то лучше, Клим Егорович. Спокойнее будет. Поезжай. Может быть, это так мне все померещилось. Только скажу тебе, что похоже все на обман…
Ананьев собрался к князю Бодукчееву, а Партанов бросился в Стрелецкую слободу.
— Ну, надо ковать железо с двух сторон, в два молота! — смеясь, повторял он.
В доме Сковородихи было шумно. Все двигались, шумели и собирались, точно будто вся семья должна была пуститься в путь. Все пять девиц были веселы, веселее и счастливее, чем когда-либо. Они мысленно благословляли судьбу и молились за здоровье царя Петра Алексеевича, за то, что он надумал пугнуть астраханцев и их мать обозом с немцами.
Женихи уже были приисканы для всех ловким молодцом Партановым. Один был найден самой вдовой. Женихи уже побывали в доме стрельчихи, кроме двух, которых Сковородиха тщетно ждала. Один не ехал Бог весть почему, а другой еще не приезжал в Астрахань, но должен был явиться к вечеру.
Первый, князь Бодукчеев, по словам Партанова, все собирается и смущается, но приедет непременно. А князь Дондук-Такиев, за которого он просватал красавицу Дашеньку, если и опоздает, то по утру перед тем, что ехать в церковь, будет непременно на лицо. Партанов клялся Сковородихе, что за Такиева отвечает головой. Что понравится от всем, нет и сомнения — молодец, красавец и умница!
Сковородиха успокоилась тем более, что сама Дашенька говорила теперь, что она этого князя Такиева, бывшего аманата, знает, видала, что он ей нравится, и что она за него пойдет с превеликим удовольствием. Дашенька, разумеется, уже теперь знала, кто этот князь Дондук-Такиев.
В ту минуту, когда Ананьев приехал к князю Затылу Ивановичу, решившись не соблюдать приличий при свадебных сборах, Лучка явился как помешанный в дом Сковородихи.
— Авдотья Борисовна, закричал он, появившись как из-под земли, — беда, срамота, надувательство, разбой!
Стрельчиха перепугалась насмерть.
— Давай мне сейчас Айканку, посылай сейчас в кремль, проси сюда кого ни на есть приказных.
И не сразу, с трудом разъяснил Партанов стрельчихе, что князь Бодукчеев уже посватался и собирается жениться на дочери Ананьева. Скввородиха была поражена как громом.
— Что тут делать! — проговорила она наконец.
— Дело простое, Авдотья Борисовна. Сейчас же мы снарядим к нему Айканку и еще кого ни на есть из твоих родственников или приятелей объявить князю, что ты этого надувательства не потерпишь и требуешь отступного по рядной записи — всего три тысячи.
И тотчас же было решено действовать. На счастье Лучки в доме появился один из женихов, Аполлон Нечихаренко, за которого уже была просватана хорошенькая и кроткая Пашенька. Она уже давно нравилась Нечихаренко, несмотря на то, что была горбатая. Степенный Аполлон Спиридонович давно уже разглядел и оценил прелестную душу в изуродованном случайно теле второй дочери Сковородихи.
Тотчас же чиновник, хотя и соляного правления, а вместе с ним и старая Айканка, в качестве доверенного лица Сковородихи, отправились в дом к князю Макару Ивановичу Бодукчееву, а Лучка послал в кремль за приказным, чтобы узнать, как действовать.
Чепуха, которая произошла в доме новокрещенного татарина, так и осталась навсегда не вполне выясненною. Четыре человека: Ананьев, Затыл Иванович, Нечихаренко и Айканка, — перепутались совсем, приняли друг друга за полоумных и переругались на смерть. Князь Бодукчеев из кожи лез от клеветы, на него пущенной. Айканка чуть не кусалась за оскорбление ее благодетельницы, стрелецкой вдовы. Ананьев был глубоко обижен действиями князя Бодукчеева и его облыжным сватовством. Нечихаренко, как человек степенный и порядочный, был тоже всей душой возмущен поступком Затыла Ивановича и грозился судной избой.
— Недаром ты, князь, из перекрестей татарских! — говорил он.
— Не смей меня верой корить, соляная крыса! — отзывался князь.
— За эдакое в яму сажать надо! — вопила Айканка.
— Грех, князь. Грех. Обманулся я в тебе! — жалобился Ананьев.
Путаница произошла полная. Ругань была такая, что все соседи собрались, опасаясь кровопролития. Окончилось все тем, что Нечихаренко явился обратно в дом Сковородихи и заявил ей, что он, в качестве будущего зятя ее, берет все дело на себя и сейчас же отправится в воеводское правление и обратится с просьбой к самому Копылову. Нечихаренко разъяснил вдове, что дело это без внимания оставлять нельзя! Пускай князь Бодукчеев женится или платит отступное. Решить же дело надо тотчас, чтобы непременно можно было венчать дочь или с Затылом Ивановичем, или с кем-нибудь другим.
Ананьев вернулся домой ни жив, ни мертв. Князь Бодукчеев клялся и божился, что он жертва какого-то мошенничества Лучки и что все это распутается. Ведь не может же он отвечать за то, что от его имени, но заглазно, без его ведома, было писано в доме Сковородихи.
— Разъяснится все, — повторял Ананьев, — разъяснится. Да когда? Когда все немцы уже даже перевенчаны будут.
Клим Егорович почти верил в правоту князя. Он видел изумленное лицо, его ужас, когда к нему появился Нечихаренко с какой-то старой ведьмой. Он слышал его искренний голос, когда он усовещевал нахалов и расспрашивал про те документы, которые писались у Сковородихи.
— Но легче ли от этого? — повторял Ананьев. — Когда дело-то распутается? Тягаться нужно. Две, три недели, а то и три месяца пройдет, а тут нужно сейчас венчаться.
Уплатить тотчас «неустойные деньги», страшный куш в три тысячи, князь, конечно, не хотел и предлагал это сделать будущему тестю, чтобы просто и быстро поправить все дело. Ананьев отказался наотрез и рассудил резонно.
— Денег не столько жаль, сколько дело неподходящее. Ты не хочешь платить, за что же я-то буду тебя откупать? Дело нечисто.
Ананьев был поражен и надломлен неожиданностью. Вместо того, чтобы хлопотать, бежать опять в воеводское правление разыскивать какого-нибудь приказного и разъяснить дело, он лег на постель.
Через час его поднял голос Лучки в доме. Клим Егорович вскочил, почти побежал к молодцу и закидал его вопросами и упреками. Партанов был совершенно спокоен и даже обижен.
— Ничего я не намошенничал и никого я не боюсь, — отозвался наконец Лучка. — Приказано мне было от хозяина идти сватать ему Сковородихину дочь, за которой богатое приданое, и приказано было писать ей рядную запись… Я все это и сделал. Тебе я о том не сказывал потому, что мне был приказ от хозяина держать язык за зубами. Да какой же батрак будет своего хозяина выдавать и обманывать?
Лучка красно и толково расписал Ананьеву, какой оказывается Затыл Иванович пройдоха и мошенник. Платить отступного три тысячи он, конечно, не станет. У него всех денег-то было пять или семь тысяч. Женится он, по всей вероятности, завтра по утру на просватанной ему Марье Еремеевне, а уж Варюше Ананьевой надо выходить за немца.
