Наталья Павлищева - Последняя любовь Екатерины Великой
– Кавалергард молодой, Ваше Величество, так взглядом и ест.
Государыня откровенно уставилась на давнюю подругу, она никогда не видывала, чтобы некрасивую чернявую Анну Протасову кто-то ел глазами даже в молодости, а уж теперь, когда кожа стала желтой, а черты лица и вовсе повисли, и подавно. На такое стоило посмотреть.
– Кто? Где? На тебя?
– Да нет, душечка, на тебя, – шепнула почти на ухо Нарышкина.
– На меня? – с натяжкой рассмеялась Екатерина, борясь с желанием выглянуть в окно кареты.
– Ну не на Захара же! Вон, вон он! Крас-савец! – снова вздохнула Нарышкина, мечтательно закатив глаза и прикладывая руку к тому месту, где полагалось быть сердцу.
Екатерина глянула. Ротмистр был действительно неправдоподобно красив. Он не отличался богатырским телосложением, зато был строен и ловок. Но главное, черты лица – столь совершенного творения Господа Екатерина не встречала! Даже издали его лицо оставляло неизгладимое впечатление. Невольно подумав: «Создал же Господь такую красоту!» – Екатерина отшатнулась в глубь кареты, чтобы молодой человек не заметил этого разглядывания.
Не получилось, потому что сам Зубов неотрывно глазел именно на окна кареты, почти не глядя на дорогу. Заметив, что на него обратили внимание, он поклонился, насколько позволяла ситуация. Императрица досадливо поморщилась:
– Вот из-за тебя некрасиво вышло, точно я его разглядывала!
– А почему бы нет? Этакого красавца грех не разглядеть. Давай подзовем поближе, я тоже хочу глянуть. – И повторила мысль Екатерины: – Создал же Господь этакую красоту!
Не успела государыня возразить, как высунувшаяся из кареты Протасова уже махала ручкой Зубову, подзывая его.
– Мы верно ли едем, господин полковник?
– Едем мы верно, да только я не полковник, позвольте заметить, сударыня.
– Ах, это неважно! Я никогда не разбиралась в воинских званиях! – При таком замечании Перекусихина не удержалась, чтобы не улыбнуться, уж кто-кто, а Протасова все знала наизусть. – А скоро ли мы будем в Царском?
Нелепый вопрос для тех, кто выезжал в Царское Село каждый год и знал дорогу на память. Но он был задан, и Зубов поспешил ответить:
– Довольно скоро. Надеюсь, вас не утомила дорога?
– Нет, нисколько, особенно если вы будете ехать рядом и нас развлекать. Верно, Ваше Величество?
Екатерине поневоле тоже пришлось высунуться хоть чуть из-за занавески, за которой она пряталась, и встретиться глазами с ротмистром. Она не стала прикидываться, что не знает воинских различий или дороги, усмехнулась:
– Господин ротмистр, надеюсь, простит Анну Николаевну, ей просто скучно ехать молча, а наше общество уже надоело.
Красивые глаза молодца говорили, что он готов простить что угодно, даже если бы ради развлечения дам его вздернули на дыбе. Откровенно восхищенный взгляд Зубова несколько смутил Екатерину. А Протасова уже затрещала:
– Я готова искупить свою вину. Ваше Величество, позвольте мне пригласить – как вы сказали, ротмистра? – на обед. Сегодня же.
Кажется, молодой человек страшно смутился. Это смущение очень понравилось государыне, а еще больше то, что он так и не сводил почти влюбленного взгляда с нее самой. Неужели Аннет права и мальчик без ума от стареющей императрицы? Верилось с трудом. Но легче всего обмануть того, кто желает быть обманутым. Екатерина очень этого желала, потому уже через четверть часа такой беседы была уверена, что у Зубова сверхчувствительная душа и она задела у этой души струны.
Ротмистр был приглашен на обед.
«БОЛЬНОЙ ЗУБ»
Занятый исключительно своими мыслями и переживаниями, Мамонов проглядел самое важное для себя – у Екатерины появился новый фаворит. Вернее, официальным фаворитом еще не стал, но весьма крупными шагами к тому продвигался. Будь Александр Матвеевич чуть поумней или выдержанней, он просто немного подождал, был бы отставлен по-хорошему, облагодетельствован и смог бы делать то, что заблагорассудится. Но нервы бедолаги оказались настолько взвинчены постоянными напоминаниями Дарьи о необходимости избавиться от опеки любой ценой, что он сорвался.
Во время одного из нелицеприятных объяснений с государыней, ставших уже почти привычными, он принялся просить совета, как ему дальше жить, мол, невыносимо само придворное общество, бежать хочется куда глаза глядят. И тут снова сказались его постоянные раздумья над своими делами и невнимание к чужим. Мамонов даже не заметил, что Екатерина, обычно начинавшая плакать при несправедливых обвинениях в холодности и отчужденности, на сей раз не просто промолчала, а смотрела как-то слишком внимательно.
А она действительно вдруг увидела своего возлюбленного совсем другими глазами. Дерганый молодой человек, добивающийся непонятно чего. Хочет уйти? Кто же не дает? О нем болтали, что с Дашей Щербатовой амуры крутит, пусть уж уходил бы… Теперь он генерал-адъютант, граф Римской империи, всем обласкан, получил всего вдоволь, можно императрице в глаза не заглядывать. Хотя мог бы и благодарней быть. Но не благодарности за подарки или звания ждала, а простой человеческой благодарности за сердечное участие, за близость, за помощь…
Не дождалась.
Чуть устало вздохнула:
– Меня не слушаешь. А про отставку подумаю, как тебе почетной сделать.
И снова даже спасибо не сказал, хотя понимал, что это значит – новые милости и должности. Принял так, словно она обязана осыпать подарками, званиями, наградами. Она должна… она все ему должна… а он? Он должен только милостиво принимать эти подарки.
Махнула рукой, стараясь сдержать комок, подкативший к горлу. Когда поспешно ушел, обрадованный (это было очень заметно), все же разрыдалась и плакала долго-долго. Но на сей раз Перекусихина утешать не стала. Мария Саввишна понимала, что это те самые слезы, которые в себе держать нельзя, нужно выплакать, потому что они означают освобождение. Зато Захар уже стоял, держа наготове лед для прикладывания к лицу.
Лед пригодился, для Екатерины это лучшее средство для приведения себя в порядок. Хотя красноту с лица убрать не удалось, она несколько взбодрилась, но вздохнула:
– Это не все. Я кое-что напишу, Захарушка, отнесешь Александру Матвеевичу.
Бедный камердинер не сдержался:
– Да полно тебе, матушка, довольно уж с этим аспидом возиться! Не ценит он твоих щедрот-то!
На лице государыни появилось слабое подобие улыбки:
– Я ему отставку предлагаю, почетную.
Зато лица камердинера и верной камер-юнгферы расцвели:
– Да неужто, матушка?!
Екатерина присела перед столиком написать. Мамонов заглотил первую наживку, теперь следовало подкинуть вторую, чтобы прочно попался на крючок. Хватит уж юлить. Он думает, что государыню можно вот так легко обижать? Нет, Александр Матвеевич еще узнает, что такое тягаться с Екатериной Алексеевной. Почетная отставка могла быть в случае серьезной болезни или женитьбы, например. И Екатерина предложила:
«Я решила тебе, мой друг, действительно устроить почетную отставку, да такую, за которую меня благодарить будешь. Женю тебя на дочери графа Брюса, она молода, но вполне сформировалась и весьма недурна собой. О приданом и родовитости и говорить не стоит».
Это уже больше походило на решение: не мне, так и не ей! Но Екатерина не задумывалась, она считала, что действительно имеет право распоряжаться судьбами двух людей – вытащенного ею из поручиков и сделанного генералом мальчишки и нищей девчонки, которую приблизила и обогрела. Он женится, на ком скажут, а она так же выйдет замуж.
Прочитав записку, Мамонов едва не лишился чувств! Только что Дарья пригрозила сама все рассказать государыне, если он не сделает решительного шага.
– Вот пойду и честно признаюсь, чем мы с тобой по углам занимались. Не все же мне одной страдать! Ты-то в фаворе, тебе легче, а мне каково?!
В этом была правда и неправда. И про фавор, и про страдания. Знать бы им, как поторопились…
Но раздумывать времени не было, и, решив, что на сто бед один ответ, Мамонов взялся за перо.
Неожиданно для себя он оказался между двух таких сильных женщин. Но у одной главное оружие власть и деньги, а у другой – молодость. Почти год Александр метался, не решаясь сделать выбор, и вот теперь пришлось.
Рука дрожала, и на первый лист села большущая клякса… Второй был испорчен, потому что Александр просто не представлял, как обратиться к своей благодетельнице… Только четвертый как-то его удовлетворил, но буквы все равно прыгали, наползая друг на дружку, косили в разные стороны, перо не желало подчиняться трясущимся рукам уже почти опального фаворита.
Прочитав эту записку, Екатерина рухнула в кресло, побелев как мел. Мария Саввишна кинулась к ней:
– Что ты, матушка, что?!
Под нос нюхательную соль, на лоб лед в тряпочке, окно настежь…
– Роджерсона позвать?
Слабо помотала головой:
– Не надо… Тазик…
