Наталья Павлищева - Хозяйка Блистательной Порты
«Хоть один человек с хорошей», – невольно подумал султан.
– Поделитесь своей вестью, Эфенди.
Какие все-таки у него глаза! Такие могут быть только у человека с кристально чистой совестью. В эту минуту султан искренне завидовал своему молочному брату, который мог позволить себе жить честно, не имея врагов и проблем, подобных его нынешней. Впрочем, завидовал султан брату не раз…
– В Стамбул приехала наша с вами мать, Повелитель.
– Амира-хатун?! Где она, я так хотел бы ее видеть!
– Я знал, что вы обрадуетесь. Она отдыхает после трудной дороги в моем доме.
– Почему не в моем дворце? Здесь ее окружили бы таким вниманием.
– Э, нет, Повелитель, она моя мать, меня родила, а вас выкормила, мой дом – ее дом.
Оба рассмеялись, это была почти ритуальная фраза их извечного спора – кому Амира больше мать.
– Все равно хочу ее видеть. Может, съездить к вам в дом?
– Я всегда рад вам, Повелитель, но стоит ли так возбуждать весь Бешикташ? Представляете, что будет, если туда приедет сам Повелитель?
Снова смеялись – легко, непринужденно, султан притворно сердился:
– Не желаешь меня видеть в своем доме?!
Яхья в таком же притворном испуге махал руками:
– На что мне султан в моей хижине?
Потом просто вспоминали детские годы, Яхья Эфенди рассказывал о том, что Амира постарела, ходит с трудом, вспоминали валиде, жалели о ее смерти…
Наконец Яхья Эфенди вздохнул:
– Повелитель, у вас очень хорошо, но, если позволите, я отправлюсь в обратный путь.
– Вас отвезут на лодке, так быстрей и проще. Завтра жду вас с Амирой-хатун… Спасибо, что пришли, принесли хорошую весть, сердцем отогрелся…
Взгляд Сулеймана помрачнел, он вспомнил сегодняшнее утро, радость от встречи с молочным братом как-то потускнела.
А Эфенди вспомнил о своем втором деле, вздохнул:
– Повелитель, сегодня схватили Долайлы, обвинили в том, чего не совершал.
– Откуда вы знаете, что он совершал и в чем обвинили?
– Он честный мастер, если вы говорите о подмешивании серебра в золото.
– В другом виноват! – сказал, как отрезал. Мысли вернулись к утренним неприятностям.
– Если вы об иудейке Кире…
– Ты знаешь, кто такая Кира?!
– Я нет, но, думаю, Амира-хатун знает.
Шли часы, но султан не присылал за Роксоланой, та сидела в своей комнате, безучастно глядя прямо перед собой. Неужели нелюбовь валиде догнала ее и после смерти Хафсы Айше? Что теперь делать? Султан дал время до завтра, хотя разницы никакой. Даже выдав чужую тайну, она ничего не изменит, главное – больше нет доверия, его глаза были такими яростными, такими злыми. Она никогда не сможет вернуть его любовь, нежность, лукавый блеск его глаз…
Горе захлестывало. В лучшем случае Роксолане предстояло изгнание, неважно, кто станет править гаремом, главное – она сама не будет рядом с Повелителем, а ее дети снова окажутся в опасности. И все из-за чужой непонятной тайны. Ведь даже не узнала, кто такая эта Эстер!
Почему-то вспомнились слова из последнего послания прорицателя Аюба аль-Хасиба, тот присылал свои свитки очень редко и пока ни разу не ошибся, но вчера написал, что ей суждена слава…
Какая слава, разве что посмертная?
На сердце мрак, вокруг тоже. Не в силах никого и ничего видеть, Роксолана приказала не зажигать светильников. Утро застало ее свернувшейся на ковре калачиком…
Но утром ее никто никуда не позвал, султан словно забыл о своей угрозе. Почему?
Стало понятно, когда по гарему разнеслось:
– К Повелителю приехала его кормилица Амира-хатун!
Роксолана вздохнула: только ее не хватало! Амира-хатун была из числа самых ярых ненавистниц Хасеки. Так бывает, когда мать слишком ревнует своего сына к невестке, то ненавидит даже самую замечательную и любимую сыном женщину просто потому, что та украла у нее любовь сына. Амира ревновала своего молочного сына к этой пигалице с первой минуты, хорошо, что у нее просто не было возможности делать Роксолане гадости.
А вот теперь появилась, да еще какая!
«Вовремя прибыла», – вздохнула Роксолана, прекрасно понимая, что кормилица возможности уничтожить нелюбимую женщину не упустит.
Сулейман долго беседовал с кормилицей, смеялся, словно мальчишка, вспоминая детские шалости, уговаривал переехать во дворец или хотя бы уговорить переехать Яхью Эфенди. Старуха тоже смеялась, отказывалась, утверждая, что во дворце душно, даже в дворцовом саду душно, а без валиде совсем плохо, и без кизляра-аги тоже… и Самиру жалко… и вообще, мир уже не тот, что был раньше, во времена ее молодости.
Эти жалобы на изменившийся так некстати мир могли длиться часами, Сулейман помнил такую особенность своей кормилицы, а потом поспешил перевести разговор на другое, хотя и менее приятное для него самого:
– А теперь расскажите, Амира-хатун, кто такая Кира, Эстер или Фатьма, как ее зовут в действительности?
Старуха невольно вздрогнула, она никак не ожидала такого вопроса. Сулейман верно рассчитал, посадив кормилицу рядом с собой так, чтобы у той не было возможности ни отвернуться, ни даже отвести глаза, хотя она явно попыталась.
– Только не лгите, потому что, если я не узнаю правды, будут казнены три женщины.
– Какие?!
– Служанка Хасеки, которая постоянно ходит за пределы гарема, сама еврейка и… Хасеки Хуррем.
– Хасеки?!
– Я должен знать, с кем связана султанша вне гарема и почему не желает раскрывать эту тайну. В Стамбуле многое говорят о ее колдовстве, не может быть неправдой все. Эта женщина колдунья, она помогает Хасеки Хуррем влиять на меня?
Амира заелозила, сейчас она могла одним словом уничтожить Хуррем, которую не любила, Киру давно пора было бы уничтожить, а не содержать столько лет щедрыми подачками, а судьба Зейнаб или Гёкче волновала кормилицу еще меньше. Но Амира вовсе не была кровожадной лгуньей, не любить Хасеки – это одно, а наводить на нее навет – совсем иное.
Помог султан. Сулейман снова впился взглядом в лицо старухи:
– Только не лгите, потому что такой грех Аллах никогда вам не простит.
Эти слова переломили сомнения Амиры, и та вздохнула:
– Нет, Повелитель, ни Хуррем, ни ее служанка ничего плохого не делают. На рынке могут болтать сколько угодно, если колдовство и есть, то только не здесь.
– Тогда в чем дело, почему Хуррем так скрывает все, что связано с этой женщиной? Кто она?
Амира сокрушенно вздохнула:
– Видно, пришло время все сказать… Это не тайна Хуррем, потому молчит, не ее тайна.
– Чья?
– Вашей матери, Повелитель. Валиде перед смертью просила Хуррем сохранить тайну и продолжить помогать Кире.
– Валиде просила Хуррем?
Такого просто не могло быть! Но Сулейман вспомнил, что болтали после смерти валиде, даже Ибрагим попытался шептать ему в уши, мол, последней, кого звала к себе валиде, была Хуррем, о чем говорили, знала только хезнедар-уста. По гарему ходили слухи, что Хуррем причастна к смерти валиде, хезнедар-уста Самира, ближайшая многолетняя служанка и наперсница Хафсы Айше, тогда сказала, что валиде просила Хуррем следить за порядком в гареме и самой не нарушать его. Почему просила ее? Потому что никого, кроме Хуррем, в тот вечер в гареме не было.
Амира тихонько хмыкнула:
– Только ошиблась валиде-султан, думала, что Хуррем тайну знает, а та не знала.
– Какую тайну? Говорите!
Кормилица что-то долго рассказывала султану, после ее ухода Сулейман так же долго сидел, уставившись на разложенные на столе камешки, молчал…
Вот в чем дело… вот почему столько лет Хуррем скрывала от него связь с этой женщиной… Он вдруг почти лукаво улыбнулся:
– И при этом сама не подозревала, что именно скрывает.
Валиде не ошиблась, выбрав именно Хуррем своей посмертной помощницей. А он так мучил свою любимую. Не лгала она, ни одного дня не лгала и ни в чем не виновата. Но объявить об этом перед всеми нельзя, это раскроет тайну, которая должна быть сокрыта. Во имя памяти валиде, во имя ее светлой памяти. Потому Хуррем решила лучше принять смерть, чем рассказать…
Хотя что она могла рассказать?
На сердце у султана стало непривычно светло, а при одной мысли о своей Хуррем он начинал улыбаться. Это называется скинуть камень с души, столько месяцев сомневался, столько было мучений, а все оказалось так просто.
Евнух бесшумно возник у двери по первому зову…
Выслушав приказание, только ниже склонил голову, на лице не отразилось ничего, словно ему сказали принести воды или шербет. Вышел, привычно отступая спиной, двери так же бесшумно закрылись.
Что за непостижимые люди! Словно вместе с мужским достоинством у них отобрано все остальное, их не видно, не слышно, но они всегда рядом, возникают из ниоткуда в нужный момент и так же исчезают. Казалось, их так много, что любой столб, подпирающий крышу, мог превратиться в нужный момент в евнуха, и цветущий куст также, и за любой дверью оказывался евнух, за любой занавесью, любым ковром…
