Наталья Нестерова - Возвращение
Дрова в печи прогорели, становилось зябко. Вместе с холодом надвигалась, прилипала к окнам темнота, сначала мутно-серая, потом все черней и черней. Темнота несла страх. Приближаться в керосиновой лампе Кларе строжайше запрещено. Однажды Клара потянула за скатерть, керосиновая лампа упала, из нее хлынул ручей огня, стек со стола. Мама подхватила Клару, но несколько капель все-таки упали на ее ножку. Было ужасно больно, ранка долго не заживала. Но сейчас, знай Клара, как зажечь лампу, способную хоть немного разогнать темноту, она бы попыталась. Можно пойти на кухню, найти спички и чиркать ими… Придется идти по темному коридору, а там, наверное, притаился Бабай.
Ее нянька пугала: «Уйдешь со двора — украдет тебя Бабай. Не будешь спать — придет Бабай тебя укачивать. Не хочешь кашу есть — позову Бабая». Он был настолько ужасен, что Клара даже боялась представлять себе его облик полностью, только частями: поросший длинными волосами, сквозь которые светятся красными угольками глаза, когтистые лапы, огромные волчьи зубы…
Теперь ей казалось, что Бабай везде — в темных углах, под кроватью, под скатертью на столе, за креслом, за шторами. Он не один Бабай, их много, он узнал, что Клару одну бросили дома, и привел других бабаев, чтобы ее съесть. Она хотела верещать и плакать, но боялась пискнуть и выдать себе. Ей хотелось выскочить из дома, выпрыгнуть в окно, но мама закрыла дом снаружи, а в окна на зиму вставлены двойные рамы и заклеены, чтобы не сквозило, газетными полосками. Дом, привычный дом, в котором она знала каждый уголок, из-за нашествия бабаев превратился во врага — он поскрипывал, вздыхал, издавал другие страшные звуки.
Дрожащая, испуганная до обморока девочка ползком добралась до шкафа, залезла в него, схоронилась под кучей одежды.
Нюраня в потемках шла домой медленно — опасалась навернуться на колдобинах. Если упадет, сломает ногу, ее найдут до морковкиного заговения. Мелькнула мысль, что дочь, впервые одна оставленная дома, может испугаться. Нюраня отогнала эту мысль: Клара девочка боевая и смелая, она сама кого хочешь напугает. Конечно, добралась до варенья. Единственная опасность — банка разобьется, когда Клара будет ее доставать, дочь порежется и тогда точно испугается. Керосиновой лампы Клара боится, спички лежат высоко, дрова прогорели, но печь еще долго будет отдавать тепло.
Емельян подошел к темному дому, входная дверь закрыта на замок. Удивился: куда это унесло жену с дочерью и жидовку с жиденышем? Достал ключ из-под коврика, открыл дверь, вошел в дом, снял пальто, переобулся в короткие мягкие валенки, заменявшие ему зимой комнатные тапки, зажег керосиновую лампу. Растапливать печь не стал — не барское дело. Ужин на плите отсутствовал — распустились, сучки! Налил себе вина и сел в кресло ждать супругу, заслуживающую хорошей взбучки.
Нюраня, не раздеваясь с улицы, ввалилась в залу:
— Где Клара?
Емельян от внезапной смены настроения: от мстительных планов как следует взгреть жену к паническому страху за дочь — вытаращил глаза:
— С тобой ить…
Нюраня мгновенно потеряла к нему интерес, даже не взглянула презрительно на него, позвала:
— Клара! Доченька, где ты? Мама пришла, папа пришел. Где же наша касаточка? Где наша куколка? — Взяла со стола лампу, повернулась к мужу: — Чего расселся? Зажги вторую лампу, ищи! Кто это у нас в прятки играет? — вышла из комнаты. — Кто так ловко схоронился?
Она нашла дочь в шкафу под ворохом одежды, взяла на руки. Клара не спала, но была вялой, заторможенной. Распласталась на груди матери, головку ей на плечо уронила. Это была не настоящая Клара, а ее подобие, будто из дочери вытянули соки, осталась оболочка, в которой едва теплилась жизнь. Нюраню пронзило раскаяние, острое, как удар ножа в сердце. О чужих позаботилась, а о своей дочери не подумала. Она ведь специально не взяла Клару с собой, чтобы та не проболталась отцу.
— Кто напугал мою крошку? — Нюраня ходила по комнате, гладила по спине дочь и нежно приговаривала. — Какой злодей моей ненаглядной страхов напустил?
— Бабай, — тихо проговорила ей в ухо Клара. — Много бабаев…
— Ах Бабай! — воодушевилась Нюраня, потому что дочь стала реагировать на вопросы. — Дык ышшо и много! — Редко, только в минуты острого волнения у нее пробивался сибирский говор. — А мы их — геть! Сейчас веник возьмем, на совок их сметем — да в печь! Где они попрятались?
— Везде сидели.
— Ах, везде! За шторами были?
— Были!
И тут Нюраня допустила ошибку. Едва ли не впервые у нее с дочерью возникла душевная связь: как общее кровообращение, еще не на уровне сосудов, а тонких капилляров — И Нюраня все испортила. Капилляры порвались.
Нюраня подошла к окну, отдернула штору, показала:
— Видишь? Никого нет. Кларочка, бабаев не существует, это только страхи. Бабаев не бывает!
— Они есть! Были! — возразила вполне энергично Клара. — Они хотели меня съесть!
Клара подняла голову, увидела отца, протягивающего руки. Он все это время топтался рядом, что-то испуганно бормотал.
— Донечка! — простонал Емельян.
— Папка! — Клара отпихнула мать и перелетела на руки отцу.
Он прижал ее к себе.
Его лицо, некрасивое от природы, отекшее от пьянства, в красных прожилках на пухлых щеках и шишковатом носе, светилось таким счастьем, что Нюраня закашлялась. Слишком много испытаний за короткий период минут в десять: страх за дочь, ее ужас, блаженство мужа.
— Папка! Бабай с бабаями был! — говорила Клара.
— Конечно, — соглашался Емельян.
— Они хотели меня съесть!
— Ох, изверги! Да за что ж? Да как ж?
— Потому что мама меня одну оставила!
Крепко обнимая отца за шею, Клара вывернула голову и посмотрела на мать…
Курс психологии в институте был коротким, один семестр, по результатам не экзамен, а зачет. Стране остро требовались врачи, способные останавливать эпидемии, лечить хронические болезни, осуществлять хирургические вмешательства. Универсалы на первых порах, а специализация придет, когда заживем лучше. И психология была — от жиру, не до нее, не до тонких переживаний пациентов. Хотя потом Нюраня много раз сталкивалась с тем, что эти самые переживания, правильно направленные, действуют лучше лекарств, а запущенные убивают безо всяких видимых оснований.
Курс по психологии читал замечательный лектор. Нюраня в то время девятимесячную дочь переводила на коровье молоко. Точнее: нянька Ульяна переводила под контролем Нюрани. Которая сидела на лекциях с перевязанной грудью — если не остановит выработку молока, то случится грудница, и летняя практика в больнице накроется.
Лектор был замечательным, потому что, рассказывая интересно и занимательно, он обязательно и несколько раз подчеркивал, что нужно запомнить по теме. Запомнить один-два постулата. Всего лишь. На зачете он будет спрашивать именно эти постулаты.
Лекция, единственная, посвященная детской психологии. Постулат: «Ребенок — это не взрослый человек!» К его поступкам, реакциям нельзя относиться с моральными мерками, которые прикладываются к взрослому человеку. Если ребенок ловит в болоте лягушек и потрошит их — это не значит, что из него вырастет живодер и душегуб. Напротив, — ученый-анатом. Как, скажите, еще изучить анатомию млекопитающих, как не резать их? Если мальчишка собирает камни и пуляет ими по окнам соседского дома, это вовсе не значит, что в нем зреет вор, грабитель-уголовник. Во-первых, пулять интересно, во-вторых, это проверка на смелость — рискну ли я, в-третьих, в этом доме живет бабка, у которой мой отец покупает дрянной самогон, напивается, а потом бьет мать, и меня, и сестру. Из хулигана с камнями с некоей долей вероятности вырастет талантливый «опер» — так теперь называют работников сыскной полиции. Отрицая тесную зависимость физиологических процессов и психических, все-таки уместным будет привести сравнение, которое наглядно подтверждает постулат. На лекциях по детской хирургии, я это доподлинно знаю, вам говорили, в сущности, то же самое: «Ребенок — это не взрослый!» И приводили пример с девочкой, которая подлезла под руку бабке, вытаскивающей чугунок из печи. Варево опрокинулось, на спине у девочки в районе лопаток был ожог, который залечили, не подумав о пересадке кожи. Из девочки выросла девушка с красивыми сиськами… под мышками! Просторечные «сиськи» в речи рафинированного профессора резали слух. Он должен был сказать: «грудные железы». Но именно «сиськи» заставили еще раз вбуровить в свой мозг постулат: «Ребенок — это не взрослый!». Не меряй его на аршин взрослых, не оценивай его, не предрекай, не ставь клеймо.
Дочь смотрела на нее со злорадным торжеством. Если бы кто-то другой так смотрел, Нюраня навеки записала бы его в недруги. «Ребенок — это не взрослый!» — повторяла мысленно Нюраня — как вызывала, вспоминала музыкальный мотив, отчаянно необходимый. Хотя никакая мелодия не способна защитить от детской ненависти твоей собственной дочери.
