Княгиня Ольга - Елизавета Алексеевна Дворецкая
На него пристально смотрели около пятидесяти пар глаз, а по сторонам толпились отроки и хирдманы: оружники, наемники и ратники вперемешку. Смотрели с надеждой, тревогой, облегчением, ожиданием. Вопрошающе, ожесточенно… Несколько обожженных бород, красных лиц. С десяток перевязанных лбов. С десяток повязок на руках и плечах. Зная, что кругом чужая земля, а из тьмы, может быть, уже подбираются греки, многие бояре сидели в кольчугах или панцирях, под рукой держали шлемы.
Мистина стоял в сорочке и с непокрытой головой, всем видом показывая, что ничего не боится.
Все его оружие и доспех сторожил оруженосец, сидя с другой стороны костра.
Известие о том, что Свенельдич с войском, сам вид его ободрил и обрадовал всех – даже тех, кто раньше не числился в его друзьях. Ингвар исчез, и войско осталось чем-то вроде тела без головы – большое, неуправляемое и бесполезное. На месте вождя люди видели пустоту, и это увеличивало страх, смятение, ощущение безнадежного поражения.
Но теперь место снова было занято – если не самим князем, то человеком, которого все привыкли видеть рядом с Ингваром или раздающим приказы от имени Ингвара. Жизнь начала налаживаться с появлением среди потрясенных русов Мистины Свенельдича – живого, невредимого, полного решимости. Весь его вид говорил об уверенном понимании дела – как будто у него есть источник сведений, недоступный прочим. И это было именно то, в чем отчаянно нуждалось растерянное поражением войско.
– В глазах ваших, отважные мужи, вижу я вопросы: что произошло, что происходит и что будет с нами завтра, – начал он, окидывая лица взглядом. – И на них я вам сейчас отвечу.
По толпе бояр и отроков пробежало движение – столь четкое обещание всех и удивило, и ободрило.
– Греки обстреляли нас из огнеметов горящим «земляным маслом». Видели такое черное, вонючее? Оно горит на любой вещи, куда упадет, пока не сгорит само – на дереве, железе, даже на воде. Но никакого колдовства в этом нет. Оно не может гореть под водой – и те, кто загорелся, но прыгнул в чистую воду и не утонул из-за кольчуги, те спаслись. Это то, что произошло. Что происходит теперь? Мы потеряли около двухсот лодий и с десяток бояр, но не все они погибли. Те, кто ушел вместе с Хельги Красным вперед всего войска и оказался у греков за спиной, то есть за кормой, те, скорее всего, уцелели. Греки не палили огнем с кормы – тогда ветром пламя бросило бы на них же самих. Те, кто случайно или нарочно зашел к ним сзади, уцелели тоже – если не попали под стреломет. Поэтому могу сказать почти верно, что Хельги и его люди уже в Суде.
– Если не перебили их там всех! – крикнул из толпы сидящих кто-то: повернувшись туда, Мистина встретил взгляд боярина Войты со среднего Днепра. – Там, поди, у Царьграда-то войску нагнано, что туча черная, и нету вашего Красного больше!
– Да чтоб они там его конями разорвали! – вперед выскочил Ярожит, воевода из Будгоща, младший сын тамошнего князя Житинега.
Это был мужчина лет тридцати, среднего роста, довольно приглядный собой, веселый, когда все шло хорошо, но склонный преувеличенно волноваться. Его старший брат Видята был женат на единоутробной сестре Эльги, поэтому в походе Ярожит входил в ближний круг Ингваровой родни, но киевляне его не особо любили. Сейчас же он был совсем разбит.
– Он, Хельги, виноват во всем! – яростно и вызывающе кричал Ярожит. – Из-за него мы под эти огнеплюи попали! Из-за него у меня две лодьи сожгло, людей сорок человек сгинуло, ни один не выжил! Я этого так не оставлю! Я своих людей не в дровах нашел!
Поднялся гул.
– Верно, Ярожка! Из-за него все, краснорожего!
– Где его нави носили столько времени!
– Пока он там в Таврии баб мял, греки про нас проведали и вон что учинили!
– Кабы не он, были бы мы все сейчас у Царьграда!
– И живые!
– Истинно!
– И болгарин ваш тоже виноват! – крикнул Добрин с Семь-реки. – Болгары царя упредили! Казнить его было надо, а не отпускать!
– Истинно! Пел сладко, а вот предал!
– Как я теперь домой ворочусь – с одной лодьей из трех? – вопил Ярожит. – Как отцу буду за людей отвечать? Что бабам их скажу? Как детей их кормить буду! Где мои люди? Кто мне их вернет? Пусть Хельги мне платит теперь за каждого, как за убитого! Он их убил! Мне с него вира полагается!
– Можешь вычесть с его доли добычи, когда мы возьмем ее и станем делить, – ответил ему Мистина.
– С князем-то что? – крикнул кто-то из задних рядов.
– Правда, что сгорел он?
Этого вопроса Мистина боялся – так же как осознавал, что без него не обойтись.
Покосился на Соломку возле Бера – своего оруженосца. Поначалу Соломка так и сидел на берегу в сохнущей прямо на теле рубахе, где на груди чернела краями прожженная дыра. Вид был нелепый, но никто не смеялся. Потом Ламби отдал ему свою запасную рубаху. Рубаха Соломке была слишком широка и длинна, однако целая, и в ней он уже не походил на беглеца из Нави. Вид у паробка был осунувшийся. И не столько от страха пережитого – во время битвы он, барахтаясь в волнах, слишком плохо соображал, чтобы как следует испугаться, – сколько от тревоги за Колояра. Тот остался на лодье Хрольва, откуда Соломка спрыгнул, и о судьбе брата Соломка ничего не знал.
Однако он оказался единственным в этой части войска человеком из княжьей дружины, и все поглядывали на отрока с ожиданием, надеясь, что присутствие его здесь означает вести о самом Ингваре. Но напрасно они надеялись: об Ингваре Соломка знал не больше других.
– С князем… – Мистина положил руки на пояс, его лицо ожесточилось. – Князь шел впереди войска и принял на себя то же пламя, что и все. Его лодья попала под струю огнемета, на нем горел панцирь, так что он может быть немного обожжен. Но я видел сам, как его переправили на лодью его брата Фасти, а та не горела. Фасти увез его подальше от греков… Но где он сейчас, я пока не могу сказать. А сейчас решать надо, что дальше делать. Говорите, мужи русские. Я вас слушаю.
– Чего, чего? – с досадой воскликнул Ярожит, все не желая успокоиться. – Домой надо поворачивать!
– Домой! Восвояси! – закричали здесь и там.
– Люди побиты!
– Лодьи пожжены!
– Князь-то жив еще?
– Уж коли сам князь пропал – нет нам удачи, не поглянулось богам!
