Княгиня Ольга - Елизавета Алексеевна Дворецкая
– Тля, где я тебе тут зайца возьму? – Фасти огляделся с досадой, прикидывая, может ли ушастая тварь водиться в лесах на склонах ближних гор.
– Нет, это трава так называется, она у меня есть. Да, яйца свежие нужны, масло коровье!
– Прям как пироги печь собрался, – мрачно хмыкнул кто-то из толпы вокруг. – Меда ему, масла, муки и яиц!
– Молодец, Свейн, запомнил, – Фасти повернулся на голос. – Ты старший. Идите найдите село хоть какое, достаньте, что он сказал. Заодно осмотритесь.
– Вон там есть! – Свейн, его десятский, плотного сложения парень с золотистыми спутанными волосами и рыжеватой бородкой, махнул рукой на юг. Сейчас его круглое пухлощекое лицо пылало, как закатное солнце, не то от возбуждения битвы, не то от встречи с огнем. – Мы были на горе, оттуда видели: меж двух холмов село.
– Вот и ступай!
– И без яиц не возвращайся, – добавил Гримкель Секира, сам весь обожженный. Пока он старался спасти князя, забыв о себе, у него обгорела борода и брови.
Впервые за этот жуткий день по рядам гридей пробежал смешок: хирдманы оценили это двусмысленное пожелание. Занятые делом и получившие задачу люди приходили в себя.
Возможно, не так часто воевода посылает дружину за добычей, желая получить не серебро и рабов, а лук, капусту, мед и яйца, но эти простые вещи сейчас были для русов дороже золота. Здесь собрались дружины тех лодий, что попали под два огнеметных залпа; у половины побаливал ожог, посильнее или послабее, наливались мутной жидкостью пузыри на коже. Наиболее пострадавшие стонали от боли. Нужно было что-то делать прямо сейчас.
* * *
В селении под звучным названием Красивое Поле уже знали о битве в проливе близ заставы Иерон. Никто лишь не ждал, что русы, едва сойдя со своих лодок, немедленно кинутся прямо сюда, а на берегу не будет ни одного из царевых стратиотов. Никого, способного прикрыть берега Боспора Фракийского от скифов, разъяренных поражением и ранами.
Когда три десятка русов ворвались в Красивое Поле, жители хоть и тревожились, обсуждая битву, но совершенно не приготовились к защите. А люди Свейна сейчас не были склонны к милосердию. У них сгорели скутары прямо под ногами, мучительной смертью погибли товарищи, заживо изжаренные в раскаленных шлемах и кольчугах. Иные сами были обожжены, а Свейн в горящей кольчуге прыгнул за борт и выжил лишь потому, что сумел уже в воде разрезать на себе пояс и, перевернувшись вниз головой, сбросить кольчугу. За спиной у них остались раненые, кричащие в беспамятстве от боли соратники и сам князь, обожженный и дважды задетый стрелами. Фасти приказал им достать припасов для целебных зелий, но помимо того в них кипела жажда мести – мести грекам за гибель своих, за пережитый ужас, за князевы раны. Тем грекам, какие попадутся под руку.
Без приказа, едва оказавшись у крайних домишек села, хирдманы принялись избивать всех, кто попадался им на глаза. Изумленные мужчины, едва успевшие схватить кто топор, кто пастуший посох, падали под ударами мечей и секир. Русы пронзали копьями визжащих женщин, перепрыгивали через трупы и лужи крови, спешили дальше, на поиски новых жертв. Было даже не до грабежа.
По селению несся крик ужаса и боли – словно слуги сатаны из ада, посреди мирного летнего дня вдруг откуда-то взялись эти люди в закопченных кожаных рубахах, со свирепым блеском зубов, с дико горящими глазами сквозь полумаски шлемов, с разящим железом в руках. Им ничего не было надо – только убивать. От них веяло гарью, как от истинных посланцев геенны.
Жители даже не успели собраться вместе: те, кто успевал убежать, так и неслись прочь, в поля и рощи. Те, кто сумел закрыться в доме, уцелел лишь до той поры, пока русы не дошли до края села и не убедились, что напасть больше не на кого. Позади них по всей улице лежали десятки трупов. Сухая беловатая пыль напиталась свежей кровью.
– Пошли… По домам… – тяжело дыша, велел Свейн. – Да осторожнее… Яйца… Не побейте.
Теперь они наконец занялись делом. Обходили опустевшие дома, обшаривали погреба. Посреди улицы поставили две повозки, запрягли ослов, стали складывать добычу. Первым делом выгребали то, что перечислил Колошка: темный каштановый мед, воск, яйца в корзинах, масло в горшках, муку в глиняных пифосах. Мешки репчатого лука, моркови, капусты. От возбуждения дрожали окровавленные руки.
Если иные жилища оказывались заперты изнутри, дверь высаживали. Снова ненадолго взмывали крики. Оказавшиеся внутри мужчины и старики разделили участь односельчан, но теперь Свейн велел не убивать женщин, а вязать и вести с собой. Забирали заодно и все, что могло представлять ценность как добыча: медная и бронзовая посуда, утварь подороже, простые украшения селянок, запасы льняной и шелковой одежды. Очень обрадовались найденным запасам прошлогоднего вина и тоже погрузили – пришлось вывести еще одну повозку.
Напоследок зашли в церковь посреди села – небогатую и тесную. Здесь двери тоже оказались заперты; выломав их при помощи топоров и бревна, нашли там с десяток беглецов и священника. Священник пытался выйти навстречу скифам с крестом, но эта верность Богу дорого обошлась ему в земной жизни. Едва услышав уже знакомое «Кирие элейсон» – уже не боевой клич, но лишь молитву, – русы так разъярились, что изрубили несчастного в куски. Даже кресту досталось: на серебре отпечаталось немало отметин от секир, пока Свейн не подобрал его, чтобы не портили добычу. Церковные сосуды, три старые далматики отца Христофора, оклады икон, бронзовые светильники – все было вырвано, содрано и отправлено в мешок. Крики, попытки молиться и молить о пощаде вскоре стихли – все спасавшиеся в церкви в ней и закончили земную жизнь. Здесь не пощадили даже женщин: хирдманы от каждой из них ждали этого «Кирие элейсон», заклинания ужаса и смерти. От ярости темнело в глазах.
– Поджигайте здесь все! – прохрипел Свейн, убедившись, что в селе ничто больше не шевелится.
Все двери были распахнуты, улица завалена трупами, битыми горшками, порванными одеждами, ломаной утварью из того, что русам не пригодилась. В стороне под охраной двоих или троих топтались овцы и козы. Здесь же давились рыданиями десяток женщин со связанными руками – простоволосые, растрепанные. Кровь близких, брызнувшая из-под секир в руках скифов, испятнала их разодранные платья.
Откуда-то глухо доносился плач спрятанного матерью маленького ребенка.
Дома здесь были каменные либо глинобитные, но тростниковые крыши легко загорались. И еще раньше, чем Свейн с дружиной и добычей вернулся на Иерон, черный дым понес над берегом и водой пролива весть о его победе…
* *
