Русский. Мы и они - Юзеф Игнаций Крашевский
Барон молчал, а генерал говорил дальше:
– Солдат разбивает бочку с водкой, а офицер тоже должен себе позволить.
– Господин генерал, я полагаю, что, если бы можно было обойтись без этой водки и гулянки, было бы лучше, почётней для войска. Нашими врагами являются повстанцы, но не зернохранилища и женщины.
– Ты ошибаешься, – отвечал живо генерал, – очень ошибаешься; эти зернохранилища кормят врага, а эти женщины его подстрекают, весь край является нашим врагом.
– Разве таким образом мы его примирим? – спросил барон.
– Не об этом речь, – сказал генерал, – мы должны его сломить, а не примирить. Мы детей с ними крестить не будем, – добавил он русский пословицей.
На такие аргументы у барона слов не было, он видел, что не переубедит, искал в голове помощи и не мог её найти.
Несмотря на противоречие во мнениях, которое должно было его остудить, генерал остался чрезвычайно вежливым, чуть ли не угождающим.
– Ты знаешь, – сказал он мгновение спустя, – я получил сегодня письмо от Натальи, она хочет приехать ко мне сюда. Я тщетно пытался отговорить её от этого, она упёрлась меня навестить.
– Господин генерал, – прервал, улыбаясь, барон, – храни Бог от всякого несчастья, но если бы какой-нибудь польский отряд напал в дороге на вашу дочку и какой-нибудь дикий повстанец её схватил?..
Генерал потерял дар речи.
– Это не может быть! – крикнул он живо, но на какое-то время мрачно задумался.
Барон кланялся и хотел уходить.
– А что, ты будешь не рад Наталье Алексеевне? – спросил его отец.
– А! И очень, – ответил барон, кланяясь и вновь желая уйти.
– Я знаю, – прибавил, улыбаясь, старик, – что она очень расположена к вам.
Книпхузен совсем этого не понимал, ещё раз поклонился и ушёл.
«В этом что-то есть, – говорил он себе, – не могу только отгадать, откуда мне повстречалось такое счастье; если бы я был старше, мог бы подумать, что хотят выйти за меня замуж»…
Вдруг он ударил себя по лбу и засмеялся.
– Я дома, – сказал он, – я дома!
Покивав головой, барон побежал к Никитину. Ему удалось так ловко привести девушек, что офицер летал за ними по всему городу и найти их не мог. Вернулся в свою квартиру разгневанный, свирепый, ругаясь и угрожая.
Барон вошёл как раз тогда, когда Никитин выкрикивал, что отомстит тем, кто вырвал у него любовниц.
– Ну, отомстите, – сказал он, входя в шапке, – потому что это я, ни кто иной!
Офицер вскочил, подбоченился и сделал грозную мину. Барон стоял очень равнодушный.
– Как ты посмел это сделать? – крикнул Никитин.
– Слушай, – ответил другой, – они вам понравились, могли и мне понравиться. Какое вы имеете на них право?
– Всё-таки имею, раз их сюда с собой привёз.
– И я иметь должен, если мне их у тебя удалось отобрать.
– Думаешь, что это так кончится? – воскликнул Никитин. – Мы будем биться.
– Тогда будем биться, – холодно проговорил Книпхузен.
Никитин молчал.
– Ну, их две, – шепнул он дико, – бери одну себе, а мне отдай другую.
– А если я хочу обеих? – спросил барон.
– Будем биться, – повторил Никитин.
– Будем биться!
Барон зажёг погасшую сигару, походил по комнате и спросил:
– Ведь вы, должно быть, в этом доме и так хорошо нажились.
– Глупость! – забормотал тот. – Это были какие-то бедняки, а может, там солдаты лучше меня умели искать. Я взял шесть старых серебряных ложек, вот и всё.
– А деньги? – спросил барон.
– Ни рубля.
– Ну тогда поторгуемся, – говорил Книпхузен, – на что тебе заплаканная любовница? Если захочешь, найдёшь их много смеющихся, лишь бы рубль был в кармане. Для тебя это будет в самый раз, верь мне.
Они поглядели друг на друга. Никитин начинал улыбаться.
– Правда, – сказал он, – что мне эта негодяйка чуть в лоб из револьвера не выстрелила.
– Дам тебе сто рублей, – сказал Книпхузен, – но не спрашивай меня о них, и не смей приближаться, если бы увидел её.
– Ну, пусть будет так, чёрт их возьми, – воскликнул, подумав, Никитин. – Две худые и плачут.
– Но если не сдержишь мне слова, – вынимая бумажник, сказал барон, – мы будем стреляться. А ты знаешь, как я стреляю. Никогда не промахиваюсь.
Никитин, смеясь, подал ему руку.
– Дай Бог добрый торг, – воскликнул он, пряча бумажку. – Ты хороший товарищ, я тебя люблю.
– А я тебя нет, – ответил барон и вышел.
С его груди упало большое бремя, потому что ему казалось, что исполнил желание друга и выкупил спокойствие несчастных женщин.
* * *
В комнате господина генерала на следующее утро завтрак, хоть очень изысканный, хозяин и его гости ели без надлежащего раздумья и смакования; все были рассеяны, беспокойны. Хотя во время войны можно ожидать всевозможных самых неожиданных событий, схваченные предатели, суд над военным дезертиром всегда затрагивают самые равнодушные умы.
Надобно помнить, что Наумов принадлежал к тому полку, в руки командира которого попал. Беспокойство и волнение ощущались не только в местечке, среди тех, что страдали от потери храброго полковника, но даже в холодном окружении господина генерала. Кроме того, приезд из Варшавы делегированного для допроса аудитора и почти одновременное прибытие Наталии Алексеевны всё перевернули вверх ногами. Генерал рад был дочке, а, несмотря на это, его холостяцкая жизнь не очень согласовалась с её прибытием; тучи и молнии пролетали по лицу господина военного начальника. Всё было расстроено. Адъютанты практически выполняли службу лакеев, а лакеи заменяли адъютантов. В недостатке горничной, вытряхивал и очищал генеральскую одежду солдат. Баронше поручили заниматься самоваром, а на кухне повар президента из особой дирекции Кредитного Общества, взятый в силу военного права, под охраной двух солдат, довольно неохотно заглядывал в горшки.
В салоне двери не закрывались, крутились приказы, входили и выходили посланцы, а панна Наталия, непричёсанная, то выскакивала из соседней комнаты, то в неё с криком пряталась. После первых приветствий, достаточно холодных со стороны отца, генерал отвёл дочку в сторону и тихо начал шептать:
– Я не очень желал твоего приезда, боялся за дорогу: по стране бродят повстанцы… но раз это случилось, и ты приехала сюда целая и здоровая, может, это и хорошо. Я начинаю верить в предназначение.
Тут
