Двое строптивых - Старшов Евгений

Льва на Английской башне мы уже упомянули. Также на новом месте жительства угнездился какой-то причудливый сфинкс, а греческие герои продолжали бесконечный бой с крепкими амазонками. Одна из них, уже безоружная, прикрытая лишь слегка по поясу каким-то ошметком, который и одеждой не назовешь, яростно напирала на врага крепкой грудью, замахнувшись кулаком и вместе с тем готовясь ударить ногой.

В образе этой амазонки почему-то почудилась Элен. Впрочем, она уже давно виделась ему везде, в любой прекрасной древней статуе, византийской иконе…

Видел Лео и еще нечто изумительное — теперь уже из области живой природы. Дородный бородатый грек, исполнявший должность местного "собачьего магистра", нянчился с щенками, чтобы вырастить из них будущих охранников, бойцов и проводников для христиан, бежавших из турецкой неволи. Грек кормил "собачьих младенцев" молочком из рожка, а другие, уже подросшие щенята беспокойно носились вокруг. Взрослые псы — умные, лощеные, лобастые — солидно взирали на суету молодняка, полные своих собачьих дум.

В общем, замок Торнвиллю понравился; все в нем — башни, стены, люди, псы — было надежно и внушало непоколебимую веру в то, что этот форпост христианства устоит в исламском мире, подобно скалистому острову посреди бушующего моря.

Правда, оказалось, что буря, которую иоанниты ждали совсем скоро, не разразилась. Турки не предпринимали новых сколько-нибудь серьезных действий в отношении замка Святого Петра или других твердынь ордена, поэтому флотилия вернулась на Родос.

Решительное выступление д’Обюссона на ассамблее капитула и предложенные им суровые меры к встрече врага поначалу привели к тому, что уже мало кто сомневался в том, что турки вот-вот нападут. Однако османы, верные своей тактике, продолжали держать остров в состоянии полной тревоги, совершая военные операции в Албании и Морее[36].

Сколько же политической мудрости и выдержки понадобилось магистру, когда, спустя какое-то время, люди стали задаваться вопросом: "А где же, собственно, турки?" А затем, вполне естественно, эти вопросы обратились к высшей власти, и исходили они уже не только от беспокоившихся за свое хозяйство крестьян или греколатинских бюргеров, прослышавших о возможном лишении себя загородных особняков. Вопросы исходили и от орденских братьев.

Оппозиция злорадствовала — вот, д’Обюссон выхлопотал себе санкцию на тиранство, а никаких турок-то и нет! Впрочем, признаки надвигавшейся грозы все же проявлялись, ведь дела турок в Албании были архиуспешны.

Тем временем на Родос начали прибывать все новые свежие пополнения — как орденских бойцов, так и добровольцев: видимо, со стороны виднее, что угрожает острову!

Из орденских анналов известно, что 10 ноября "столп" Англии Джон Кэндол выступил с предложением назначить помощника престарелому знаменосцу ордена брату Жоржу Галлардэ. 19 декабря орденский совет постановил слить два прецепторства — Трэв и Валис Дромэ, под руководством прецептора Трэв брата Жана Рангюи, что и было утверждено д’Обюссоном 22 числа того же месяца. Наконец, 31 декабря вышло новое постановление, касавшееся поставки 8000 модиев зерна. До Великой осады Родоса, которая, как теперь уже известно историкам, состоя лась в 1480 году, оставалось менее полутора лет.

В начале нового, 1479 года дела шли своим чередом. К весне, когда море успокоилось после зимних штормов, крестоносцы и османы вновь начали гоняться друг за другом среди островов и одновременно с тем торговать и сохранять видимость перемирия, тянуть которое принялись уже из самого Константинополя, прислав нового посла, природного турка, который имел полномочия и от султана Мехмеда, и от принца Зизима, чем фактически аннулировал миссию Софианоса.

Посол вел успокоительные речи, но иоанниты, зная нрав турок, истолковали это как плохой знак для себя. Медоточивый османский посланец даже доверительно говаривал, что как раз ему-то в отличие от Софианоса можно верить. Впрочем, ему ответили так же, как и Софианосу, не придумав ничего нового: любая дружба с Мехмедом рано или поздно выйдет таким боком, что не обрадуешься…

Иоанниты знали, что Венеция в самом начале года лишилась своих албанских портов, в том числе города Скутари[37], осаждая который, султан повелел рассечь пополам перед лицом его защитников 300 пленных. Венеция молчаливо "проглотила" это, обязавшись платить уже 10 000 золотых вместо прежних 8000, благо Мехмед вернул кое-что из захваченного в Морее.

Было очевидно, что завершение албанских дел окончательно развяжет султану руки для нападения на Родос, а то и на Италию. И в это верилось, ибо верные люди доносили о том, что султан отдал приказ готовить 150 кораблей, хорошо оснащенных артиллерией. Явно, что его следующая цель лежала на море…

14

Любовные дела Торнвилля тем временем изменений не претерпели. Упорная и полная трагических срывов "осада" продолжалась; очередное — предрождественское — предложение было отвергнуто.

Так же случалось много разных мелких происшествий, одно из них не на шутку напугало Торнвилля — прошел слух, что в доме Элен пожар, и Лео сразу ринулся туда, однако ничего такого в помине не было. Львица только печально улыбнулась, поблагодарила за сочувствие и пояснила, что и вправду ее криворукая служанка чуть не сожгла дом, однако огонь быстро потушили.

Интересен был случай с жемчужным ожерельем, которое Лео купил у греков на "заработанные" в очередном морском набеге деньги (тогда захватили большой зерновоз и торжественно препроводили его на остров). "Отловив" Элен, Лео скромно попросил принять жемчуг в дар.

— Я не возьму, — холодно ответила она.

Торнвилля тут же охватил гнев. Сверкнув глазами, юноша воскликнул:

— Значит, я выброшу это в море!

Торнвилль не умел — а точнее, просто не мог — держать свои страсти в узде, страдая сам и заставляя свою даму пережить много неприятных минут.

Элен посмотрела на него с интересом. Что она подумала — Бог ее знает, ведь уже было сказано, что женщину понять нельзя. Однако на этот раз вспышка гнева со стороны Торнвилля заставила строптивицу вести себя иначе, чем в тот раз, когда было отвергнуто самое первое предложение о браке.

— Тогда, — загадочным тоном сказала она, — сам надень его на меня.

На этот раз строптивость была побеждена строптивостью. И коль скоро строптивость — это стремление действовать по-своему наперекор всему, то именно теперь стало очевидно, что отношения Лео и Элен — это поединок двоих строптивых. Лео упорно ухаживал, не обращая внимания на противодействие со стороны дамы своего сердца, а дама в свою очередь упорствовала несмотря ни на что. Не поймешь, в общем, кто из строптивых кого укрощал.

Вроде бы в этом поединке победил Лео, раз получил разрешение вручить подарок, однако Лео, услышав повеление своей Львицы "сам надень его на меня", оказался как будто обезоружен. Торжественно и благоговейнотрепетно он исполнил повеление своей дамы, прикоснувшись к атласной шее.

Элен чувствовала, как он совсем ненадолго продлил нежное прикосновение своих пальцев. А ведь только что она читала в его взгляде яростное желание задушить ее — и вот уж он повержен к ее ногам, и искренне рад этому. Она вряд ли знала старое английское стихотворение:

Конечно, этот опыт с ожерельем многого им обоим стоил. Лео воспарил за облака, и тем больнее было падать оттуда. А Элен ощутила удесятеренный натиск на свои бастионы, и ей пришлось прилагать в десять раз больше усилий, чтобы яростно их оборонять. Но бывало, что она вдруг начинала смотреть так нежно… И за руку один раз взяла…