Натаниель Готорн - Рассказы
Он шагнул в сторону, и Джервис Хелуайз поспешно взбежал по лестнице, но едва он ступил на площадку, чья-то тяжелая рука опустилась ему на плечо. Он вскинул голову, повинуясь внутреннему побуждению безумца, который готов сокрушить все на своем пути и растерзать всякого, кто осмелится ему препятствовать, — но тут же застыл, обессиленный, встретив спокойный и твердый взгляд, обладавший таинственною властью смирять самое яростное безумие. Перед ним стоял доктор Кларк, чьи печальные обязанности врачевателя привели его в Губернаторский дом, где в более благополучные времена он бывал лишь редким гостем.
— Для чего вы явились сюда? — спросил он юношу.
— Я должен увидеть леди Элинор, — отвечал Джервис Хелуайз упавшим голосом.
— Все покинули ее, — сказал врач. — Зачем вам видеть ее? Даже сиделка — и та была поражена смертью на пороге ее роковой опочивальни. Знаете ли вы, что страну нашу никогда не постигало более ужасное проклятие? Знаете ли вы, что дыхание этой красавицы наполнило ядом наш воздух, что она привезла черную смерть в складках своей адской мантильи?
— Дайте мне взглянуть на нее! — с жаром взмолился безумец. — Дайте мне еще раз увидеть печать дьявольской красоты на ее лице, дайте мне увидеть королевские одежды, в которые облачила ее Смерть. Теперь они вдвоем восседают на троне — дайте мне склониться перед ними!
— Бедняга! — проронил доктор Кларк, у которого столь разительный пример человеческой слабости вызвал даже в этот момент горькую усмешку. — Неужели ты все еще способен преклоняться перед той, которая является источником стольких бедствий, и окружаешь ее ореолом тем более ярким, чем большее зло она нам причинила? Так люди вечно обожествляют своих тиранов! Что ж, ступай к ней! Безумие, как мне приходилось видеть, имеет ту хорошую сторону, что уберегает от заразы, а возможно — ты излечишься и от безумия там, куда так стремишься!
Сказавши это, он поднялся по лестнице, распахнул дверь, выходившую на площадку, и сделал Джервису знак войти. По-видимому, бедный помешанный все еще думал, что его надменной возлюбленной не коснулось страшное поветрие, которое она силой какого-то злого волшебства рассеивала вокруг себя. Ему грезилось, что она в пышном одеянии восседает на троне, что прежняя красота ее не только не померкла, но сверкает новым, нечеловеческим блеском. Исполненный этих иллюзий, он с затаенным дыханием приблизился к двери и замер на пороге, со страхом вглядываясь в темноту опочивальни.
— Но где же она? Где леди Элинор? — прошептал он.
— Позовите ее! — отвечал врач.
— Леди Элинор! Госпожа моя! Королева Смерти! — крикнул Джервис Хелуаиз, сделав несколько нерешительных шагов вперед. — Ее здесь нет! Но что это блестит на столе? Я вижу алмаз, еще недавно украшавший ее грудь! Д вот, — он содрогнулся, — вон висит мантилья, на которой мертвые пальцы вышили убийственный узор… Но где же сама леди Элинор?
Что-то зашевелилось за шелковыми занавесками кровати; раздался тихий стон, и, прислушавшись, Джервис Хелуаиз различил жалобный женский голос, просивший пить. Он даже показался ему знакомым.
— Горло… горло горит… — шептал голос. — Каплю воды!
— Кто ты, ничтожное создание? — промолвил бедный помешанный, приблизясь к кровати и отдергивая занавески. — Это не твой голос. Как похитила ты голос леди Элинор для своих жалких просьб и стенаний? Уж не думаешь ли ты, что моя госпожа наравне с прочими подвластна земным недугам? Ответь, мерзкая куча гнили, как попала ты в ее опочивальню?
— О Джервис Хелуайз! — промолвил голос, и лежавшая в постели судорожно попыталась прикрыть свое обезображенное лицо. — Не смотри на ту, кого ты когда-то любил! Небесное проклятие поразило меня за то, что я гнушалась братьев и сестер своих. Я окутала себя гордостью, как мантильей; я презрела узы родства, дарованные нам природою, — и природа связала меня с людьми новыми, страшными узами, обратив это бренное тело в источник смертоносной заразы. Природа отомстила мне за себя, за тебя и за всех остальных людей: знай же, я — Элинор Рочклиф!
Безумная злоба и долго копившаяся в его сердце горечь от сознания того, что жизнь его погублена безвозвратно, что наградой за любовь ему было жестокое презрение, — все эти чувства вдруг проснулись в груди Джервиса Хелуайза. Он погрозил пальцем несчастной умирающей, и занавески всколыхнулись от дикого хохота, жутким эхом раскатившегося по комнате.
— Еще одна победа леди Элинор! — вскричал он. — Все стали ее жертвами! Кто же заслужил почетное право быть последней жертвой, если не она сама?
Внезапно, словно в его воспаленном мозгу возникла какая-то новая фантазия, он схватил роковую мантилью и бросился прочь из Губернаторского дома.
В тот же вечер через город прошла странная процессия; участники ее несли факелы, и над головами их раскачивалось подобие женской фигуры в роскошно вышитом одеянии. Джервис Хелуайз шел во главе процессии, размахивая зловещим красным флагом. Дойдя до Губернаторского дома, толпа сожгла изображение, и налетевший ветер тут же развеял золу. Говорят, что с того самого часа эпидемия начала стихать, точно от первой вспышки до последней она была соединена таинственными связями с мантильей леди Элинор. О судьбе ее злополучной владелицы ходят на редкость смутные слухи. До сих пор поговаривают о том, что в одной из комнат Губернаторского дома появляется время от времени бледный призрак женщины; она прячется в самых темных углах и прикрывает лицо вышитой мантильей. И если правдива рассказанная выше история, этот призрак не может быть ничем иным, как тенью надменной леди Элинор.
Хозяин таверны, наш новый знакомый — почтенный приверженец монархии — и я сам встретили окончание глубоко захватившей нас повести горячими рукоплесканиями. Представьте себе, любезный читатель, как неизмеримо увеличивается воздействие такого предания, если мы можем, как в настоящем случае, всецело поручиться за то, что рассказчик ни в чем не погрешил против исторической правды. Что касается до меня лично, то я знаю, с какой придирчивой тщательностью мистер Тиффани всегда проверяет достоверность фактов, прежде чем предать их гласности; и потому его история показалась бы мне ничуть не более правдивой, будь он на деле очевидцем жизни и страданий несчастной леди Элинор. Конечно, могут найтись скептики, которые потребуют вещественных доказательств — например, предложат мистеру Тиффани предъявить вышитую мантилью, позабыв о том, что, благодарение богу, она сгорела дотла!
Итак, история была досказана; и тут старый монархист, у которого в веселой компании заметно улучшилось расположение духа, в свою очередь пустился в воспоминания о Губернаторском доме и вызвался, если никто не возражает, пополнить наш запас легенд некоторыми интересными эпизодами. Мистер Тиффани, у которого нет причин опасаться соперников, немедленно попросил его доставить нам это удовольствие; я, со своей стороны, с жаром к нему присоединился; и наш уважаемый гость, весьма польщенный вниманием, уже готов был начать свой рассказ и ожидал только возвращения мистера Томаса Уэйта, который отлучился, чтобы обслужить вновь прибывших. Быть может, читатель — впрочем, это в равной степени зависит от его и нашего желания найдет рассказ моего знакомого в одной из следующих легенд Губернаторского дома.
Перевод И. Комаровой
Честолюбивый гость
Однажды в сентябрьский вечер вокруг очага собрался семейный кружок. Очаг наполнили доверху плавником, выловленным из горных потоков, сухими сосновыми шишками и обломками огромных деревьев, обрушившихся в пропасть. Пламя гудело в трубе и озаряло комнату ярким светом. Лица отца и матери выражали спокойное довольство; дети смеялись. Старшая дочь казалась живым олицетворением Счастья семнадцатилетней юности, а престарелая бабушка, сидевшая с вязанием в самом теплом углу, походила на Счастье состарившееся. Они нашли волшебный «корень счастья» в самом неприютном месте Новой Англии. Семья поселилась в ущелье на перевале Белых холмов, где круглый год дул пронзительный ветер. Зимой этот безжалостно холодный ветер срывал на их доме всю свою нерастраченную ярость, прежде чем обрушиться на долину Сако. Место, где они жили, было холодное и опасное, ибо гора, высившаяся над их головами, была столь крута, что со склонов ее часто срывались камни и пугали их среди ночи.
Как раз в тот момент, когда дочь несколькими незамысловатыми шутками вызвала всеобщее веселье, через перевал подул ветер и, перед тем как перенестись в долину, казалось, остановился у дома и застучал в дверь, завывая и жалуясь. На мгновение все приуныли, хотя в звуках этих и не было ничего необычного. Но вскоре обитатели дома повеселели, поняв, что дверную щеколду приподнял путешественник, чьих шагов они не расслышали за тоскливыми порывами ветра, который возвестил о приближении путника, оплакивал его, когда тот входил в дом, и со стонами удалился от двери.
