Милий Езерский - Триумвиры
— Верно, благородная госпожа, — вздохнул Помпей, — если душа Юлии не соединилась с душой другой женщины…
Он кивнул матронам и быстро зашагал по дорожке, которая вела к выходу.
XIV
Наступила весна. Красс получил известие, что парфянский арсак, вторгшись в Армению, послал против римлян конницу под начальствованием сурены. Перебежчики говорили о дикой храбрости многочисленных наездников и их стремительных налетах, против которых не мог устоять ни один полководец.
Красс покачивал головою. Он хотел перейти с семью легионами в Зевгме через Евфрат и броситься на парфянские полчища, но армянский царь Артабаз, прибывший с шестью тысячами всадников, отговаривал, обещая прислать еще десять тысяч конников и тридцать тысяч пехотинцев, если Красс вторгнется в Парфию через Армению.
Обдумав предложение Артабаза, триумвир отверг его и двинулся преследовать парфян.
Накануне выступления пробрался к нему в шатер старый жрец.
— Родом я этруск, — сказал он, — изучение мантики отняло у меня все радости жизни. Взгляни на меня — от трудов и размышлений я облысел, но зато мудр, скромен, не тщеславен. Что такое жизнь? Мимолетное представление. Душа моя обогатилась, приблизилась к божеству. И я хочу предостеречь тебя, проконсул! Помни: ты победишь, если в твой лагерь прибудет весталка и сотворит молитвы по известному ей обряду. Мужайся, шли гонцов в Рим, избегай наступать до ее приезда.
Жрец медленно удалился. В молчании Красс просидел всю ночь, размышляя.
«Великий жрец не отпустит из Рима девы Весты… Разве я не подвергся проклятию жрецов, которые считают выступление против мирного народа клятвопреступным? Но если не будет здесь весталки, то должен ли я идти против богов?»
— Боги, боги! — злобно прошептал он. — Прав Цезарь: проклятая выдумка жрецов! Боги не там, на Олимпе, а на земле — мы, триумвиры, владыки земель и народов…
Встал. Долго ходил взад и вперед по шатру. Светильня мигала, чадя и потрескивая.
Вошел караульный легат и доложил, что обходя лагерь, заметил часового, выбиравшегося с каким-то бродягой за палисад.
— И ты… — вскричал Красс.
— Я задержал обоих. Бродяга оказался лазутчиком. Оба закованы в цепи.
— Приведи их.
Вскоре предстали два человека: молодой новобранец и бородатый парф.
Красс подошел к воину:
— Бежать хотел?
Легионарий молчал, быстро мигая ресницами; во взгляде, устремленном на полководца, были страх и тупая покорность.
Красс размахнулся и ударил его кулаком в зубы с такой силой, что новобранец, охнув, отлетел на несколько шагов.
— Кто ты? — спросил проконсул, вглядываясь в мужественное лицо варвара.
Парф что-то забормотал. Он говорил быстро, захлебываясь, и Красс, не понимая, смотрел с любопытством на человека, который осмелился проникнуть в римский лагерь.
— Вызови толмача, — повелел он легату. Вошел грек и перевел путаную речь варвара:
— Он говорит, вождь, что парфянские полчища в ужасе, сам сурена не знает, что делать, потому что воины разбегаются: нет оружия, продовольствия. Арсак желает мира, а сурена еще упрямится; вожди варваров боятся римлян…
— Ложь! — перебил Красс — Его слова противоречат имеющимся у меня сведениям. Если бы в парфянском войске было так плохо, он перебежал бы к нам, а не подговаривал бы к бегству легионария…
Подошел к парфу.
— Говори правду, иначе…
Поднял руку — в глазах варвара сверкнул зеленоватый огонек.
— Он утверждает, что не лжет, — перевел грек слова лазутчика, — и клянется…
— Подлый варвар! — крикнул полководец и, свалив ударом кулака соглядатая, стал топтать его ногами. — Узнать от него правду…
— Прикажешь пытать? — спокойно спросил легат.
— Пытать огнем и железом. А перебежчику, — повернулся он к лежавшему у входа новобранцу, — отрубить голову при выстроенных легионах.
В шатре опять была тишина. Думал: где найти весталку? И вдруг задрожал от радости: вспомнил Лицинию, спасенную Катилиной, надзор за ней вольноотпущенника, донесения о каждом ее шаге.
— Как же я забыл о ней? — шептал он, принимаясь за эпистолу. — Но у нее муж, и нужно сделать так, чтобы… Да, да… Вольноотпущенник сделает, как я прикажу… О боги! Если она будет здесь, завоевание Парфии обеспечено!
Через час раб-гонец выехал из лагеря, направляясь к ближайшей гавани, чтобы сесть на корабль.
Парфы отступали. Неуловимость их приводила Красса в бешенство. Вскоре прибыли послы от армянского царя с известием, что парфянский арсак вторгся в Армению и Артабаз не может прислать римлянам подкреплений.
— Избегай, вождь, пустынь и равнин, где могла бы развернуться неприятельская конница, — говорили они, — не преследуй неуловимого врага: он тебя завлекает в ловушку… Ты еще не воевал с парфами…
Красс вспылил.
— Не вам учить меня, как вести войну! — грубо крикнул он, стукнув кулаком по походному столику.
Кассий молчал, опустив голову. он не одобрял действий полководца и на приказание его двигаться вперед смотрел как на безрассудство.
Публий же, которому наскучила бездеятельность и который желал отличиться, стремился вступить поскорее в бой с варварами. Ободряя отца, он говорил, что римская конница не преминет опрокинуть скопища дикарей и погонит их, как стадо баранов.
В начале июня, когда легионы подошли к берегу Белика и расположились на отдых, прискакала конная разведка.
— Враг наступает, — доложил начальник, спрыгнув с коня.
— Силы?
— Бесчисленные… Большинство — наездники, закованные в железо.
По лицу Красса скользнула улыбка. Он созвал военачальников и, приказав построить четыре головных легиона в orbis[13] выставил против неприятеля двенадцать когорт, подкрепленных конницей, а каждому крылу придал восемь когорт.
Полчища варваров надвигались. Впереди скакала тяжелая конница, скрывшаяся тотчас же за холмами. За нею следовали парфянские наездники с занесенными мечами, поднятыми копьями, натянутыми луками.
Красс верхом на белой лошади руководил боем. Седой, коренастый, упрямый, он отдавал приказания и беспощадно рубил беглецов, — когорты едва устояли под яростным напором парфян и, отбив их, стали пускать дротики.
Неприятель дрогнул.
— Стрелки и пращники, вперед! — приказал полководец. — Преследовать врага!
Было жарко, — солнечные лучи отвесно падали на землю. В зное, в стремительности наступления, прерываемого яростными стычками, укрываясь щитами от стрел наездников, видя тяжелую конницу, которая, выехав из-за холмов, развертывалась огромным Полукругом, чтобы охватить римлян, Красс понял, что борьба труднее, чем он предполагал. Однако природное упрямство мешало отступить.
— Укрывшись в лагере, — сказал Кассий, — мы могли бы ночью отступить по пути в Армению. Римские и армянские легионы, действуя вместе, легко бы разбили варваров.
— Молчи, квестор! — вспылил полководец. — Твои советы напоминают трусливые речи Артабаза, и я спрашиваю себя: не ученик ли ты его?
— Вождь, — побледнев, возразил Кассий, — я предай тебе всем сердцем, и твоя победа возрадовала бы меня больше, чем вероломные победы Цезаря…
И, протянув руку, он указал на легкую парфянскую конницу, которая летела, как птица на крыльях, осыпая стрелами ряды легионов.
— Видишь, стрелы перелетают через тяжелую конницу… А теперь поражают пехотинцев…
Красс ударил коня плетью и поскакал вперед.
— Трубить наступление! Вперед на варваров!
Легионы двинулись. Парфянские наездники обратились в бегство и, вдруг остановившись, выпустили стрелы: грозное жужжание их сменилось яростным воплем воинов.
От правого крыла отделилась римская конница и помчалась наперерез отступавшим наездникам. Впереди мчался Публий с занесенным мечом, в блестящей чешуйчатой лорике.
— Вперед! — кричал он, стегая бичом жеребца и ощущая чувство радостного опьянения, которое испытывал не раз в жарких боях в Аквитании. — За Рим, во славу богов!..
Впереди он видел рослого наездника с гривастым гребнем на шлеме и в золоченой одежде. «Это сурена», — мелькнула мысль, и ему так страстно захотелось взять его в плен, что он пренебрег благоразумием, — мчался осыпая коня ударами, и расстояние между ним и суреной уменьшалось.
Вдруг оглянулся: всадники остались далеко позади, и только он один был в поле, один против наездников, внезапно повернувших к нему коней. Он услышал дикий вой и понял, что погибнет, если не сумеет ускакать.
Ударив коня, он пригнулся к его шее и помчался назад, чувствуя, что задыхается от ужаса. Сзади звенели стрелы, ударяясь в лорику, конь ржал, очевидно, раненный, а он гнал его, подбодряя криками, колотя в бока бронзовыми башмаками.
