Юзеф Крашевский - Сиротская доля
В сущности, рассказ, принесенный Мартиньяну приятелем, не был вымышлен. Хотя случай старались скрыть и опровергнуть, однако описанная сцена встревожила всех жильцов в доме.
Полковница взбежала на лестницу, сильно звонила и стучала в запертую дверь, так что слуга принужден был отворить и хотел отделаться ответом, что господина нет дома. Но разгневанная женщина оттолкнула его и вбежала в докторский кабинет, в котором долго раздавались крики и ругательства. Наконец сам профессор вывел ее на лестницу и запер двери. Полковница, стоя за дверями, ругалась и громко грозила, так что привлекла несколько десятков человек. Рассвирепев, она не жалела ни себя, ни доктора, бросала в его адрес страшные обвинения, приписывала ему преступления, грозила ему судом, мщением. Под видом того, что полковница давно уже обнаруживала признаки помешательства, послали за ее людьми, экипажем, полицией насильно свести ее с лестницы и отправить домой. Сцена эта привлекла множество зрителей, и через несколько часов знал о ней весь город. Все негодовали, становились на сторону бедной женщины, некоторые защищали профессора, а иные утверждали, что она давно уже помешана. Рассказывали, что поздно ночью, когда она не унималась и, будучи больна, порывалась убежать с криками, которые слышны были на улице, послали за докторами, то в числе их прибыл и Вариус. Около полуночи в доме утихло, прописали лекарство и принесли из аптеки. Больная принимала его до утра, успокоилась немного, уснула и неожиданно скончалась перед рассветом. При ее кончине присутствовал врач, присланный Вариусом. Кое-кто утверждал, что она отравлена, но положение и связи профессора предохраняли его от расследования всего происшествия. Припоминали еще две давно забытые истории, окончившиеся скоропостижной смертью, приплетая сюда и доктора Вариуса.
Но ни один из этих рассказов, ни даже скандальная история с полковницей не дошли сразу ни до Мечислава, ни до Людвики. Никто не смел рассказать об этом: пани Серафима никуда не выходила, у нее никто не бывал, а ее слуги никогда не являлись к госпоже с уличными сплетнями. Мечислав накануне засиделся в гостях и, желая дать отдохнуть Людвике, не велел никого принимать до полудня, что старуха Орховская исполнила самым точным образом. Мартиньян, получив отказ, долго блуждал, наконец вернулся и после жарких переговоров со старухой, умолил ее наконец, чтоб, не впустив его, она вызвала Мечислава. Последний вышел, не зная, в чем дело, но, увидя Мартиньяна, хотел уйти.
— Послушай, — громко воскликнул юноша, может быть, первый раз в жизни в припадке гнева, — ты можешь запирать передо мною двери, но не имеешь права отказать в разговоре! Я пришел по важному делу, должен и буду говорить с тобой здесь или в другом месте.
Видя такое волнение, Мечислав надел шляпу и вышел на улицу вместе с братом. Гнев и негодование почти изменили Мартиньяна. Он отвел Мечислава на площадку Францисканского костела и обратился к нему с суровым выражением лица.
— Я пришел говорить с тобою не о себе, — сказал он, — но как родственник потребовать у тебя отчета в твоем поведении. Ты всю жизнь знал меня за мягкого и кроткого, но я сумею быть суровым и неумолимым. Поступок твой с сестрою приводит всех в негодование, меня же во сто раз больше, нежели целый свет, а весь свет, могу сказать, против тебя. Людвика продана гнусному старику, человеку, осужденному общественным мнением, который вчера еще…
— Ты помешался, — прервал Мечислав, пылая гневом в свою очередь, — ты городишь вздор! Одумайся! Я не позволю безнаказанно говорить мне подобные упреки.
— Так опровергни их, если можешь! — крикнул Мартиньян.
— Это легче всего. Пойдем со мной и спроси у Людвики, не первая ли она пожелала этого брака? Я об этом не знал ничего, противился, и она приняла предложение по собственному желанию.
— Этого не может быть.
— А я утверждаю.
— Но, как же ты мог согласиться на это! Старик вел гнусную жизнь. Вчера еще публичный скандал привлек целую толпу.
— Какой скандал? Что вчера? — воскликнул Мечислав.
— Ты разве ничего не знаешь?
— Не знаю.
— Одна полковница, которую он развел с мужем и на которой хотел жениться, ворвалась к нему с упреками, и ее вытолкали на лестницу. Крики ее привлекли толпу. Вечером она заболела, Вариус ее лечил, а перед светом она умерла. Весь город говорит, что Вариус отравил ее и, кажется, это было не первое его преступление. И подобному человеку ты хочешь отдать сестру!
— Это клевета! — сказал с досадой Мечислав. — Мы не знаем ни о какой полковнице.
— А между тем о ней знают все!
Мечислав смутился.
— Прощаю тебе твое безумие, — сказал он, помолчав. — Но успокойся, Мартиньян, ты несешь чепуху. Все это сплетни. Я уверен.
— Ты намеренно не хочешь признавать очевидное! — возразил Мартиньян запальчиво. — Все знают Вариуса, только ты не хотел его узнать, довольствуясь лишь его услугами. Он дал тебе диплом, а ты ему сестру. Ха, ха, ха!
— Мартиньян, ты оскорбляешь меня!
— Я говорю то, что есть. Все осуждают тебя. Людвика легко могла пожертвовать для тебя собою, но не следовало принимать этой жертвы.
— Мартиньян! Не доводи меня до безумия…
— Что для меня значит твой гнев! Я тебя презираю…
— Послушай, я удерживаюсь из сострадания к тебе! Едем со мной!
— Зачем? Твоя жертва повторит то, что ты приказываешь говорить ей.
Мечислав заломил руки и употребил страшные усилия, чтобы удержаться от вспышки гнева. Он вздохнул и сказал кротко:
— Умоляю тебя именем прежней дружбы, Мартиньян, поговорим иначе, по-приятельски. Клянусь тебе, я ни в чем не виноват. Ни о каких проступках доктора Вариуса не знаю, о полковнице ничего не слышал, о вчерашнем происшествии слышу первый раз от тебя. Мартиньян, сжалься!
— Как это может быть, чтоб ты не знал о том, о чем все говорят, даже публично, о дурной жизни этого человека, о его мерзостях, о его любовных связях, которые повергли в несчастье не одно семейство и покрыли позором… Как мог ты допустить, чтоб подобный человек осмелился даже питать дерзкий замысел и сблизился с Людвикою?
— Не забывай, что этот человек был моим профессором, что никто при мне не смел порицать его… Помни, что самые добродетельные люди за честные дела подвергаются порицанию и что общественное мнение не имеет никакой цены. Достаточно быть богатым и иметь значение, чтоб заслужить ненависть.
— Так, но в каждом из этих известий есть своя доля правды, какой-нибудь повод… Довольно и такого позора, каким покрыт профессор, чтоб отвернуться от него. Об этой свежей истории с несчастной полковницей скажет тебе каждый. Доктор Вариус постоянно проводил у нее дни и вечера… и только год, как начал пренебрегать ею. Совершалось это все открыто, с цинизмом. Она устраивала ему сцены и наконец вчера ее силой увели из его дома. Она заболела, пригласила его, он дал лекарство, и ее не стало.
— Но что ж это доказывает?
— Ничего не доказывает, однако послушай, что говорят, и убедишься, что не о каждом решатся говорить подобные вещи.
Разговор, начавшийся почти ссорою, мало-помалу с обеих сторон принял более спокойный характер. Чрезвычайное хладнокровие Мечислава и кроткий нрав Мартиньяна, наконец, факты, которыми он открывал глаза брату, все это привело к взаимному соглашению. Мечислав клялся, что не принимал ни малейшего участия в этом замысле супружества, и предлагал кузену отвести его к Людвике, чтоб она сама уверила его в этом. Мартиньян в свою очередь требовал, чтобы Мечислав расспросил и убедился в подробностях жизни Вариуса. Он предложил свое содействие в этом случае. Знакомство с университетской молодежью навело его на след одного бедного человека, двоюродного брата Вариуса, который занимался настройкой фортепиано в предместье. Все отзывались о нем как о человеке честном и трудолюбивом, и от него, конечно, можно было получить достоверную информацию о прошлом профессора. Человека этого звали У фертом. Мечислав обещал отправиться лично к нему, а между тем увел к себе Мартиньяна, чтоб тот от самой Людвики услышал, какое он принимал участие в ее замужестве.
Мартиньян ухватился за случай повидаться и поговорить с кузиной.
Еще под свежим впечатлением тягостного разговора, с изменившимся, грустным лицом Мечислав провел кузена в небольшую гостиную, где Люся сидела за работой. Мартиньян нашел ее бледной и изнуренной до крайности. Эти два последних дня повлияли на нее подобным образом. Увидя Мартиньяна, который также очень изменился, Люся вздрогнула, бросила работу и беспокойно взглянула на брата.
— Я привел к тебе Мартиньяна, — отозвался с необычайной живостью Мечислав, — чтоб ты подтвердила, что не я тот злодей, каким называют меня, что я не продавал тебя и ничего не знал об этом супружестве. Скажи ему, как это случилось и засвидетельствуй ему мою невиновность. Люди меня осуждают. Защити же меня, Людвика… Совесть моя чиста…
