Евгений Сухов - Кандалы для лиходея

Крик и то, что увидел после него Петр, буквально отрезвили его. Он закричал и бросился на Тулупова, пытаясь выхватить Колю, но Тулупов отшвырнул мальчика в овраг и выбросил руку с бритвой, пытаясь ударить ею Петра. Самохину удалось увернуться, и бритва скользнула лишь по воротнику и плечу тулупа, разрезав его.

На помощь Тулупову бросился Малявин, и все трое, повалившись, скатились в какую-то яму.

– Ну, все, край тебе, – прошипел Тулупов.

И тут Петр понял, что его убивают. Вот сейчас, в этот самый момент, его так же, как до того Колю, полоснут бритвой по горлу и сбросят на дно оврага, где он, истекая кровью и корчась в судорогах, умрет. Умрет! И его больше никогда не будет.

– Я тогда страшно испугался, – с дрожью в голосе, ясно припомнив ужасающие события, произнес Петр и посмотрел в глаза Воловцову, ища в них понимания. Но такового в глазах судебного следователя он не отыскал, продолжил глухо: – И стал молить о пощаде…

Вымаливал ее Петр с минуту, если не больше. Он говорил, что никому о случившемся с его племянником не расскажет, что ежели сам завез Колю сюда, к оврагу, стало быть, он такой же прямой участник убиения, как Павел и Коська. И говорить кому-либо об убиении, а тем более полиции, ему нет никакого резона, ведь голова у него всего одна, а за убиение ее непременно снимут.

– Не губите, – почти плакал Петр. – Век вам благодарен буду.

Не убили Петра Тулупов с Малявиным. Предупредили только, что, ежели он их засыплет, они на него всю вину свалят.

– И тогда голову тебе и впрямь снесут. Не мы, так судейские. Или тот же Степан Лыков…

– Да клянусь вам… – начал было Петр, и тут Малявин сказал:

– Клянешься? Тогда ешь землю!

Петр негнущимися пальцами раскопал неглубокий снег, добрался до земли и расковырял ее.

– Ешь! – приказал Тулупов.

И Петр, сунув промерзлый комок земли в рот, пожевал его и судорожно проглотил…

Вернувшись уже под утро к Тулупову, принялись опять пить водку, а тут как раз постучали в ворота. Это был Степан Лыков. Его приезда никто не ожидал, и преступление едва не обнаружилось. Ведь никто даже не предполагал, что нахождение Коли в доме Тулупова было кем-то замечено и этот кто-то сообщил о том факте родителям Коли.

Начался переполох, Тулупов снова предупредил Самохина, что, ежели тот что-либо скажет Степану, тут же поплатится за это жизнью. Когда вышли к Степану, выяснилось, что Колю с Петром видели пацаны у Холодца, и Тулупов нашелся с ответом, высказав предположение, а не утонул ли Коля в речке. Очевидно, о том же самом думал и Степан, поскольку тотчас отъехал. Этим убивцы и были спасены от столь скорого раскрытия истины.

Выпили. А потом порешили «от греха подальше» спрятать руку Коли у надежного человека. Таким оказался Лукашка Матюшкин. Ему отнес руку, завернутую в платок, сорванный Тулуповым с шеи мальчика, Коська Малявин…

Сняв эти показания с Петра Самохина, судебный следователь Воловцов отправился к Лукьяну Матюшкину. Вернее, попросил привести обвиняемого в дознавательскую комнату, где только что давал признательные показания родной дядя убиенного мальчика.

Лукашку привели. Он не очень охотно, но подтвердил показания Петра Самохина. А потом, махнув рукой и преданно, по-собачьи глядя в глаза Ивану Федоровичу, сознался аж в одиннадцати недавних кражах. Это Воловцовым было оценено, поскольку за руку Матюшкин пойман не был и никто его к признанию не принуждал. Но главная странность заключалось в ином: Лукашку не только никто никогда не видел замеченным в кражах, но и сами хозяева, у которых он сумел поживиться добром и деньгами, не только не сразу заметили пропажу, но никогда и подумать не могли на Матюшкина. И когда Воловцов спросил, брал ли Лукашка на свои черные дела «живую руку», тот без запинки ответил:

– Завсегда брал…

А еще Лукашка рассказал судебному следователю о том, что Колина рука поначалу хранилась у него на гумне, в омете соломы, о чем (как равно о чудодейственной силе «живой руки») знала половина жителей села Карпухино. Более того, кое-кто из сельских работящих парней, прежде ни в каких противузаконных деяниях не замеченных, польстившись на безнаказанность, стали ворами и брали эту засушенную руку на дело, после чего возвращали ее на прежнее место. Им тоже все сходило с рук, и количество воров из хороших прежде карпухинских парней росло как на дрожжах. Купились на легкую и безнаказанную наживу и несколько мужиков и одна баба, тихая и болезненная, на которую никогда не подумаешь, что она воровка. Дошло до того, что только ленивый да шибко трусливый не пользовались Лукашкиной «живой рукой». В омете потом, при осмотре места происшествия, было найдено около сорока отверстий-гнезд, куда засовывалась рука Коли после совершения «воровского дела». И ведь помогала она всем, не врало мордовское поверье! Ни одно из преступлений, совершенных с ее помощью, не было раскрыто. Как это ни странно звучало, но у местной полиции по этим кражам не было даже подозреваемых! И все эти кражи и воровства легли на полку нераскрытых преступлений…

А еще раскрылся секрет, почему жители Карпухино валяли дурака и отказывались отвечать на вопросы судебного следователя Воловцова о «живой руке» или ссылались на полное неведение (знали они все, знали!). Молчали потому, что либо сами, либо их родственники пользовались этой рукой. Когда Иван Федорович все это понял, опечалился несказанно. Вот, оказывается, как легко из честного человека сделаться вором: надобно лишь только увероваться в безнаказанности содеянного. Что ж, милостивые государи, такова уж наша российская действительность…

А то, что ни Тулупов, ни Малявин в убиении Коли Лыкова не сознались и продолжали запираться, уже мало волновало судебного следователя Ивана Федоровича Воловцова. Доказательств их вины, как и всех участников и соучастников преступления, как веско выразился окружной прокурор, было «выше крыши»…

Глава 16

Первые числа октября 1896 года

Оба дела, об убиении Коли Лыкова и «живой руке» и об убийстве главноуправляющего имениями графа Виельгорского Ильи Яковлевича Попова, рассматривались в первых числах октября. Только дело о несчастном мальчике слушалось в Рязанском окружном суде, а судебное разбирательство об убиении Попова было передано в Окружной суд в Москве.

Иван Федорович Воловцов присутствовал на обоих судебных следствиях, благо шли они с интервалом в два дня. Как и предполагалось, запирательство Тулупова и Малявина, а они и на суде не признали себя виновными, ничего им не дало: оба законопреступника по вердикту присяжных заседателей получили по двадцать лет каторжных работ. Петру Самохину, дяде убиенного мальчика, влупили десятку, как выражаются каторжане и опытные тюремные сидельцы, поскольку жалости и понимания у присяжных ни его рассказ, ни слезное покаяние не вызвали.

А потом Воловцов поехал в Москву, где рассматривалось дело Козицкого и Чубаровой об убиении главноуправляющего Попова. Присутствовать ему на суде надлежало в качестве свидетеля, так же, как и уездному исправнику Уфимцеву, поскольку оба они непосредственно занимались этим делом и присутствовали при обнаружении тела главноуправляющего. Иван Федорович и Павел Ильич встретились на суде, вернее, у входа в судебную залу, и были весьма довольны состоявшейся встречей, поскольку испытывали симпатию друг к другу еще с совместного ведения следствия в имении Павловское.

Конечно, и граф Виктор Модестович Виельгорский был здесь, как лицо, заинтересованное в результатах судебного следствия.

Приехал из подмосковного имения на суд и отставной московский обер-полицмейстер Сан Саныч Власовский, который, собственно, и открыл дело об убиении главноуправляющего имениями Попова и, покуда был в должности московского обер-полицмейстера, держал, как выражаются газетчики, руку на пульсе хода расследования.

Что ж, случилось то, что Александр Александрович и предполагал: 1 августа вышел приказ о его увольнении «без прошения», а иными словами, принудительная отставка. Поскольку полковник Власовский к такому повороту дела, в общем-то, был готов, он быстро сдал дела своему преемнику и освободил кабинет, а с ним и «Дом московского обер-полицмейстера» на Тверском бульваре. И уехал в свое имение под Москвой. Однако он был в курсе всех событий и вот по приглашению графа Виельгорского приехал в Первопрестольную на суд. Собственно, он приехал бы и без приглашения графа, поскольку осенью в имении неизбывная скукотища…

Они сидели в судебном зале рядом: отставной полковник Власовский и граф Виельгорский. Общего у них было чуть и еще меньше, а вот поди ж ты, сошлись и были весьма довольны друг другом. Так бывает, когда людей связывает такое свойство, как честность. А еще их связывало общее дело: убийство Ильи Яковлевича Попова, тоже честного и принципиального человека, за свои эти качества и поплатившегося жизнью. И эта смерть еще одного порядочного человека связывала графа и отставного обер-полицмейстера более всего. Так что по правую руку от графа Виельгорского сидел отставной полковник Власовский, а вот по левую сторону от Виктора Модестовича восседал не кто иной, как его преданный камердинер старик Филимоныч.