Уилдер Пенфилд - Факел
Судьи закивали и обменялись улыбками. Эту историю в Греции знали все. Кто не слышал о том, как олимпийским судьям было доложено, что наставник Пейсирода — не мужчина, а переодетая женщина? С нее сорвали одежду и приговорили к смерти, которой подлежит любая женщина, осмеливающаяся присутствовать на играх, посвященных Зевсу. Но она умело защищалась, ссылаясь на то, что она — дочь Диагора и сестра трех олимпийских победителей. Судьи смягчились и простили ее, но постановили, что с этих пор в Олимпии все наставники атлетов должны ходить нагими, как и сами атлеты.
— Пейсирод, — продолжал главный судья, — в этом году будет оспаривать венок в состязаниях мужчин. Я предупредил эту женщину, что ей нельзя присутствовать на играх, посвященных Аполлону. Согласны ли вы со мной?
Раздался смех, послышались шутки, но никто не стал возражать главному судье.
— Однако я позволил ей и дальше заниматься с сыном, ибо упражняются бойцы не в присутствии бога. Да к тому же все три родосских города просили меня об этом.
Судьи вышли все вместе и остановились под аркой на верхней площадке широкой каменной лестницы. Внизу под ними расстилался огромный двор, со всех сторон окруженный крытой колоннадой. Во дворе и среди колонн повсюду стояли нагие мужчины и юноши — их было несколько сотен. При появлении судей наставники атлетов вышли из своего помещения и направились к своим ученикам. Юноши выстроились по одну сторону двора, а мужчины по другую, разбившись на группы по виду состязаний — бегуны, прыгуны, метатели диска, метатели копья, борцы. С ними соседствовали участники пятиборья, которым предстояло меряться силами и в беге, и в прыжках, и в метании, и в борьбе. Далее стояли кулачные бойцы, участники бега на длинную дистанцию и бега в полном вооружении и, наконец, участники жестокого панкратиона, сочетавшего борьбу с кулачным боем.
Судьи все вместе обошли двор, останавливаясь перед каждой группой. Каждый наставник называл имя своего ученика, его отца и матери. Сопровождавший судей писец тщательно сверял его слова с тем, что было занесено в свиток.
Когда они подошли к кулачным бойцам, Гиппократ с любопытством посмотрел на дочь Диагора. Она была одета точно так же, как и остальные наставники, а ее волосы были коротко подстрижены. Он усмехнулся про себя, заметив жесткие черные волоски на ее верхней губе и подбородке. Природа как будто хотела помочь ей в ее стремлении походить на мужчину. Черты лица у нее были грубые, выражение вызывающее. Очень широкие плечи и плоская грудь также делали ее непохожей на женщину. Мышцы длинных рук были прекрасно развиты. Ее мягкая походка напомнила Гиппократу движение тигрицы, которую он видел в Македонии. В ее сыне чувствовалось то же гибкое неторопливое изящество.
Когда Ференика назвала имя своего сына и имена его родителей, главный судья, повернувшись к кулачным бойцам и борцам, сказал так, чтобы его услышали все:
— В оде Пиндара, начертанной золотом на стене храма Афины в Линде, дед этого молодого человека назван «честным бойцом», который «идет прямым путем, далеким от дерзкого высокомерия». Так пусть же все, кто собирается здесь бороться или биться на кулаках, будут биться и бороться честно, как Диагор.
Следующей была очередь Клеомеда. Буто выступил вперед, сжимая в руке жезл с развилкой — знак наставника.
— Клеомед, сын… — тут Буто басисто кашлянул —…сын Тимона и Олимпии, живущих в Мерописе. Оба родителя — греки.
Когда наконец все были опрошены и писец сверил свои списки, наставники ушли из гимнасия, а участники игр столпились вокруг главного судьи. Поднявшись по ступенькам лестницы, он обратился к ним:
— Вы все допущены к состязаниям. Если вы упражнялись с усердием, достойным Триопионских игр, и если вы не повинны ни в каком бесчестном поступке, то смело покажите, на что вы способны. Вы будете состязаться в присутствии Аполлона Триопионского. Итак, посвятите ему все силы, не жалея себя. Это — Арете.[15] Арете особенно угодна Аполлону.
После этого молодые люди разошлись по своим раздевальням. Глядя им вслед, Гиппократ любовался красотой их обнаженных загорелых тел. Их движения были изящны и уверенны, в них чувствовалось упоение жизнью.
Вечером он вместе с братом и Пиндаром отправился посмотреть официальное открытие праздника. Празднество начиналось бегом с передачей факела. Участников расставили на определенном расстоянии друг от друга, и первым из них были вручены зажженные факелы. Задача заключалась в том, чтобы бежать как можно быстрее и в то же время не погасить факела. И вот огненные точки замелькали по стадиону, поднялись по ступеням акрополя, пересекли площадь перед храмовой лестницей и, мелькнув на ней, исчезли в храме. Тот, кто донес туда горящий факел первым, зажег священный огонь на алтаре Аполлона.
На следующее утро трое косских асклепиадов шли по улицам Триопиона, которые заполнили съехавшиеся на праздник гости. На этот час были назначены состязания в музыке и ораторском искусстве, атлетические же игры начинались после полудня. На утренних состязаниях женщинам разрешалось присутствовать, и они толпились повсюду. Но здесь ли Дафна? — подумал Гиппократ. Впрочем, она непременно придет послушать речь своего отца.
На всех углах давали представления фокусники и акробаты — и почти все это были женщины. Показывали свое искусство глотатели ножей и пожиратели огня; торговцы громко расхваливали свои товары, их осаждали покупатели. Клянчили милостыню нищие, глазели по сторонам крестьяне, богатые и бедные, там и сям в густой толпе шныряли воры. Даже больные и увечные явились сюда, надеясь на чудесное исцеление в ближнем храме Асклепия.
На несколько минут они присоединялись к зевакам, теснившимся вокруг пяти женщин-акробаток, которые, танцуя, жонглировали невероятным количеством мячей. Однако Пиндара больше всего поразила женщина, которая, стоя на руках, ногами натянула лук и пустила стрелу.
Затем они поднялись по лестнице, к воротам акрополя, но войти туда не смогли — слишком уж много народа собралось, чтобы послушать состязающихся музыкантов. Вскоре раздались громкие рукоплескания, судьи вручили награды победителям в игре на флейте, арфе и лире, и толпа разошлась.
Затем раздался голос глашатая, возвещавшего, что те, кто хочет услышать Геродота, Эврифона и Гиппократа, должны собраться в портике перед лестницей, ведущей в храм Аполлона. К Гиппократу подошел вестник и предупредил, что распорядитель празднества скоро вызовет его. Когда любители музыки разошлись, а их место заняли любители красноречия, на лестницу храма поднялся косский архонт Тимон. Он потребовал тишины, а затем позвал Геродота.
Когда Геродот поднялся на ступени, загремели рукоплескания. Затем на верхней площадке лестницы появился жрец Аполлона.
— А ведь я его знаю, — шепнул Гиппократ Сосандру. — Я боролся с ним на юношеских состязаниях. Он из Книда — прекрасный был борец. А потом он некоторое время учился медицине у Ктесиоха. Я слышал, что занятия эти он бросил, но то, что он стал жрецом, не знал.
Ветер развевал длинные волосы и белое одеяние жреца. Посмотрев на стоящих внизу, он сказал:
— Добро пожаловать, Геродот! Мы рады опять видеть тебя на Триопионском празднике.
Затем он передал Тимону лавровый венок, точно такой же, какой был на нем самом, и Тимон возложил его на голову Геродота, а тот повернулся к толпе и начал речь.
— Сегодня я буду говорить с вами, как Геродот Галикарнасец, хотя теперь я стал гражданином Фурий — далекого города на самом западе Италии. Там я пишу историю, дабы спасти от забвения деяния славных мужей. Человеческая память коротка. Даже подвиги героев скоро забываются, если кто-нибудь не воспоет их, как это сделал Гомер. Вот и я описываю великие и удивительные деяния греков и варваров, дабы они навеки получили свою законную долю меда славы. Розыски мои были тяжелы, путешествия долги, но мой труд вознаградили Афины, и я был почтен на Олимпийских играх; а ныне я радуюсь тому, что вы почтили меня своим вниманием перед ликом Триопионского Аполлона. Я, как и вы, происхожу из Дориды Заморской, ибо я родился здесь, в городе Галикарнасе. Дорийские греки с Пелопоннеса основали Галикарнас и те пять городов, которые ныне справляют этот праздник. Как свидетельствует история, этот восточный берег подарил Элладе ее величайших вождей. Под ним я подразумеваю не только побережье и острова нашей Дориды, но также берега и острова Ионии и Эолии к северу от нас. Врачи — асклепиады, которые прослеживают свое благороднейшее происхождение от Асклепия Фессалийского, усовершенствовали свое искусство здесь, в Карии. Теперь они обучают медицине всех греков, стекающихся в их древнюю школу, на Книде и, как мне сказали, в более новую — на Косе. Но ни один дорийский город здесь, на востоке, как бы ни гордился он своими предками, не остался чисто дорическим. Ваши предки женились на кариянках. Ученость нашей Дориды Восточной разделяют ионийские города к северу от нас, а также величайший из всех городов Ионии — Афины. Перикл, их прославленный первый гражданин, сказал недавно, обращаясь к своим соотечественникам: «Мы занимаемся философией, не утрачивая мужества». Он доказывал, что ионяне, обитающие к северу от нас, стали изнеженными и женственными под влиянием персов. Я же говорю ныне, что мы, доряне, сохранили мужество и не уступим в нем афинянам. И мы имеем также право утверждать, что учим всю Грецию, показываем ей, какими должны стать история и медицина в наши дни. История доказывает, что ученость распространялась с востока на запад. Недалеко к северу отсюда, в устье реки Меандр, лежит Милет, а разве не там Фалес, зачинатель философии, открыл ее миру? Я рассказал в своих трудах, как он сто пятьдесят лет назад предсказал затмение солнца. И не утверждал ли Анаксимандр, его ученик, что наш мир вместе с другими мирами вращается в пустоте? Разве Пифагор не родился на близлежащем острове Самосе? Он увел своих последователей далеко на запад, через море, в Италию, в Кротон. Однако теория чисел, арифметика и геометрия, которые они развили, — разве все это не возникло здесь, на востоке? Разве не был Гомер родом с острова Хиоса, а Сафо — с Лесбоса?
