Марина Александрова - Подарок крестного
Но, несмотря на все усилия Иоанна, случаи измены и ухода бояр в Литву все-таки имелись. Ушел в Литву князь Дмитрий Вишневский, вслед за ним – Алексей и Гаврило Черкасские… Но ни одна измена не поразила так сильно Ивана Васильевича, как измена князя Курбского.
Михайло еще при взятии Казани воевал под началом сего знаменитого военачальника, который после, в Ливонской войне, одержал восемь побед над рыцарями и, в конце концов, разгромил Ливонию. Однако удача рано или поздно, хоть ненадолго, но отворачивается от любого смертного. Под Нервелем Андрей проиграл битву, хотя и имел войско гораздо большее, чем у неприятеля. Эта весть весьма рассердила государя, и он обмолвился гневным словом.
Друзья известили Андрея Михайловича, и после стольких заслуг мысль о позорной казни казалась ему возмутительною. Потомку Мономаха, знаменитому столькими победами, на тридцать пятом году жизни вовсе не хотелось погибать бессмертною смертью на плахе. Польский король, он же и великий князь литовский и русский, обещая привольное житье в своем государстве и королевскую ласку, среди прочих Московских бояр послал зазывной лист и Курбскому…
Однако, уйдя от позорной казни, Андрей все равно не избежал позора измены. Обида, стыд, горе и ненависть к тому, из-за кого пришлось опозорить себя изменою, вынудили его излить свои чувства – и вот он пишет письмо Иоанну…
Царь, получивший то письмо на Красном крыльце от верного холопа Курбского, Василия Шибанова, в припадке страшного гнева пробил ему посохом ногу, а после, прочитав письмо, приказал пытать Василия… Когда же первый приступ гнева миновал, Иоанн решил написать ответ Курбскому.
Запершись в своей палате, долго никого не пускал к себе государь, и даже Гришка боялся на сей раз беспокоить Иоанна. Наконец, изведя все окружение долгой пыткой ожидания, Иван Васильевич окончил послание.
– Гришка, – раздался громовой голос, – немедля вызвать Шорина!
Гришка со всех ног бросился исполнять поручение, и Иван даже не смог побранить его за нерасторопность, как Михайло предстал пред его очи.
– Михайло, дело у меня к тебе есть, – без лишних слов начал Иоанн. Но, увидев какое-то замешательство друга, продолжал уже мягче, – да ты присаживайся, разговор длинный.
Михайло ждал. Вот сейчас что-то будет, и мурашки побежали вдоль по спине от всяческих предположений.
– Знаешь ты, Михайло, мое к тебе царево и дружеское расположение, – говорил Иоанн, – ценю я твою дружбу и заслуги пред Отечеством, памятуя не только дела Казанские. Оттого, что доверяю тебе, как самому себе, решил поручить я тебе это дело. Знаю, опасен мой замысел, и мог я поручить это и кому-нибудь другому, но не могу надеяться на то, что другой исполнит мое поручение.
Михайло вопросительно смотрел на государя, ожидая дальнейших приказаний.
– Хочу я, чтобы ты лично передал это письмо князю Курбскому. Верю, не испугаешься ты и не прочтешь сего послания без моего ведома, не изменишь другу, не примкнешь к предателю, – отдавая Михаилу столь страстно писаное послание, воскликнул Иоанн.
Михайло бережно взял послание из Иоанновых рук, и, как полагает верному слуге государеву, ответил:
– Будет сделано, государь.
Странное волнение охватило Иоанна от этих слов, защемило сердце от мысли, что не перевелись на земле российской храбрые люди, преданные своему государю, что есть у него верный друг, который, не размышляя, мог пойти за него на верную гибель.
А опасения государя были не напрасны. Запытав во гневе слугу Курбского, можно было ожидать того же и от Андрея Михайловича. Единственной надеждой Иоанна было то, что Михайло, воевавший в Казанском походе под началом этого самого Курбского, был лично с ним знаком. Возможно, изменник, узнав своего товарища по Казани, все же не причинит ему вреда.
Прощаясь, государь обнял его со слезами на глазах, и Михаилу в тот миг казалось, что сквозь них на него смотрит прежний товарищ и великодушный самодержец.
Нелегкое это поручение скорее обрадовало Шорина, чем испугало. Разумеется, опасность лишиться головы была, но, во всяком случае, это будет достойная смерть – как-никак он выполнял государево поручение. Быть же прибитым, как собака, за то, что на него неспокойно смотрит государыня, представлялось Михаилу куда более страшным. К тому же, безоговорочно приняв приказание царя, Михайло, при условии, что останется жив, при всей грозе Иоанна обеспечивал себе не только сохранность жизни, но даже и особую милость государя, которая никогда не помешает.
В тот же день, приехав из Кремля, Михайло сообщил Марии о своем поручении. Машутка же, и так слишком страдавшая от тесной дружбы Михаила и Ивана Васильевича, пустилась в слезы.
– И за что нас так Господь карает, Мишенька! Устала я: то у тебя дела боярские, то царские, а из-за вечерних бесед с государем я и забыла, когда мы с тобой и виделись по настоящему! Уходишь, еще темно, приходишь, уже глубокая ночь, а то и вовсе не приходишь… Неужто у государя супруги нет? А коли без тебя обходиться Иоанн не может, почему же на верную смерть решил тебя послать?
Понимал Михайло, что в чем-то Машутка и в самом деле была права, оттого не стал на нее гневаться, напротив, попытался ее утешить. Однако Мария, не слушая никаких увещеваний, только пуще плакала, начав причитать во весь голос.
Никогда не замечая за Марией подобного, Михайло немало поразился, но, боясь, что может и не вернуться, вновь не стал грубить зазнобушке. Немного поразмыслив, наконец решился он раз и навсегда успокоить, а заодно и позабавить Машеньку.
– Ну, не плачь, Машутка, не так страшно мое поручение, как ты думаешь, да и вернусь я скоро.
– А вернешься ли?
– Непременно, Машенька, вот увидишь.
Уверенность в голосе Шорина и впрямь была не шуточная, так что Машутка, так же резко прекратив причитания, как и начав их, тут же поинтересовалась:
– А почто ты такой уверенный, знать, не к Курбскому ты совсем собираешься…
Михайло, поняв, что Мария, обделенная его вниманием, просто-напросто начала подозревать его в измене, показал ей государеву бумагу. Однако, боясь, что Маша вновь распричитается, но уже по другой причине, Михайло решился рассказать ей про заветный перстенек – может, и не поверит Маша в эту небылицу, да все ж не так страшно ей будет.
– Знаешь, Машутка, оттого я не боюсь, что есть у меня одна тайна…
Широко раскрытые глаза Марии показывали, что Шорин не ошибся. Она и впрямь заинтересовалась и слушала Михаила не перебивая, но когда тот закончил, засыпала его вопросами:
– А где все твои перстеньки? Покажи мне их, – попросила Машутка.
Михайло не противился желанию жены и немедля принес целый ворох дорогих каменьев. Машутка, никогда не видевшая столько самоцветов, долго рассматривала перстни и совсем успокоилась, чего и добивался Михайло. Однако, закончив это весьма интересное для нее занятие, Мария спросила, не то себя, не то Михаила:
– И какой же из них заветным может быть? Эдак и запутаться можно… А вдруг его вовсе здесь нет? – и снова тень беспокойства легла на лицо Марии.
– Я уж и сам над тем голову ломал, – ответил Михайло, – так до сих пор и не знаю. Иногда мне кажется, что нет его у меня, да и вообще сказки все это. Если был бы перстенек у меня, разве выпало бы на мою долю столько всяческих невзгод? А, с другой стороны, мог бы и не выжить…
Вспомнив, что Машутка в точности не знает про его ранение под Казанью, Михайло добавил:
– Под Казанью ранил меня один басурманин стрелою отравленной, Богу душу отдать должен был. Гришка тогда меня врачевал, говорит, что и не верил в мое выздоровление, однако выходил.
– Гришка? Ермилов-то? – переспросила удивленная Мария.
– Ну да, а какой же еще? – ответил Михайло.
На всю палату раздался громкий, во весь голос, смех Марии:
– Ермилов? Лекарь? И давно он врачевать-то стал?
– Ванька, воин мой, говорил, что Гришка не одному человеку жизнь спас, но когда лечить стал, о том я не ведаю.
– Знать, и впрямь тебя какая сила бережет, коли ты после Гришкиного лекарства жив остался, – заметила Мария и сквозь смех продолжала, – это что ж, на коровах он руку набил?
Мария залилась еще пуще прежнего, и теперь уже удивлялся ничего не понимающий Михаил.
– Причем здесь коровы?
– А-а-а… Так ты ничего не знаешь? Гришка ведь отроком еще скотину лечил, да потом покойному боярину приглянулся, там и в терем попал.
– Неужто Гришка не боярский сын?
– Не-е-е, – замахала головой Машутка, – повезло ему просто.
Михайло только удивлялся, что так странно случилось. Это надо ж было такому быть, что Гришка тоже незнатного рода! На миг ему стало не по себе, что так не по-хорошему расстались оба товарища, и с тех пор не обида, но сожаление поселилось в душе Михаила.
На том их беседа о перстеньке и кончилась, перекинувшись на Гришку, но Михайло о том и не переживал. Успокоенная Машутка больше не горевала, собираясь расстаться с любимым, да и Шорин облегчил душу, так что отправлялся он в дорогу пусть и с тяжкими думами, но хотя бы без слез и причитаний со стороны близких.
