Валентин Пикуль - Слово и дело. Книга 2. «Мои любезные конфиденты»
Сорвал с Манштейна шпагу и перекинул ее Долгорукому. Свой белый шарф повязал ему на шею.
— Хвалю! Носи! Ступай! Служи!
В походной канцелярии, когда надо было подпись оставить, Васенька Долгорукий, заробев, долго примеривался к перу:
— Перышко-то, чего так худо очинено? Окунул он палец в чернила, прижал его к бумаге. Выяснилось, что азбуки не знает, и Васенька тут расплакался:
— Тому не моя вина! По указу ея величества велено всех нас, малолеток из Долгоруких, грамоте во всю жизнь долгую не учить…
Войска растекались по узким канавам улиц, заполняли город воинственной суетой. А всюду — грязь, песок, навоз, кучи пороха. Валялись пушки русские с гербами московскими (еще от былых походов столетия прошлого). Кажется, и дня не прожить в эдаком свинстве и запустении, какой в Перекопе царил. Солдаты офицеров спрашивали:
— А где же тут землица-то райская, которую нам сулили?
За Перекопом им неласково приоткрылся Крым — опять степи голые, снова безводье, пустота и дичь. Парили ястребы.
И цвели тюльпаны, никого не радуя. Сколько уже веков входил сюда человек русский, и всегда только рабом. Теперь он вступал сюда воином!
— Ну, а ныне, господа, генералитет, решать нам главное, — объявил Миних в консилиуме. — Ласси держит Азов в осаде и возьмет его. Леонтьев послан мною вдоль берега моря, дабы крепость Кинбурн брать, и брать будет бестрепетно…
А нам? — спросил Миних.
Принц Гессен-Гомбургский титулом своим подавлял многих других офицеров во мнении, и некоторые с ним соглашались.
— Возвращаться надобно, — заговорили, поеживаясь. — Нас в Крыму гибель ждет верная, неминучая. Великое дело уже произведено: ворота Ор-Капу взломаны, почина сего предостаточно!
Генерал-майор Василий Аракчеев, вида безобразного, с волосами жесткими, что из-под парика немецкого на виски лезли, был в том не согласен и требовал утверждения виктории первой:
— Не ради же Перекопа мухами солдаты наши по степям дохли! Надобно ныне дальнейшие выгоды из успеха изыскивать…
— А чем армию накормим? — ехидно вопрошали у Миниха.
— Назад — к винтер-квартирам! — призывал генерал Гейн. Миних долго терпел, потом громыхнул жезлом своим.
— Довольно! — заорал, весь красный от натуги. — Надоели мне плутования ваши. Коли мы к татарам забрались, так надо все горшки на кухне им переколотить. А лошадей своих из татарских же яслей накормим! Сидеть же в Перекопе нельзя — надо идти и весь Крым брать. Клянусь именем господним, когда до Бахчисарая доберусь, я там камня на камне не оставлю… все переверну!
Принц Гессен-Гомбургский поднялся резко, напуганный:
— Безумствам вашим я не слуга. К тому же болен я… Миних отомстил трусишке — по справедливости:
— Больным отныне, дабы зараза не пристала, руки не подавать! И никто принца за стол свой сажать не смеет, ибо хвороба его прилипчива… Выносите литавры! Пусть бьют поход!
Армия, гулко топоча, дружно вставала от костров. Принц Гессен-Гомбургский разъезжал по лагерю на лошади.
— Бедненькие вы мои, — говорил солдатам, — мне жаль вас. Сатанинская душа в Минихе: он вас в Крым на погибель завлекает…
А стратегия фельдмаршала была проще репы пареной: он требовал от армии лишь одного — маршировать, пока ноги тащат.
— Райские кущи ждут нас, — вещал он, трясясь в карете… Чтобы отпугнуть татар подалее от армии, Миних к ночи повелел генералу Гейну в авангард выступить. Пошли враскачку гренадеры, драгуны тронулись, землю сотрясая, ускакали вперед казаки. Донцы с ходу вломились в стан вражеский, и Каплан-Гирей бежал от них. Но Гейн, подлый, казаков не поддержал в отваге: он провел ночь в мунстровании полков своих. Татары увидели, что за казаками никто не идет более, и порубили их всех. Острым клинком вонзился в небеса рассвет, когда к Гейну подпылил Миних — с армией и обозами.
— Брось шпагу, подлец! — обрушился он на Гейна. — Я тебя в авангард для боя выслал, а ты, шмерц худой, героев ранжируешь?
Давно уже не видели Миниха в таком гневе. Разорвал на Гейне мундир, ботфортом в бешенстве колотил Гейна под тощий зад:
— В строй, собака… рядовым! Пожизненно солдатом… так и сдохнешь! Лишить его дворянства…
Напрасно Гейн, на колени рухнув, молил о пощаде. Его затолкали в строй, на плечо взвалили тяжеленное ружье. Тут к нему подошел мальчик-офицер князь Василий Долгорукий и при всех треснул его по роже.
— Ой, не бей меня! — завопил Гейн. — Я генералом был…
— Можно бить, ибо уже не дворянин ты. Шагай вперед, хрыч старый.
Зарокотали барабаны. На шее юного офицера трепетал шарф белый. Перчатки с крагами высокими, до локтей. Жарило солнце сверху.
И здесь в очах сего героя виден жар, И храбрость во очах его та зрима, С которыми разил кичливых он татар! Се Долгорукий он и покоритель Крыма…
Так будут писать об этом мальчике позже.
Пылили пески, а из расщелин земли разило серой.
— Быдто в ад шествуем, — рассуждали офицеры. Пастор Мартене заметил, что спаржа кончилась.
— Ну и бог с ней, — печально отвечал Миних… Бризы морские не остужали жары полуденной. Лица, затылки и руки солдат были от загара багрово-красными.
Белые соцветия горчайшей полыни утром всходили солнцу навстречу. А к вечеру живность степная уже сгорала на корню. К ночи все травы, безжалостно убитые солнцем, катились в незнаемое шуршащими клубками перекати-поля. Но кое-где, упрямо и презлюще, напролом вылезал из земли дикий и яростный варвар — чеснок! Живучий, он не сдавался…
— И нам ништо, — веселели в шеренгах. — С чесноком-то мы татарина сдюжаем.
Еще бы Если обоз притащил… хлебца ба!
Пастор Мартене проснулся в обширной карете Миниха:
— Не слишком ли ты увлекся, друг мой? Может, принц Гессенский и прав, говоря, что лучше было бы — назад повернуть?
— А мы с тобой сейчас не в Европе, — резко отвечал Миних другу. — Если бы я водил за собой армию какого-либо курфюрста, я бы и повернул на винтер-квартиры. Но всевышний, явно благоволя ко мне с высоты, вручил мне армию русскую, а эта армия любит, когда ей приказывают властно: вперед!
Армия дружно топала. Вспыхивали песни и гасли в отдалении авангардов. До отчаяния'было еще очень далеко.
Так же далеко, как и до Бахчисарая!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ Кто на Руси не знает сыщика Редькина? Все знают. Особенно памятен он ворам, разбойникам, краденого перекупщикам, девам блудным и прочим народам независимым… Редькин был человеком смысла, и зачем небо коптит на белом свете — это он знал твердо:
— Состою при уловлении сволочи. Человеку российску ныне вздохнуть не мочно от притеснений казенных. Где бы ему дома покой дать, ан — нет: воры всякие последний кусок у него отымают…
Этот Редькин в сыщики из крепостных мужиков вышел. Был он зверино-жесток.
У него под караулом многие «естественно» помирали. В отместку воры жену Редькина насмерть побили, детям Редькина ноги на костре пожгли. Но это его не смирило, только озлобило. Казнил же он ворье таким побытом — кулаком по башке трахнет, после чего вора можно тащить на кладбище.
Одно вот плоховато: был Редькин в ранге капитанском не умней тех молодцов, коих излавливать по присяге обязан. И текла под окнами сыскной конторы его величавая матерь Волга (рыбки от нее на всю Русь хватало). Шумела, цвела и голосила ярмарка у Макария! Чаще всего долетало оттуда родное, всем понятное, привычное:
— Кара-а-аул… гра-абят!
Всю зиму прошлую, когда Ваньке Каину привелось Потапа на Москве встретить, Ванька игры господские разумом постигал. Недавно царица Анна Иоанновна (сама игрок в карты отчаянный) издала указ, чтобы картежников ловить, деньги у них отбирать, а коли кто из игроков «подлого состояния» обнаружится, того брать в батоги нещадно… Конечно, плод запретный слаще: после указа этого стали метать картишки пуще прежнего. Только теперь при дверях закрытых.
Для обучения обману игорному ездил Ванька Каин в проезжее село Валдай, где красота и распутство женщин издавна на Руси-славились. Здесь же и шулерская академия находилась. Валдайцы учили играм — в фараон, в квинтич, в пикет, в бириби и прочие науки. Постигнув тайны игры, Ванька Каин приоделся гоголем и завелся до весны по блинным да по питейным московским.
А там по временам тогдашним вот такие песни распевались:
Дверь в трактиры Бахус отворяет, полны чаши пуншем наполняет. Там дается радость, в уста льется сладость. Дайте же нам карты — здесь олухи сидят…
Какая там война? Какое рабство народное? Таким ребятам, как Ванька Каин, это все ни к чему. По кабакам да притонам, словно золотая рыбка, он плавал.
Было ему о ту пору 22 года, парень вырос смышленым, на лицо пригожим. Чтобы его за господского человека принимали, он брился исправно. Деньги от игры выручая немалые, по старой памяти и воровства прежнего тоже не чурался.
