Наталья Павлищева - Лукреция Борджиа. Лолита Возрождения
Гонзага сделала вид, что ей дурно от испуга:
– Простите, донна Лукреция, я слишком взволнована грозящей вам опасностью, могу я удалиться?
– Да, конечно, и попросите также своих друзей удалиться от городских ворот, я действительно отправила гонца к Ромиро де Лорке.
Елизавета сделала вид, что не расслышала вторую фразу, но по тому, как она побледнела, Лукреция поняла, что она все слышала и действительно испугалась.
Глядя вслед родственнице, Лукреция тяжело вздохнула: ненависти женщин стоило бояться больше, чем банд преступников. Хорошо, что Джулиана случайно услышала, как Елизавета отправляет к Каррачьолло гонца, а ведь могла бы и не услышать. Ипполито прав, Изабелла Гонзага и вот эта Елизавета Гонзага ненавидели будущую герцогиню Феррары, не желая видеть ее супругой Альфонсо, они могли придумать что угодно: от простых оскорблений до отравления.
Ночью Лукреция долго лежала без сна и размышляла. За что?! Почему ее так ненавидят люди, которым она не сделала ничего плохого? Потому что она Борджиа? Потому что одни завидуют Папе, его умению вести дела, тому, что испанец из не слишком знатного семейства стал самым богатым человеком Церкви и покровительствует своим детям? Потому что Чезаре сумел стать одним из самых богатых людей Италии?
Она прекрасно понимала, что отца и брата ненавидят не только за богатство, а потому что считают выскочками. Александру не могли простить его жизнелюбия, того, что не скрывает своих страстей, даже тяги к золоту не скрывает. Чем Александр хуже предыдущих Пап? Да ничем! Разве менее развратен любой из кардиналов, льющих на него грязь? Разве меньше любит деньги Джулианно дела Ровере? К тому же он продажен, это он привел французов в Италию. Разве нет любовниц у других кардиналов? Нет незаконнорожденных детей? Только Александр всего этого не скрывает, не прячет детей, называя их племянниками. Он ловкий политик, но разве от этого Италии хуже?
А Чезаре? Как же они не видят, что главная мечта Чезаре Борджиа – объединить Италию в единое государство вместо множества герцогств и отдельных городов-государств! Хочет сделать это под своей рукой. А другой хотел бы под чужой? Чезаре обвиняли в сотрудничестве с французами, но ведь у него жена француженка, кроме того, разве остальные поступали не так же? Лодовико Моро вообще заключил с ними договор, но его никто не осуждал. Эрколе д’Эсте тоже, да и многие другие.
Лукреция пыталась понять, что же вызывает у людей зубовный скрежет при одном упоминании имени ее брата. Конечно, то, чего боится и она сама – стремление подчинить себе все и вся, волю любого человека, оказавшегося рядом. Разве сама сестра бежала от брата как можно дальше в Феррару не от этого?
А еще Чезаре ненавидели за жестокость. Лукреция не раз видела примеры этой жестокости, иногда он делал больно даже ей, словно показывая, что может справиться с кем угодно, даже с теми, кого сильно любит. Да, брат жесток, он не считается не только с чувствами, но и с жизнями других, для Чезаре убийство не преступление. Даже по сравнению с не менее жестокими людьми он производил тяжелое впечатление. Борджиа мог быть очень милым, учтивым, доброжелательным, но потом в него словно вселялся дух безжалостности. Лукреция подозревала, что именно в таком состоянии он легко сворачивал шеи здоровенным быкам или побеждал в схватках медведей.
Но брат старался не показывать свою злость любимой сестре. с Лукрецией он был ласков, лишь изредка ее пугая. Зато рядом с братом она чувствовала себя защищенной. А теперь?
Ей вдруг стало страшно, не зря ли она это сделала, ведь почти сразу ей дали понять, насколько ненавистна, сколько опасностей вокруг, как легко можно погибнуть или быть обесчещенной. Под защитой Папы и Чезаре было куда спокойней, в Риме или даже в Пезаро ей и в голову не приходило, что она беззащитна, а что теперь? Может, не стоило соглашаться на брак так далеко от дома?
Но останься она дома или где-то неподалеку, все быстро вернулось бы на свои места: очередной муж чем-нибудь не угодил брату и погиб. Лукреция очень любила своих родных, несмотря ни на что гордилась тем, что она Борджиа, и от этого имени отказываться не собиралась. И все же любовь не помешала ей заметить, даже не осознавая этого до конца, что даже Папа все больше и больше попадает под влияние сына, что очень скоро все будет в руках Чезаре, а это не принесет ничего хорошего ни Риму, ни даже Италии. Чезаре нельзя допускать к власти! Он умен, он силен, он опытен, но он слишком подавляет.
А еще Чезаре был очень болен. Еще в юности Борджиа подхватил «французскую болезнь», как тогда называли сифилис, много лет его лечили с переменным успехом, но теперь болезнь откровенно брала верх. Недуг заставлял сильно страдать физически, но так же сильно подхлестывал морально. Словно назло своей болезни, а может, и предчувствуя, что ему недолго жить, Чезаре стремился довлеть над всеми, он подавлял, не оставляя людям возможности не подчиняться; тот, кто осмеливался делать это, был обречен. Чезаре становился злым гением Италии.
И все же, почему она должна платить за брата: просто потому, что она Борджиа?
Лукреция задумалась. Будь у нее выбор: всеобщая любовь или имя и ее родные, что выбрала бы? И поняла, что все равно осталась бы Борджиа! Да, она Борджиа и не намерена скрывать это ни перед кем! Даже если бы в комнату вдруг ворвались бандиты Каррачьолло, Лукреция все равно повторила бы это.
А всеобщую любовь она завоюет. В Ферраре завоюет, несмотря на множество самых страшных и гадких слухов, которые распространяют о ней Изабелла, вот эта Елизавета и множество других ненавидящих «выскочек Борджиа». Несмотря на все недостатки, Чезаре ее брат, а лучшего отца, чем Александр, и пожелать трудно.
С воспоминаниями об оставшемся в Ватикане отце она заснула.
Разбудили ее до рассвета, сообщив, что отряд Ромиро подошел к городу и готов сопровождать дальше. Но они решили не входить в сам Римини, чтобы не вызывать ненужных разговоров. Разумное решение, похвалила Лукреция и приказала немедленно отправляться.
Торжественных проводов не получилось, сонным слугам пришлось быстро уложить вещи, а сопровождающим, кое-как одевшись, двинуться в путь. Недовольная Елизавета попробовала ворчать, но Лукреция довольно резко оборвала ее:
– Если бы не вы, мы могли бы ехать без охраны и в свое удовольствие.
– При чем здесь я?
Ответом был только взгляд, но Елизавета Гонзага поняла, что и Лукреция умеет смотреть так, что по спине побегут мурашки. И все же немного погодя она еще раз попыталась испортить Лукреции настроение:
– Хочу тебя обрадовать, Джованни Сфорца решил тоже приехать на вашу свадьбу, ведь мы родственники Изабелле.
Лукреции стоило больших усилий не разразиться слезами или возмущенными воплями. Но Елизавета этого только и ждала, а унижаться перед этой змеей не хотелось. Выглянув за полог носилок, в которых они ехали, и дав несколько распоряжений охране, Лукреция снова откинулась на подушки:
– Джованни? Он не боится неприятностей?
– Каких? – приподняла бровь Елизавета. В голосе слышалась откровенная насмешка.
– Я слишком много неприглядного знаю о нем. – Голосок у Лукреции ангельский, но это не обмануло Гонзага. Насторожившись, она, однако, вида не подала.
– Но пока неприглядное рассказывает он о тебе.
– Конечно, почему бы не говорить, если я далеко. Посмотрим, рискнет ли он это сделать мне в глаза.
– Что ты знаешь о нем такого, чего должен бояться Джованни?
Лукреция широко улыбнулась:
– Я не Джованни Сфорца, не забывай, если скажу, то только в лицо. К тому же у меня есть документы, кое-что подтверждающие.
– То, что он импотент? Но граф Пезаро женился и весьма счастлив в новом браке.
– Столь счастлив, что никак не может забыть первый. Но документы вовсе не касаются наших с ним отношений. Если у тебя есть с ним связь, передай, что я могу их обнародовать. И в случае, если по его вине что-то случится со мной, они тоже станут известны.
Лукреция блефовала, никаких документов о предательстве бывшего супруга и его продаже секретов врагам у нее не было, но она понимала, что если понадобится, то Папа быстро найдет свидетелей, и документы будут. Сейчас ей хотелось одного: чтобы Елизавета, наконец, оставила ее в покое!
Получилось, озадаченная Гонзага до самой Феррары больше в разговоры не вступала. Лукреция поняла, что временами ей придется показывать зубы и давать понять, что на них может быть яд, без этого в Ферраре ее просто съедят. Ничего, я Борджиа, я справлюсь, решила она про себя.
И вот, наконец, трудный, хотя и не такой уж далекий путь позади, по ту сторону реки По Феррара. Переодевшись из дорожного в нарядное платье, Лукреция стояла на пароме и смотрела на стены города, в котором ей предстояло жить. Как-то встретит ее Феррара?
Рядом хмыкнул Ферранте:
– Сестрица едет.
Лукреция чуть прищурила глаза; действительно, к берегу, видно, предупрежденная стражей, приближалась целая кавалькада всадников. Впереди женщина. Уверенная посадка в седле выдавала опытную наездницу. Адриана подтвердила:
