Юрий Вяземский - Детство Понтия Пилата. Трудный вторник
И обращаясь к хаттам, марсам и бруктерам, Арминий всякий раз напоминал им о том, что они утратили свои исконные земли, в то время как херуски остались в своих прежних владениях, и, стало быть, херуски – самые бескорыстные борцы против римского господства, за свободу Германии.
Конечно же, Арминий говорил и о том, что время для восстания сейчас крайне удачное, так как в Паннонии и Иллирике свирепствует обширный мятеж, на подавление которого брошены все лучшие римские легионы, а здесь, в Нижней Германии, лишь Семнадцатый Друзов состоит из храбрых и опытных солдат.
Известно мне, что к четырем подвластным ему племенам Арминий хотел присоединить как можно больше соседей и посылал гонцов даже к семнонам и лангобардам. Но те ответили его эмиссарам, что подчиняются маркоманскому царю Марободу, а тот сохраняет нейтралитет в отношении Рима.
XII. Как я уже вспоминал, давно восхищалась Арминием и, стало быть, теперь поддерживала все его устремления и призывы знатная херускская молодежь, среди которой особенно следует выделить сына Сегимера Сезитака и сына Сегеста и брата Туснельды Сегимунда – того самого, которого римляне поставили верховным жрецом у жертвенника божественному Августу в городе убиев.
А, так сказать, зрелые и владетельные германские князья, как часто бывает в подобных ситуациях, разделились на две партии. Верность Риму сохраняли из упомянутых мной Зигмер, отец Арминия, Сегест, отец Туснельды, и Флав, старший брат Арминия. К противоположной же партии – «партии патриотов», как называли ее сами германцы, или «партии заговорщиков», как называют ее римские историки, – к этой партии принадлежали сам Арминий, его дядя Ингвиомер, Сегимер, брат Сегеста, а также Сегимунд и Сезитак.
Уже этот перечень дает представление, что партия заговорщиков была намного сильнее партии верноподданных. Тем более, что Зигмер, как я говорил, почти не принимал участия в государственных делах, а Флав, брат Арминия, вовсе жил в Италии.
По сути, римскую власть среди херусков поддерживал один Сегест. Но этот Сегест, напомню, во-первых, был крайне влиятельной фигурой, во-вторых, пользовался большим доверием у римлян вообще и у Публия Квинтилия Вара – в частности; в-третьих, Арминий поставил его управлять бруктерами, а именно в земле бруктеров планировалось устроить западню и разгромить римские легионы.
Короче, Сегест, как никто другой, мешал планам Арминия…
Ты понял, мудрый Луций Сенека, куда я клоню?
(2) Совершенно верно! Арминий, который до этого даже не замечал Туснельды – а, по свидетельству некоторых, насмехался над ее воздыханиями и подшучивал над ее внешностью (она, якобы, была косоглаза, и на лице у нее было несколько больших бородавок, которые германские женщины никогда не выводят), – Арминий вдруг похищает эту красавицу и делает ее свой женой!
Тем самым, как говорится, убивает сразу двух кабанов. Во-первых, разъяренный Сегест сам отказывается от руководства бруктерами.
(3) Во-вторых, когда через некоторое время Сегест, проведав о готовящемся заговоре, является к Публию Вару и начинает обвинять Арминия, Ингвиомера и Сегимера в том, что они тайно подговаривают германцев и, судя по всему, готовят возмущение против Рима, ты, конечно, догадываешься, что отвечает ему Вар?
Правильно! Вар усмехается и говорит: «Ненавистный тебе Арминий и мой лучший друг, может быть, и заговорщик. Его дядя, давнишний гостеприимец второго трибуна Тиберия и личный знакомец принцепса Августа, – ладно, он все-таки близкий родственник Арминию, и пусть тоже станет злоумышленником. Но собственного брата своего, честного и верного Сегимера, с какой стати ты обличаешь передо мной? Ведь он не крал у тебя твоей дочери и своей племянницы? За что же ты на него злобствуешь и наводишь напраслину?»
(4) А следом за этим Сегимунд, возлюбленный сын несчастного Сегеста, повинуясь приказу Арминия, срывает с себе жреческие одежды, тайно покидает город убиев и бежит в землю бруктеров, чтобы, заняв место отца, готовить там восстание против Рима!
Но Вар об этом, разумеется, ничего не знает. Раньше он доверял Арминию и Сегесту. Теперь доверяет только Арминию.
(5) А тот, чтобы снять с себя малейшие подозрения, советует Вару: «Пусть все владетельные князья прибудут к тебе в лагерь и будут неотлучно при нас находиться».
И вот прибывают в Ализон херускские «контролеры»: от хаттов – Ингвиомер, от марсов – Сегимер, а также местные владетельные князья: хатт Арп, марс Малловенд, бруктер Вальмар. Отныне они всюду будут следовать за Варом, пока не сбегут от него в определенный момент и в заранее намеченных пунктах тщательно продуманного и детально разработанного Арминием плана.
Но я, похоже, забегаю вперед…
«Стрелы Амура»? Запомните, господа историки: когда на сцену жизни выходит ее величество Политика, разные эротики или амурчики либо испуганно прячутся в боковые проходы, либо начинают плясать под ее дудку и строить только те рожицы, которые она им предпишет.
В калдарии слишком жарко. Во фригидарии слишком холодно… Знобит меня, что ли?… Попробую выпить немного вина. По-гречески, разбавив водой… Один к трем, как ты любишь, Сенека… Нет, лучше один к четырем, как советует Геродот, «отец истории»…
XIII. Стало быть, прибыли мы в Ализон.
По дороге я, конечно же, наслушался рассказов о Германии и германцах. Но я не стану их тебе передавать. Прежде всего, потому, что они в большинстве своем почти не отличались от сведений, которые приводит божественный Юлий Цезарь в своих «Записках»: о таинственном Геркинском лесе, который тянется бесконечно, словно море-океан; об однорогом быке с видом оленя; о лосях, которые никогда не ложатся на землю, ибо потом не могут ни встать на ноги, ни даже приподняться; о зубрах – быках, которые не меньше слонов. Ни одного из описанных животных я ни разу не видел. Равно как не встречал людей с песьими головами, живущих якобы к северу от Альбиса, кровожадных рогатых кентавров, обитающих, дескать, к югу от царства Маробода, за квадами, карпами и бастарнами.
(2) Те взаправдашние германские жители, которых я встретил возле Ализона, во-первых, не имели в себе ничего сказочного, а во-вторых, по своему внешнему виду ничем почти не отличались от уже хорошо знакомых мне галлов. Разве что были еще выше ростом, еще более светлокожими и синеглазыми. И волосы свои не красили. И усов специально не отращивали. И много, очень много было среди них пронзительно рыжих людей.
(3) Знать их носила римские одеяния – по крайней мере, в присутствии Вара.
Князьки и старейшины спали в палатках римского образца. Простые же всадники срезали с деревьев ветки, стелили их на землю, ложились на них, сверху накрывшись попоной и над собой поставив коня, если шел дождь или дул сильный ветер.
(4) Они почти не ели хлеба, брезговали овощами. Зато уважали лесные орехи. Воде предпочитали козье молоко, вину – пиво, нашим римским кашам и похлебкам – жаренное на вертеле или сваренное в огромных медных котлах мясо, чаще всего – свинину.
Быстро рассмотрев и изучив германцев, я скоро потерял к ним интерес – так однообразны и примитивны были эти варвары, и столь монотонной была их повседневная жизнь. А всё мое внимание уже на второй день переключилось на римских солдат и офицеров. Ведь впервые я, что называется, окунулся в легионную жизнь.
XIV. Ближайшим к нашим квартирам было расположение первой и второй когорт Восемнадцатого легиона. Солдаты этого легиона, как я уже вспоминал, были новобранцами. И вот с утра до вечера, с коротким перерывом на полуденный завтрак, центурионы под руководством первого центуриона когорты обучали своих подопечных основам солдатского ремесла: лагерным и боевым построениям, маршевым и боевым движениям, владению дротиками и длинными копьями, щитами и мечами, рытью рвов, сооружению лагерного вала, учреждению оборонительного частокола и так далее и тому подобное.
Свой день я разделил на две части, и первую половину проводил в первой когорте, а вторую – во второй, наблюдая и сравнивая, как по-разному различные командиры воспитывают и обучают.
Первой легионной когортой руководил некто Лелий, человек лет пятидесяти, низкорослый, поджарый, лицом похожий на птицу: с крючковатым носом, круглыми, зоркими и хищными глазами, с плотно сжатыми бескровными губами и яростно пульсирующими желваками. Лелий этот был сущим извергом. Стоило какому-нибудь солдату, особенно молоденькому, совершить одно неточное движение, или промахнуться в метании дротика, или сделать неуклюжий выпад мечом, Лелий налетал на него – действительно, налетал, подобно орлу или ястребу, и сперва клевал злой, остро отточенной бранью, а затем бил витисом, изогнутой тростью центуриона, по ноге, по руке, по тому самому месту на теле солдата, которое совершило неловкое движение.
Если оплошность повторялась, Лелий уже не ругался, а, переложив трость в правую руку, левой рукой бил солдата по лицу (Лелий был левшой).
