Курт Давид - Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка
— Я хотел бы знать, отец, — начал Тенгери, — почему они проводили нас до холма, а потом бросили?
Иногда дети додумываются до такого, что взрослому и в голову не придет.
— Может быть, они вовсе за нами не следили, а просто ехали в ту же сторону. Понравилось им на холме, они там и остались. Вдруг это чистая случайность, а, Тенгери?
Над рекой парила одинокая чайка, которая вдруг круто взмыла ввысь, будто захотела укусить облачко.
— Они опять здесь, отец! — прошептал Тенгери.
Оба всадника остановились у топольков. На их лицах подрагивали тени от веточек, а сами они даже не старались остаться незамеченными. Каждый из них прислонился к тоненькому стволу, и так как ветер клонил деревца в сторону, то и они то и дело отклонялись в сторону. Туда — обратно, туда — обратно.
— Вытаскивай удочки! — велел я Тенгери и столкнул сапогом тлеющие головешки в воду. Черный пепел от кострища закружило в водовороте.
На другом берегу табунщики гнали вверх по течению тысячи лошадей. Слышался злой лай собак, окружавших табуны, но из-за пыли их совсем не было видно. Над гривами некоторых лошадей проносились петли, которые накрепко захлестывали их.
— Почему они сгоняют лошадей в орду, отец?
— Так, наверное, приказал хан, Тенгери, — с грустью сказал я.
Оба всадника по-прежнему были у тоненьких топольков. Меня всего объяло ужасом, леденящим, как зимний лунный луч, я даже ощутил озноб. Я начал догадываться, почему эти двое следуют за нами по пятам. И тут кусты раздвинулись, и мы увидели Золотой Цветок верхом на статной каурой лошади.
— Властитель собирает войско, — сказала она, спрыгнув на траву. — Давай бежим, Чоно, давай спрячемся в лесах. Медлить нельзя, Чоно!
— Слишком поздно, Золотой Цветок, вон там, в рощице у двух топольков, есть четыре уха и четыре глаза.
А Тенгери тихонько проговорил:
— Они с самого утра не отпускают нас, мама!
Наступившую тишину разорвал резкий крик трубы. Это был условный призыв Ха-хана: всем пастухам, табунщикам, охотникам и воинам немедленно вернуться в орду!
И мы опять поскакали вверх по реке, а оба всадника отставали от нас меньше чем на один полет стрелы. Мы молчали, хотя нам много нужно было сказать друг другу. Утром, при первом появлении всадников, я подумал, что это они по мою душу: хан больше не доверял мне, он, наверное, заподозрил, будто и я собрался переселиться туда, где никакой Чингисхан не властвует, и опасался, как бы за мной не последовали другие, потому что любовь и уважение к нему начали увядать из-за страха. Но мне не приходило на ум, что их появление может быть связано с новым походом. В такие дни властитель рассылал во все стороны своих стражей и телохранителей, чтобы повсюду, где пастухи пасли овец, а табунщики — лошадей, где охотники охотились, а рыболовы ловили рыбу, вовремя предупредить о необходимости вернуться: ведь из-за расстояния они могли не расслышать призывного звука трубы.
Перед дворцовой юртой стоял глашатай Ха-хана и повторял подходившему народу, что боги сказали властителю:
— Подобно тому, как на небе есть одно солнце и одна луна, на земле должен быть только один хан, один властитель!
И еще глашатай добавлял:
— Поэтому Чингис велел оповестить вас о том, что отправляется в поход, чтобы покорить первое государство за пределами империи степи. Это страна тангутов, и зовется она Хси-Хсия{12}.
После чего глашатай начал доставать из большого деревянного ящика замечательные ткани, золотые и серебряные сосуды, утварь из слоновой кости и красного дерева и зычным голосом уверял людей, что в Хси-Хсии такого товара полным-полно, надо только прийти и взять, что понравится.
Той ночью сон ко мне не шел.
Золотой Цветок тоже лежала без сна. Она спросила меня, велика ли земля и сколько на ней властителей.
Я ответил, что земля заключена между двумя морями, из одного солнце утром всходит, а в другое вечером заходит.
— На востоке и юго-востоке за Великой стеной лежит могучая империя Хин, на западе возвышается Крыша Мира, Золотой Цветок, и там простирается империя Кара-Хитан{13}. Горы там такие высокие, что вершинами касаются неба. А вот на юге распростерлась Хси-Хсия.
— По-моему, купцы рассказывали, будто стран на свете больше, чем пальцев на руках.
— Да-да, купцы… Только я не знаю, Золотой Цветок, правда ли это. Купцы ведь тоже могут соврать.
— И не только купцы, Чоно!
Я предупредил ее, что надо говорить потише, и поведал ей о том, о чем так долго умалчивал. Я рассказал, о чем мечтал хан, когда лежал раненый и его била лихорадка, о мечтах, которые уводили его так далеко и уже перестали быть мечтами.
— Теперь уже слишком поздно бежать, — прошептала Золотой Цветок.
— Да, теперь поздно!
Я целовал ее мягкие волосы, горячие губы, по-девичьи нежную шею. Сквозь верхнее отверстие в юрте летняя луна отбрасывала черные тени на наши тела, а мы были белыми, лунно-белыми — как мертвецы.
Мы долго лежали так, очень долго.
Когда лунный свет угас, первые тысячи выступили в поход. Наша юрта вся дрожала, запахло сухой пылью. И тут закапал дождичек.
Падающие на наши обнаженные тела капли дождя приятно холодили кожу, горячую лунно-белую кожу. Только много времени спустя я закрыл отверстие в крыше.
Над Ононом загрохотал гром, огонь в очагах войлочных юрт трепетал, как маленькие молнии. Деревья шумели листвой, тонкие ветки ломались, овцы жалобно блеяли.
А утром опять светило солнце.
Дорогой ты мой Золотой Цветок, подумал я.
Бесконечной чередой проходили мимо главного лагеря повозки на высоких колесах, и, когда мы выступили, Золотой Цветок проводила меня до самой границы орды, а Тенгери ехал по правую руку. Потом меня, подобно тысячам других, поглотила желтая туча, которая, как и во время любого другого похода, прокатывалась с нами по степи. День — ночь, день — ночь, снова и снова. Отдых нам выпадал редко. А когда мы останавливались, сотники объясняли воинам, что Хси-Хсия — это каменные города, а по рекам там ходят дома, которые гонит ветер. Там дворцы стоят на золотых столбах и крыши у дворцов тоже позолоченные, вокруг дворцов в садах растут редкостные деревья, плоды которых вкуснее самых вкусных. И еще над городами возвышаются башни, которые выше самых высоких деревьев. Они напоминают каменные трубы с позолоченными куполами, из них видно все далеко-далеко окрест.
Глаза большинства воинов блестели, мне же вспоминались мечты хана, ведь он, как я теперь понял, внушил их своим военачальникам, нойонам, тысячникам и сотникам. В моих глазах блеска не было, а в сердце поселилась горечь.
Прежде чем мы достигли границы и перешли через горы, некоторые воины, особенно из недавно покоренных племен, бежали, оставили главное войско. Подобно отцу Хулан и его людям, им хотелось вольной жизни в степи или в лесах, а вовсе не вечных тягот военной службы с Чингисханом. Им удавалось спрятаться в извилистых ущельях и теснинах — но ненадолго! Уйти насовсем у них не получалось, как не вышло это и у отца Хулан у озера Тунге. Вообще-то говоря, не ушел ни один. Десятники головой отвечали за своих девять человек. В моей тысяче я насчитал семьдесят два беглеца, которых вернули силой. Сколько их было в других тысячах, я не знал. Наших бежавших десятники привязали к хвостам их же лошадей. Сначала мы ехали небыстро, и крики несчастных долго тянулись за нами по степи. Осыпаемые издевательскими насмешками, эти несчастные умоляли убить их поскорее. Чего проще? Стоило нам прибавить шагу, поскакать — и конец им. Но десятникам их крики были по сердцу, как хану были по сердцу крики сбрасываемых в пропасть: пока в ушах остальных будут звучать крики и вопли, никому и в голову не придет бежать. Когда привязанный к хвосту терял сознание, воин, сидевший в седле на его лошади, начинал ее нахлестывать. И вскоре по песку и камням волочилась только оборванная веревка…
У подножия горы Ха-хан остановил передовые отряды своего войска и поднялся на высокий валун. Чингис сказал:
— Вы, мои верные военачальники, острия моих копий в боях и битвах! Вы, драгоценные украшения моих доспехов! Вы, соль земли! Вы, нерушимые, как скалы! И ты, мое войско, выросшее как могучий и непроходимый лес! Слушайте мои слова! Живите в согласии, как пальцы одной руки, будьте во время набегов подобны соколам, бросающимся на дичь, во время отдыха и игр шумите и звените, как комары, а в битвах рвите врага на части, как орел свою добычу.
Великий герой Субудай ответил:
— На что мы способны, а на что нет, покажет мудрое время, а выполним ли мы до конца наш долг или нет, известно небесному покровителю нашего властителя!
И снова возвысил голос Ха-хан:
— Там, за горой и за долиной, открывается огромная страна Хси-Хсия. Мы уничтожим и разграбим ее, потому что я ненавижу города с их богатыми купцами. Я первый Ха-хан, который перейдет с вами границу нашей степи, разрубит мечом и проколет копьем чужую страну, которую мы хотим подчинить себе. Они презирали нас, они смотрели на нас свысока, потому что жили в прочных домах, а мы с нашими табунами и стадами кочевали от одного пастбища к другому. Они назначали цены за наши меха, за наших животных, за нашу соль. Сейчас они завизжат: «Почему вы не уважаете наши границы?» Мы же ответим им, что орел тоже никаких границ не признает, а мы — орлы! Помните: на всей земле должен быть лишь один властитель, и я хочу стать им — Потрясателем Вселенной. Все будут трепетать, едва заслышат мое имя, куда бы я вас ни повел. И однажды мы придем к берегу последнего моря и скажем: «Все, что у нас за спиной, принадлежит нам, все земли от восходящего до заходящего солнца!» Вперед!
