Южный узел - Ольга Игоревна Елисеева
Бенкендорф должен был констатировать, что его покровительница, и постарев, сохранила прежний темперамент.
— Помогите нам, Сашхен, — с упором на первом слове проговорила она. — Вы росли иначе: война, походы. Что же до государя…
Можно было не объяснять. Генерал чуть со стула не упал от возмущения. Вот, сударыня, результат ваших строгостей! Ваших запретов и «порядочного» воспитания! Он помнил, как император как-то в дороге смешком рассказал ему историю: лет 14-ти, когда у юношества просыпается интерес к неведомому, мать велела отвезти младших великих князей в военный госпиталь и показать им самые ужасные случаи заболеваний от любовного неистовства. Михаила замутило, рвало. А Никс ничего, выдержал, только шатало. Но испугался насмерть.
— Мне было так гадко, так страшно, что я уже с тех пор и не помышлял вовсе… до супруги, естественно.
До 21 года. Хорошо совсем не отшибло. Методы у вас, сударыня, как у дровосека!
Теперь он, буян и развратник Шурка, которого в этой самой комнате, за этим самым столом буквально распинали за невиннейшие амуры с актрисами, должен всех спасать!
* * *Бенкендорф вышел от вдовствующей императрицы в настроении, которое по-русски называется: всех раз…бу. Ты ещё попробуй посоветуй что-нибудь государю, который мечется, как лев по клетке, и бьёт себя хвостом по рёбрам. К которому министры заходят на доклад с опаской.
Поэтому Александр Христофорович решил начать с огневой подготовки по периметру. Отправился в домовую церковь Зимнего дворца на поиски протоиерея Василия Бажанова. «Брат с сестрой! — бубнил он под нос. — Месяц!»
Приходилось только удивляться воле императора. При доброй жене-красавице, которая стелится ковром под ноги, при хорошем доме, при детях-ангелах…
Белизна, позолота, пышный барочный иконостас. Роспись по потолку в зелёно-сине-красных тонах с преобладанием изумрудного, как из глубины вод. И так же, как под водой, тихо, покойно, точно всю суету отсекло на пороге. Отца Василия генерал нашёл за смиренным занятием — выковыриванием воска от прогоревших свечей. Дело для служки, никак не для протоиерея. Но вот ведь. При виде начальника III отделения лицо священника окаменело. Точно говорило: вам не сюда, дверью ошиблись? Бенкендорф понимал: не то плохо, что он немец-лютеранин, а то, что немец-лютеранин — глава тайной полиции, дескать, не своих не жалко.
— Чем обязан? — как бы через силу проговорил духовник.
— Я только что был у вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, — начал Бенкендорф.
— А-а, — протянул отец Василий, как бы одним тоном обозначая своё понимание. — Значит, вы осведомлены о наших бедствиях. — Он был высок, худ, но плечист, отчего одеяние висело на нём, явственно обозначая впалую грудь. — Не стану вас корить за нарушение тайны чужой исповеди. Ведь вы стороной узнали, от несчастной пожилой женщины, которую новость пригвоздила к земле. Но хотел бы понять, что вас привело? Государь и государыня несут крест смиренно.
Смиренно! Бенкендорф чуть не взвился.
— Боюсь, честный отче, есть разные пласты жизни, — вслух сказал он. — В одних смирение августейшей семьи — подвиг. В других оно может отлиться подданным горькими слезами.
Духовник насторожился.
— Что заставляет вас так думать? — Его удивление было неподдельным, он даже голову склонил набок, намереваясь внимательно слушать.
— Сегодня утром его величество получил донос на честного, порядочного человека, — генерал не стал скрывать правды. — И склонен был доносу поверить. В такой он ажитации. Мне насилу удалось отклонить гнев от ни в чём не повинной головы.
Александр Христофорович замер, ожидая реакции. На лице отца Василия было написано: «А я думал, вы один за доносы отвечаете». Но известие его очень не порадовало.
— Беда-а, — протянул священник. — Не справляется.
«Мудрено справиться! Здоровому молодому мужчине!» — про себя огрызнулся генерал.
— И чего же, собственно, вы хотите от меня?
Александр Христофорович задохнулся. Ну как? Ясно же!
— Готов допустить, что по каким-то там канонам воздержание положено, — свистящим голосом проговорил он. — Но не в тереме живём…
— Вам трудно понять, — отозвался отец Василий. — Вы человек иной веры, иного воспитания. Есть подвижники…
Подвижников он не видел! Задурил государю голову и рад, что тот сам подставляет спину под библейские цитаты, как под кнут!
— Его величество — глава православного царства, — терпеливо пояснил отец Василий. — Один на всех. Как он будет требовать от подданных покорности и смирения, если сам греховен? Раз отец семьи впадает в нечестье, дети идут за ним.
Бенкендорф хлопал глазами, не улавливая связи.
— Брак Господь попустил чадородия ради, — наставительно сказал священник. — Именно попустил. Хотя лучше бы для человека и вовсе не знать телесной прелести. Хранить печати чистоты.
— Для этого люди в монастырь уходят, — не выдержал генерал. — Там чего хочешь сохранить можно. Знаете, что выйдет из ваших высоких принципов? Самые низкие последствия. На каждом балу, на каждом выходе за его величеством следуют табуны дам. Разве вы даже в храме не видели?
Отец Василий только вздохнул.
— Государь — сильный человек. Хочет добра царству, не растлит его своим примером.
— Да это против любой человеческой силы! — вспылил шеф жандармов. — Месяц прошёл, и уже министрам жарко. Между тем наше дело — тычки принимать. Верные государевы слуги. А если переговоры? Иностранные послы? Попрёт на рожон, до разрыва отношений. Выйдет война.
Напугал!
Отец Василий огладил бороду, долго молчал, примериваясь к суетным заботам генерала, а потом молвил, как гирю на ногу уронил:
— Значит, царству за царя страдать назначено. А не назначено, Бог беду отведёт. Вы не кипятитесь.
Бенкендорф поперхнулся.
— Я думал найти в вас понимание, сочувствие. А вы сами толкаете государя из хорошей семьи, от доброй жены… Так неизвестно ещё, какая дама попадётся…
Отец Василий сощурился, внимательно наблюдая за собеседником.
— А ведь вы не государя жалеете, — вдруг сказал он. — Не её величество и даже не вдовствующую императрицу. У вас свой интерес.
Догадался! Конечно, свой. Как иначе? Бенкендорф готов был расхохотаться священнику в лицо, но
