Если любишь (сборник) - Курбандурды Курбансахатов
Тойли Мергену эта затея не понравилась, но перечить сыну он не стал. Как ни старалась Акнабат удержать Амана в родительском доме, сколько ни убеждала мужа вмешаться, Тойли остался верен себе.
— Будет ли тебе хорошо, — говорил он жене, — если ты сама причинишь боль единственному сыну? Пусть идет туда, куда влечет его душа. Слава богу, мы пока не нуждаемся в его помощи. Пусть живет, где хочет, был бы только здоров и высоко держал голову.
А когда выяснилось, что горсовет предоставит Аману квартиру не скоро, Тойли Мерген купил ему в городе дом с участком.
Весть об экстренном собрании в родном колхозе, где решается вопрос о его отце, дошла до Амана в тот же день. Дурные вести вообще обладают той особенностью, что распространяются мгновенно, едва ли не быстрее, чем по радио. Так и тут получилось.
Аман бросился к телефону.
— Мама, что там у нас? Что это про отца болтают?
Узнав голос сына, Акнабат, которая и без того не находила себе места с той минуты, как началось собрание, даже всхлипнула.
— Пока, сынок, еще все неясно.
— Мама, ты плачешь?
— Нет, сынок.
— Мама, возьми себя в руки. Не подобает тебе так расстраиваться.
— Ай, сынок, какой бы женщина ни была, она все-таки женщина.
— Мама, ты не только женщина, ты — жена Тойли Мергена. Не забывай об этом.
— Постараюсь, сынок.
— Я вечером еще позвоню.
— Позвони, сынок…
Но Аман не выдержал до вечера. Он позвонил, как только кончился рабочий день.
— Папа еще не вернулся с собрания?
— Нет, пока не пришел.
— А что все-таки слышно? Что отец говорит?
— Ты что, сынок, не знаешь своего отца? Ничего он не говорит.
— Ну, а какое у него настроение?
— Откуда же мне знать. Придет, попьет чаю, поест и снова уйдет.
— А ты бы спросила.
— Ай, сынок, спрашивай не спрашивай — и без того все выяснится.
— Когда?
— Ведь не месяц же собранию тянуться. Не сегодня завтра кончат.
— Да, это верно. Только ты, мама, зря не мучай себя. А я попозже позвоню…
В полночь трубку снял уже сам Тойли Мерген.
— Салам, папа!
— А, это ты, Аман! Ну, как дела, как настроение?
— Ничего, папа. А как у тебя?
— Ай, и у нас не так чтобы совсем скверно.
— Собрание кончилось?
— В свое время и ему конец придет.
— А как ты думаешь, что решат?
— Пока трудно сказать.
— И не чувствуешь, к чему дело клонится?
— Вроде бы и чувствую, да все еще смутно.
— Что же это будет!.. Я как узнал, хотел сразу выехать.
— А ты здесь зачем?
— Ну, все-таки, папа…
— Занимайся своими делами, Аман. И не звони то и дело — только зря мать тревожишь. Понял?
— Понял, папа.
— Ну, если понял, спокойной тебе ночи.
Но в ту ночь сон не шел к Аману. Да и на работе он ходил сам не свой.
О том, что отца сняли, Аман узнал лишь на четвертый день, когда поутру вышел из дому и сразу наскочил на живущего по соседству пенсионера Тархана Гайипа. Толстяк Гайип словно караулил его. Он вдруг возник откуда-то сбоку, решительно преградил Аману путь и долго шевелил своими пухлыми губами, прежде чем приступить к столь радующему его разговору.
— Как поживаешь, сынок? — с удовольствием поглаживая себя по животу и ехидно ухмыляясь, спросил он наконец.
— Спасибо, папаша, все в порядке, — как можно суше ответил Аман, сразу смекнув, о чем пойдет речь, и давая понять собеседнику, что ему некогда.
— А об отце ты уже знаешь? — остановил его сосед, предостерегающе подняв коротенький указательный палец.
— Что я должен о нем знать?
— Ну и времена! — покачал толстяк голой, как дно деревянной миски, головой. — Сын ничего не знает об отце…
— Простите меня, папаша…
— Не торопись, успеешь! Твой отец когда-то был мне закадычным другом… Так вот, его, как говорится, с коня сбросили. Что, не понял? Ну, согнали с трона, одним словом. Не председатель он уже…
— Это я понимаю, — спокойно ответил Аман. — Меня другое удивляет: ваше злорадство.
Молодой человек уже сделал шаг, чтобы обойти назойливого собеседника, как тот снова остановил его:
— Ты, сынок, на меня не сердись. Я ведь попросту, по-соседски. А соседям положено всякие вести сообщать — и добрые, и дурные. Я хотел как лучше…
— Спасибо, папаша…
— Да погоди ты! Второпях такие дела не делают. Наказ тебе хочу дать, — прижимая Амана животом к забору, упорствовал Гайип. — Когда поедешь домой, первым делом передай от меня Тойли Мергену большущий привет. А еще скажи ему, — тут толстяк внезапно хихикнул, — пусть не печалится. Подумаешь, велика беда — выгнали! И без того пора на пенсию. Чего-чего, а белого амура, что в Каракумском канале плавает, на нашего брата хватит. Слава богу, еще никто не запретил его ни ловить, ни продавать. Пусть в город переезжает — крыша-то над головой ведь есть, и не кибитка какая-нибудь, а прямо-таки дворец падишаха… Будем вместе на рыбалку ездить, уху варить. Что касается кубинского рома, то, к счастью, у нас его — хоть залейся… Словом, скучать не будем.
— Боюсь, что отец откажется от таких развлечений.
— А ты не бойся. Ты хоть и славный малый, хоть и инженер, а все еще дитя малое. Пойми, что, если такой всадник с седла сковырнулся, ему уже больше не влезть. Ты что думаешь, может, я по своей воле на пенсию вышел? Спровадили меня, дорогой товарищ, тоже спровадили…
— Не знаю, как там насчет пенсии, а только вряд ли отец захочет с вами рыбу ловить…
Эти не слишком-то вежливые слова вырвались у Амана сами собой, но они-то и позволили ему ускользнуть от опешившего соседа. Впрочем, сквозь толстую, как копыто старого верблюда, кожу Гайипа не проникали никакие обиды, уже через мгновение до Амана донеслась ответная реплика, произнесенная не то чтобы злобно, а скорее даже ласково:
— Обязательно захочет. Еще за счастье почтет!
Хотя молодой инженер на протяжении всего разговора и держался с достоинством, всячески ограждая честь отца от пошлых намеков завистливого соседа, но, честно говоря, дурная весть ошеломила его.
Аман никак не мог предвидеть такого исхода. Он слишком свыкся с мыслью о том, что его отец — человек, беззаветно преданный своему делу, совершенно чуждый всему, что связано с личной выгодой, на редкость справедливый и бескорыстный, — способен преодолеть любую трудность. Ему действительно казалось, что должность председателя закреплена за его отцом пожизненно. И вдруг такое дело…
«Вероятно, отцу сейчас очень тяжело, — думал Аман, торопливо
