Море С - Александр Николаевич Абакумов

— Не за благословением ли я иду к матери? — подумалось вдруг молодому человеку. Он посмотрел на Анну, та тоже о чем-то сосредоточенно думала и была очень серьёзна…

…На святках много смеялись, горячий чай не переводился в гостиной, все были немного утомлены радостной зимней круговертью. Как-то раз поздним субботним вечером, когда отец уже удалился отдыхать, а за столом было особенно весело и шумно, Сергей вдруг перевёл разговор на серьёзное. Услышав слово "война", все умолкли и повернулись к нему.

— Нет, вы только не подумайте, это только некоторые мнения, не знаю…, но они порой меня тревожат, — говорил он тихо — в самом деле, на востоке неспокойно, и кто знает, когда ещё мы будем так веселиться, — он уже пожалел, что завёл этот разговор, но затем продолжил:

— Ну вот, огорчил я вас немного, не корите… Просто подумалось, что это всё так ценно вокруг и так зыбко… Ладно, — опомнился он — заварочки подлейте старшему брату!

Все заулыбались и незаметно вернулись к прерванным разговорам. Анна, всегда чуткая к таким поворотам, встала, и, оправив платье, вышла. В буфетной был беспорядок, что часто случалось на этих днях, когда событий было много, времени мало, а ожидание чуда не покидало сердце. Из кухни только что принесли самовар, и Анна, поблагодарив и отослав кухарку, стала заваривать чай в знакомом всем старом пузатом чайнике. Открылась дверь, в буфетную вошли Николай и его всегда смешливая младшая сестра Любаша. Оставив брата, она подбежала к Анне и, приобняв ее сзади за плечи, прижалась щекой к её плечу:

— Какая же ты славная, Анюта! А мы вот с Колей пришли тебе помогать! Можно?

Люба очень любила Анну. Из чего и когда выросла эта любовь, это доверие — кто знает?… Возможно, с тех давних пор, когда жива была её мать, и молоденькая тогда Аня всегда была рядом с ней? А может быть сейчас, уже взрослая, она осталась для неё тем маленьким мостиком между счастливым прошлым и неизвестным грядущим? Но возможно, она просто чувствовала, что брату хорошо с ней, и радовалась своей догадке? Анна улыбнулась ей:

— Вот…варенье…вишнёвое. Нужно отнести к столу…

Любаша аккуратно понесла вазочку с вареньем в гостиную, с удовольствием облизнув рубиновую его каплю с мизинца.

Заваривать чай Ане всегда нравилось. Получался он у неё особенный — густой, прозрачный, пьянил и запахом, и цветом. Никто не знал какие травы она туда добавляла, но запас их был велик. Николай из-за её плеча смотрел как быстрые руки управляются с непростым и красивым делом. Через какое-то время священнодействие над чайником, наконец, закончилось. Все было готово, молодая женщина повернулась, аккуратно держа свое сокровище и прихватив его полотенцем. Молчание длилось и длилось…

— Горячо, Аннушка? — он смотрел ей в глаза.

— Горячо, Коля, ты знаешь. Очень горячо…

Расходились поздно. Усталый дом довольно быстро затих, один за другим мерк теплый свет в окнах и очень скоро только полная луна сияла над занесенной снегом усадьбой. Вечные небеса, как и восемь лет назад, погрузили в синий сон всё вокруг. Всё, но не всех. Николай стоял у окна в своей комнате, когда туда, держа в руке керосиновую лампу, тихо вошла Анна. Подождав когда он обернётся, она приложила палец к губам:

— Тише…, весь дом уже спит. Пойдем со мной…

По длинным и тёмным коридорам шли они очень долго. Или это только так казалось. Счастливый этот путь им можно было пройти лишь однажды и обоим хотелось чтобы он длился и длился. Поднялись на второй этаж, но не привычным путём, а по какой-то боковой, ветхой и забытой лестнице. Здесь детьми они когда-то бегали и прятались, и замирали от восторга, погружаясь в тайны темных закоулков и скрипучих половиц. Последний из коридоров, куда они попали, не имел потолка, высоко над головой даже угадывались стропила, а у самого конька крыши синело слуховое оконце. Анна остановилась у старой, тяжелой двери и, отдав Николаю лампу, с трудом провернула ключ в замке. Затем оба они шагнули в темноту. Одинокого, маленького как у лампадки, огонька не хватало чтобы осветить всю огромную комнату с низким потолком, который держала на себе старая деревянная балка. Пространство, казалось, не имело пределов, а воздух был теплый и, на удивление, жилой. Оказалось, это и был их дом, заботливо подготовленный, с натопленной печью и во всех смыслах чистый. Огонь в лампе погас под лёгким дыханием молодой женщины, в темноте комнаты только небольшое окно проливало слабый свет на этих двух людей, так долго шедших навстречу друг другу. Но и это мерцание вскоре померкло — черная и густая волна накрыла Николаю лицо и были это давно желанные и просящиеся на свободу чьи-то распущенные волосы…

…В то утро он проснулся очень рано и медленным был синий зимний рассвет. Взглянув так близко на лицо спящей Анны, Николай поразился тому, что увидел — она была вся голубая, и лицо, и рука, застывшая в каком-то фантастическом жесте. Не поверив в то, что было перед глазами, ему пришлось приподняться, склониться над ней и смотреть ещё… С неё как будто слетела маска. Это не была она, любимая сегодняшняя или недалекого прошлого. Это не была та девушка, какую он знал и любил в юности. Это была, наверное, та самая её сущность, и узнаваемая и совершенно неизвестная, неопределенного возраста, прекрасная, непонятная, неподвижная, притягивающая и пугающая, совершенная, находящаяся не здесь. И голубая. Черты лица были четкими, жест руки был такой изящный и необычный — до своего скорого смертного часа он будет его вспоминать. Вот только смотреть на это долго было совершенно невыносимо, все равно как на солнце или на мертвеца. Зрение и все существо Николая переполнялось чем-то небывалым и приходилось закрывать глаза, через какое-то время вновь открывать и так несколько раз. Он боялся, что это всё исчезнет; опасался, что она проснётся, но ничего не менялось. Приходилось верить в происходящее, но длилось это совсем немного. Почему, а лучше сказать, для чего и какая сила позволила ему прозреть в эти мгновения, а затем все-таки милосердно пощадила? Остаток сил ушёл на то, чтобы перевести дыхание и море сна незаметно и неотвратимо поглотило