Солдат, рассказавший неправду - Алексей Николаевич Котов

совсем близко от земли, и очень странным казалось то, что механики после осмотра останков самолетов утверждали, что «мессер» ударили снизу. Сам бой (если он вообще имел место) был настолько скоротечным, что его никто не видел. Да и пулеметных очередей никто не слышал. Гипотез было очень много, но, в конце концов, стала высвечиваться только одна. В тот день наши зенитчики неподалеку сбили «бубнового» «мессера», и не исключено, что его напарник искал того, на ком мог сорвать свою злость. И не просто сорвать, а… с большим унижением врага, что ли? В конце концов немец заметил заходящий на посадку «У-2». Он спикировал на него, но не стрелял, а попытался ударить его сверху, впрочем, даже не ударить, а надавить шасси на крошечный самолетик и без единого выстрела вогнать его в землю. Чем не унижение врага?.. Ни одного патрона не израсходовал, а самолет противника все-таки уничтожил. Конечно, немец рисковал, но для летчика-аса это было все-таки выполнимой задачей: верхнее крыло биплана «У-2» находится над местоположением летчиков, и свой пропеллер не заденешь. Но, наверное, девушки успели заметить заходящий на них «мессер»… Скорее всего, это был штурман, потому что внимание летчика во время посадки сосредоточено на взлетной полосе. И летчица вместо того, чтобы попытаться улизнуть в сторону и сохранить мизерный шанс на жизнь, рванула штурвал на себя…

И.В. Фактически это был таран против тарана?

А.Н. Этого никто точно не знает. Например, когда штурман заметила «мессер»: за десять секунд до столкновения или только за пару? В зависимости от времени можно по-разному оценивать ситуацию, и не только с точки зрения полетных траекторий, но и с точки зрения психологии. Между двумя секундами и десятью слишком большая разница в принятии возможных решений. Здесь нужно моделировать и тщательно все просчитывать, но этого никто не делал. А свидетели и одновременно участники — немецкий летчик и наши девушки — погибли. Одну из них хоронили в закрытом гробу… О второй Иван Дмитриевич сказал, что она показалась ему очень молодой, а ее лицо было каким-то удивленным.

И.В. А вам не кажется, что Вы слишком сильно изменили ситуацию в своем рассказе?

А.Н. Нет… Впрочем, даже не «нет», а я об этом попросту не думал, потому что более точная ситуация, на мой взгляд, не поддается художественному описанию.

И.В. Что же, с Вами не соскучишься, уважаемый Алексей Николаевич… Впрочем, нам пора завершать беседу — она и так получилась довольно большой. Единственное, что мне хотелось бы сказать… нет, точнее, пожелать новой рубрике — стать успешной. А для этого потребуются много присланных материалов и вовлечённость наших авторов и читателей. Давайте вместе сотворим эту великую легенду о том, что было. Ведь мы — люди, пусть и не видевшие войны, но все-таки знающие о ней… Знающие очень многое из рассказов наших близких и просто знакомых людей.

МЕРА ЛЮБВИ

1.

… У мальчишек всегда много дел. Поэтому я не слышал с самого начала рассказ бывшего фронтовика «Майора» и едва ли не его половина в моем изложении только попытка восстановить события с помощью логики. Но я довольно хорошо запомнил то первое, что услышал, когда подошел к столу с разнообразными закусками и горделивыми бутылками.

— … Коля, пойми, тогда я просто запутался, наверное. А может быть и хуже. Представь, ты переходишь реку вброд, тебя вдруг подхватывает поток воды, приподнимает так, что ты теряешь опору под ногами и тебя несет черт знает куда. Дело-то было не в моей глупости или слабости. «Смерш» он и есть «Смерш», там слюнтяев и дураков не держали. Не знаю, но… Самым трудным на войне было из немецкого окружения в одиночку выходить. Вроде бы никто тебя никуда не торопит, никто тобой не командует. Хочешь — иди, хочешь — отдохни немного. Но тогда-то и начинает в тебе шевелиться сомнение, а стоит ли идти?.. Ведь жизнь дается только раз. И зачем тебе вся эта война?.. Это сейчас мне просто обо всем рассказывать, когда мы с тобой водку пьем. Ведь теперь мы с тобой простые и добрые. Но на войне доброты не бывает…

У «Майора» было растерянное лицо и виноватые глаза. Из всех гостей моего отца, как говорила моя мама, он был самым «буйным и невоспитанным». Я бы добавил еще «а еще веселым!», но, уверен, что не заслужил бы одобрения матери. Короче говоря, я никогда не подозревал, что увижу «Майора» вот таким: растерянным и словно придавленным грудью к столу какой-то неведомой и недоброй силой. Он сгорбился, его лицо было непривычно мрачным, а упрямый лоб пересекала глубокая морщина.

Мой отец не воевал в Отечественную, не хватило одного года до призыва и — кто знает? — может быть, некое чувство вины тянуло его к бывшим фронтовикам. Среди них было много разных людей, в том числе и странных, но дядя Семен по прозвищу «Майор», наверное, был самым заметным.

Он как-то раз сказал:

— Эх, мне бы писателем стать!.. — «Майор» засмеялся и стукнул ладошкой по столу. Он всегда заметно оживлялся, когда к нему, по его мнению, приходили хорошие «идейки». — Какие бы я замечательные романы о средневековых рыцарях и пиратах тогда написал!..

Я удивился, услышав такое странное желание от бывшего фронтовика и уж тем более от «смершевца». Нет, конечно, я бы сам с удовольствием прочитал приключенческую книгу, но представить себе дядю Семена в роли сочинителя легкомысленных похождений какого-нибудь авантюриста я все-таки не мог.

«Майор» взъерошил мне волосы и снисходительно сказал:

— Жизнь — это интереснейшая штука, пацан. А если прожить ее по-настоящему, то к концу она должна стать еще интереснее. Ну, как хорошая книга.

Но вернемся к тому рассказу, о котором я упомянул в начале. Напомню, что этот, так сказать, восстановленный монолог дался мне не без труда. В такой работе не так тяжело находить нужные слова, сколько отсекать лишние, чтобы не расплывались образы. Не думаю, что это удалось мне в полной мере, но мне не хотелось, чтобы в рассказе «Майора» вдруг зазвучали резкие и откровенно жестокие нотки…

2.

— … Этого гада прямо