Человек с той стороны - Ури Орлев
Мама всегда утверждала, что мой отчим только говорит жестко, а на самом деле даже муху не способен обидеть. Но однажды, когда мы с ним в очередной раз шли по каналам, этот Круль вышел нам навстречу. Он, наверно, давно уже заподозрил отчима и начал за ним следить. Вероятно, увидел, что Антон закупает подозрительно много продуктов. К счастью, своим открытием он ни с кем не поделился, а утаил его для себя. Поэтому, когда он умер, этот секрет сошел вместе с ним в могилу. И я думаю, что могилу он нашел как раз на еврейском кладбище.
Это случилось ранним утром, когда мы шли по каналам в гетто. Внезапно мы услышали чей-то гаденький смешок, и кто-то осветил нас фонарем.
Круль уже нас поджидал. Он стоял на повороте канала с фонарем в руке и смеялся. Фонарь он включил не сразу, подождал, когда мы подойдем совсем близко. Включил, засмеялся этим своим мерзким смехом и сказал, что отныне мы должны делиться с ним своими доходами.
Антон даже глазом не моргнул. Он словно не увидел ничего странного в том, что Круль нас подстерег, и ответил ему сразу по существу:
— Хорошо, но также затратами и риском.
Я думаю, что это действительно было по-честному. Пусть бы он тоже вложил деньги в товар и таскал его вместе с нами. Именно это отчим ему и предложил. Но Круль отказался. Он просто требовал, чтобы мы платили ему за молчание, иначе он на нас донесет. Это называется вымогательство, шантаж. И тогда Антон сказал мне:
— Пройди за поворот, Мариан, мне нужно поговорить с паном Крулем наедине.
Я свернул за угол туннеля. Отчим посветил мне своим фонариком. Но, пройдя несколько шагов, я, понятное дело, тут же вернулся. Мне хотелось посмотреть, что произойдет. Я увидел, как отчим опускает свой мешок прямо в грязь — ведь досок там не было — и подходит к пану Крулю. Я был уверен, что он просто хочет негромко поговорить с ним. И только потом увидел нож. Отчим вытер его об одежду Круля и снова спрятал в карман плаща. А потом вынул из кармана повязку — белую ленту со щитом Давида, все евреи Варшавы были обязаны в те дни носить такую на руке, — и надел эту ленту на руку пана Круля. В то время мы всегда брали с собой в каждую ходку несколько таких повязок. В гетто нам предстояло, выйдя из канализации, пройти с товаром на Кармелитскую улицу, и мы должны были выглядеть, как все вокруг. Поэтому мы тоже повязывали себе на руку эти еврейские ленты.
Я видел, как отчим поднял было ногу, чтобы столкнуть тело Круля в канал, в грязный поток, но потом передумал, стал рыться в его карманах, достал оттуда что-то — видимо, деньги — и переложил себе в карман. Потом порвал несколько бумажек, бросил их в поток, еще раз посмотрел в мою сторону и наконец толкнул мертвое тело ногой и отправил его в последний путь. И только тогда позвал меня. Я сделал вид, что не слышу, и он позвал меня еще и еще раз. Лишь тогда я вышел из-за угла, подошел к нему и помог поднять мешок на спину. Об этой встрече я не рассказал ни единому человеку. И маме, конечно, тоже.
Вот такая была у нас работа. Из каналов мы выходили прямо в гетто, через сарай на улице Лешно, номер пятьдесят шесть, а оттуда шли — обычно с большей частью товара — на Кармелитскую. Дорога была недлинной и потому не очень опасной, и к тому же евреи, которым принадлежал сарай, давали нам сменную одежду, чтобы от нас не воняло на улице. Помню, когда мы возвращались в этот сарай, чтобы идти домой по тем же каналам, было до жути противно снова влезать в нашу мокрую и вонючую одежду. Ну вот, мы выходили из сарая и шли по гетто с грузом на спине, а вокруг были одни евреи, и я то и дело пробовал представить себе, что я — один из них. А в тех местах, где можно было видеть нашу, польскую, сторону города, я задирал голову и смотрел через стену. До сих пор не могу забыть эту дорогу. Каждый раз по возвращении из такой ходки мне снились страшные сны, особенно из-за детей. Ты шел, а они сидели на земле и умоляли о кусочке хлеба. Или лежали на тротуаре, а изо рта у них текла слюна. Правда, отчим сказал, что они просто набирают в рот мыльной воды, чтобы вызвать жалость у прохожих, но я видел и таких, чьи тела уже были прикрыты газетами. Отчим запрещал мне смотреть на этих детей, потому что однажды почуял: еще минута — и я стащу свой мешок со спины, чтобы раздать еду этим голодным детям. Он сказал, что, если кто-нибудь узнает, кто мы такие и что у нас в мешках, нам конец. В Варшаве были и другие контрабандисты, большего размаха, которые объединялись в артели и держали целые армии наемных бандитов. Такие воротилы имели связи с немецкими полицейскими на входах и выходах из гетто. Они не боялись ничего. Но мы с отчимом были «мелкими частниками», мы работали вдвоем, и спасали нас только наш особый, никому не известный маршрут по туннелям — и сохранение тайны.
Иногда в наш приход главные улицы гетто были полны народа, по ним даже трудно было пройти. Но еврейские полицейские строго регулировали движение: идущим в одном направлении они приказывали двигаться по левой стороне, а идущим в противоположном направлении — по правой. И при этом сохраняли узкий пустой проход посередине, иначе никто бы вообще никуда не мог добраться.
Еще помню, как я был потрясен, увидев еврейского полицейского, который бил своего же парня-еврея. Я не мог поверить своим глазам. Мне кажется, это было во
