Зимний сад - Кристин Ханна
– Что такое? – спросила Мередит.
– Ничего.
– Ты же не просто так покачал головой. В чем дело?
– Я только что задал тебе вопрос.
– Я не расслышала. Задай еще раз, пожалуйста.
– Уже неважно.
– Ладно. – Прихватив кофе, Мередит направилась в столовую.
Такие сцены случались у них уже сотни раз, но почему-то только теперь, проходя под этой старомодной люстрой, украшенной дурацкой омелой из пластика, она вдруг взглянула на все по-новому.
Посмотрев на себя будто со стороны, Мередит увидела сорокалетнюю женщину, которая, стоя с чашкой кофе в руке, таращится на мужа и на пустые места за столом, – и на долю секунды ей захотелось представить, какую еще судьбу могла избрать для себя эта женщина. Что, если бы она не возвратилась в родной город управлять питомником и растить детей? Что, если бы она не вышла замуж так рано? Кем бы она стала тогда?
Но тут все лопнуло, словно мыльный пузырь, и она вернулась в реальность.
– Ты придешь домой к ужину?
– А когда-то не приходил?
– Значит, в семь, – сказала она.
– Ну конечно, – сказал он, листая газету. – Все должно быть по часам.
В восемь часов Мередит была у себя в кабинете. Как обычно, она пришла первой и пробежалась по всем секциям второго этажа склада, по пути включая везде свет. Проходя мимо отцовского кабинета, сейчас пустого, на мгновение задержалась и поглядела на прибитые к двери памятные таблички. Папа тринадцать раз становился «Фермером года» и по-прежнему был большим авторитетом в индустрии – неважно, что теперь он приходил в офис только от случая к случаю и последние десять лет, можно сказать, находился на пенсии. Он все еще оставался лицом яблоневого питомника «Белые ночи» – человеком, который одним из первых обратил внимание на «голден делишес» в шестидесятых годах и «гренни смит» в семидесятых, а в девяностые продвигал сорта «фуджи» и «бребурн». Ему принадлежал и проект холодильных хранилищ, который произвел в отрасли настоящий переворот, позволив экспортировать лучшие яблоки на мировые рынки.
Конечно, сама она тоже сыграла немалую роль в развитии семейного дела. Именно по ее инициативе расширили площади холодильных хранилищ, и теперь сдача складов в аренду приносила немалый доход. Вместо старого фруктового павильона она открыла у дороги сувенирную лавку, где продавались сотни товаров: изделия окрестных ремесленников, местные деликатесы и безделушки на память о «Белых ночах». Как раз в это время года, в преддверии праздников, в Ливенворт целыми поездами съезжались туристы, чтобы посмотреть, как зажигают рождественские огни, и частенько кто-нибудь из них заглядывал и к ней в лавку.
Прежде чем приступить к работе, Мередит позвонила младшей дочке. В Теннесси было около десяти.
– Эмм… Алло? – отозвалась Мэдди.
– Доброе утро, – бодро сказала Мередит. – Кажется, кто-то проспал.
– Ой, мам, это ты. Привет. Я вчера поздно легла. Занималась.
– Мэдисон Элизабет!
Эти слова произвели желанный эффект. Мэдди вздохнула:
– Ладно-ладно. Я ходила на вечеринку в кампусе.
– Милая, я понимаю, как это все весело и как тебе хочется сполна насладиться колледжем, но у тебя уже на следующей неделе первый экзамен. Вроде бы утром во вторник, да?
– Да.
– Нужно уметь сочетать учебу с весельем. Так что вытаскивай свою распрекрасную задницу из кровати и марш на занятия. Очень полезный навык: вставать вовремя после бурной гулянки.
– Никто не умрет, если я пропущу одну пару испанского.
– Мэдисон.
– Все-все, встаю, – засмеялась Мэдди. – «Испанский для начинающих», жди меня. Hasta la vista, baby.
Мередит улыбнулась.
– Я позвоню в четверг, расскажешь, как прошло. И позвони сестре. Она вся на взводе из-за теста по органической химии.
– Ладно, мам. Люблю тебя.
– И я тебя, принцесса.
Мередит повесила трубку; настроение заметно улучшилось. На три часа она полностью погрузилась в работу. Она перечитывала последний отчет по урожаю, как вдруг зазвонил внутренний телефон.
– Мередит? Тут твой отец на первой линии.
– Спасибо, Дэйзи, – сказала она и переключила линию. – Привет, пап.
– Мы с мамой хотели позвать тебя к нам на обед.
– У меня куча дел, пап…
– Пожалуйста?
Мередит никогда не умела отказывать папе.
– Хорошо, договорились. Но к часу мне нужно в офис.
– Чудесно, – сказал он, и по голосу было понятно, что он улыбается.
Повесив трубку, Мередит вернулась к работе. В последнее время ей то и дело приходилось разгребать один завал за другим: производство набирало обороты, спрос падал, а цены на экспорт и перевозку взлетели до небес. Сегодняшний день оказался не менее нервным. К полудню в затылке поселилась смутная, тянущая боль. И все же, покинув кабинет, Мередит улыбалась каждому работнику, которого встречала по пути через склад на улицу.
Меньше чем через десять минут она уже парковалась перед родительским гаражом.
Дом их словно явился из какой-нибудь русской сказки: двухэтажная веранда напоминала башенку, фасад украшала изящная резьба, а по случаю Рождества на карнизах и балюстрадах горели огни. Медная кровля в серый зимний день казалась блеклой, но в солнечном свете сияла, будто жидкое золото. Этот дом, стоявший на пригорке над долиной и окруженный высокими могучими тополями, был известен на всю округу, и туристы, проходя мимо, не упускали случая сделать снимок.
Построить что-то столь до нелепости чужеродное могла, разумеется, только мать. Западный Вашингтон – и вдруг русская дача. Абсурдным было даже название их питомника. Русская сентиментальность: «Белые ночи».
Да уж, белые ночи. Здесь-то ночи были чернее, чем свежий асфальт.
Мать, впрочем, мало занимал окружающий мир. Главное, что она получила свое. Муж преподносил Ане Уитсон все, что она только ни пожелает, – а желала она, судя по всему, стать хозяйкой сказочного замка и яблоневого сада – усадьбы с русским названием.
Мередит вошла. В кухне никого не было, но на плите кипел суп в большой кастрюле.
Она заглянула в гостиную. Свет лился через окна располагавшейся в северной части двухэтажной веранды – той самой башенки, которой славились «Белые ночи». Паркет был до блеска начищен пчелиным воском; мать упорно продолжала им пользоваться, несмотря на то что по полу можно было кататься в носках, как на ледовом катке. У центральной стены стоял огромный каменный камин, который окружали антикварные диваны и кресла с роскошной обивкой. На картине, что висела над камином, масляными красками была изображена летящая сквозь снег тройка – романтичного вида упряжка лошадей одной масти. Почти что «Доктор Живаго». Слева от камина множество картин с русскими церквями, а прямо под ними мать обустроила то, что называлось «красным
