Тишина - Василий Проходцев
Глава 3
На удивление бодрый, Иван вскочил еще до зари. Он видел, как утренняя хмарь озаряется первыми лучами солнца, и как незаметно быстро становится светло. Пуховецкий не любил раннего утра, а его нелюбовь еще усилилась с тех пор, как он попал в перекопское рабство. Воодушевление раннего утра казалось ему всегда ложным, как румяна на щеках мертвеца. Но сегодня он испытал небывалый прилив сил. Даже Ильяш, который редко вставал после рассвета, на сей раз был удивлен.
– Видать, и правда баня с русскими делает чудеса! Что же, вылезай, Иван!
Словно после заутренней, на которой он не бывал уж года с два, с сияющим лицом подошел Пуховецкий к караготу вылезши из ямы. Он едва удержался от того, чтобы сказать "Христос Воскресе!" и обнять своего хозяина. Настолько распирала его радость его открытия, подкрепляемая надеждой на успех.
Ильяш, смущенный, но, в, то же время, и обрадованный воодушевлением Ивана, застенчиво подвел его к уже хорошо знакомой тому постройке, и указал на нее рукой.
– Вот, Ваня, ничего нового. Очистишь – и она твоя! Представь себе, что пока ты тут будешь прохлаждаться, придется мне заработать пару ахме. Надо ведь на что-то тебя содержать. Бог велит быть милостивым к блаженным, и по той заповеди я не щажу себя, а тебя, Иван – жалею. Не будь же и ты ленивым. Как говорил пророк, лень – самый страшный из грехов, ведь она – мать всех остальных пороков!
Даже разглагольствования карагота не могли сдержать огня, который рвался наружу из Ивана. Когда тяжело груженая повозка Ильяша отправилась со двора, Пуховецкий почти бегом ринулся к тому самому сараю, на который еще вчера смотреть не мог. Он радостно потирал руки. Из окон караготского дома на него удивленно смотрели еще несколько пар глаз, принадлежавших жене и многочисленных дочкам карагота, которых и сам Ильяш уже сбился со счету. Иван же не мог и не должен был их видеть – как он ни старался, запрет оставался соблюден.
Погружение в недра сарая было еще менее приятным, чем ожидал Иван. Сперва он долго сражался с дверью: ее пришлось пинать, тыкать, шатать во все стороны, пока она, наконец, не начала поддаваться. Но радость от победы была недолгой – ожидавшее Ивана внутри зрелище было поистине печальным. Только хозяйственный карагот, а, судя по количеству скопившейся пыльной и ненужной дряни, и многие поколения его предков, могли собрать в таком маленьком помещении столько совершенно ненужных предметов. Поворчав себе под нос, Иван взялся за дело, и оно, на удивление, принялось неплохо.
"Не так страшен черт! – думал он – Глядишь, не успеет Ильяш свою косматую голову с рынка притащить, как уж все готово будет". Домашние карагота в этот день не сильно приглядывали за Иваном. Причиной тому был его исключительно воодушевленный настрой, но, не в меньшей степени и прямой запрет караготской религии смотреть замужним женщинам и девицам на мужчин. Впрочем, толкования закона оставляли много простора для их применения, и даже злоупотребления. Пока высокий и статный Иван расчищал переднюю часть пещеры, в которую ему надлежало погрузиться, сразу несколько невидимых им глаз наблюдали за ним. Затем Пуховецкий исчез внутри, а из-за грязной, неумело сколоченной двери мыльни полетели предметы сначала понятного, а потом все менее и менее ясного назначения. Женщины караготского дома, которые уже давно мечтали добраться до бани, могли теперь лишь вздыхать и сетовать.
Иван же был неудержим. Не успело солнце дойти до полудня, как жалкая постройка преобразилась. "Хоть калгу тут мой!" – сказал бы Ильяш. Иван же собирался мыть в этой бане не калгу, и не нуреддина, а собственную – царскую! – персону. Полностью расчистить мыльню от хлама было выше человеческих сил, но Пуховецкий сделал все возможное. С еще большим воодушевлением натаскал он дров и воды. С водой в караготском поселке были особенные трудности, но даже долгий путь в гору с двумя ведрами на плечах не смущал Ивана.
И вот, час пробил. Огонь поблескивал на поленьях, пар шумел и обжигал спину. Царские знаки на разогревшейся и очищенной коже были видны хоть с самого Перекопа. "Пора!" решил Иван.
Но явиться перед подданными наследнику московского престола следовало во всем великолепии. Пуховецкий провел немало мучительно долгих минут, выбирая нужную для того, чтобы выйти наружу. Для успеха его дела, несомненно, нужны были зрители, которые, между тем, постоянно выходили во двор, но были все женского полу, а значит не помощницы ивановому начинанию. То хозяйская дочка, вся закутанная в платок с головы до ног, покидала свой дом, то крымская или украинская служанка выбегали во двор по каким-то своим хозяйственным надобностям. Но вот, наконец, со двора послышался мужской голос – голос Ильяша. Ждать было нечего, но и решиться было ох как сложно. Сейчас, когда было так хорошо после бани, и не хватало, пожалуй, только кувшина горилки да миски борща, как раз сейчас меньше всего Пуховецкому хотелось рисковать, идти на пытку и смерть. Между тем, именно это ждало Ивана в случае неуспеха его замысла. "Нужно, чтобы точно старый черт был во дворе. Дождусь – и тогда пойду сразу" – решил про себя Иван. Томясь от нерешительности и волнения, он принялся хватать все, что попадется под руку и рассматривать оставшиеся в мыльне предметы, а их было немало. Один привлек его внимание. Это была странная вещь из дешевого и потемневшего металла, вытянутая, вроде булавы или скипетра, но гораздо менее внушительная. Вся она была покрыта, словно пень изъеденный жучками, какими-то мелкими и витыми письменами, а может быть рисунками. "Державы нет, так хоть со скипетром явлюсь перед подданными" – мрачно подумал Иван. В этот момент со двора снова раздался мужской голос. Сомнений не было – это был Ильяш, и уходить в дом он вскоре не собирался. Иван прочитал Символ Веры, перекрестился на заваленный и грязный угол мыльни, взял "скипетр" и направился к выходу. Бедра он обмотал грязной холщовой тряпкой, которую прижимистый карагот выдал ему в качестве полотенца. Грудь же и спина его были обнажены, блистая знаками царского достоинства.
Иван не ошибался: Ильяш действительно был до
