Александр Шмаков - Азиат
По утрам глубокая и широкая рудничная яма освещалась солнцем только с одной стороны, другую окутывал мрак. Исполинской лестницей спускались уступы с верхнего края ямы. До позднего вечера во всех углах рудника раздавался стук кайл, шум отваливаемых глыб, топот лошадей, крики и брань рудовозов. В воздухе повисали густые облака пыли, дышать было нечем. Солнце накаляло камни, и в яме стояла изнурительная духота.
Даже в часы, когда рудокопы поднимались на край ямы, чтобы съесть принесенный в узелках скудный обед, рудник не смолкал. Штейгер заряжал динамитом выбуренные в твердых породах шпуры, и гулкие взрывы сотрясали землю.
Герасим подсаживался к рудокопам, заводил житейские разговоры. Спрашивал, сколько вырабатывают, каковы заработки.
— От того, что получаем, сытым не будешь, — пожаловался как-то сутулый, обутый в лапти рудокоп, по прозвищу Ворона, похлопал себя по животу, подтянул домотканые портки.
— Конторщики удержанья делают, шиш заместо заработка получаешь, — добавил другой. Он вытянул сжатую в кулак шершавую руку с набухшими венами: — А долги, как грибы после дождя, растут и растут!
Герасим чувствовал свое бессилие чем-либо помочь. А помочь надо было. Не могла же дальше продолжаться такой беспросветной, беззащитной их жизнь!
Мишенев попросил Ворону показать расчетную книжку. Тот полез за пазуху, вытащил грязную тряпку, развернул ее на коленях избитыми и огрубевшими пальцами.
— Погляди-ка, может, рупь-добавка к получке вылупится…
Герасим смотрел одну, другую, третью книжки и видел — удержания за припасы и аванс были, действительно, велики — рудокоп получал на руки рубль-полтора или совсем ничего, а долг за ним все прибавлялся и прибавлялся.
— Вот и рассуди по справедливости, Михалыч, — попросил его отвальщик Кирилыч и с горечью заключил: — Жить-то каково ноне? А без работы брюхо и вовсе затоскует… Разберись, Михалыч, что к чему, помоги…
«Разберись, Михалыч», — повторил тогда про себя Герасим, но чувствовал себя бессильным. Растерявшийся от такой вопиющей несправедливости, Герасим не знал, что ему следовало делать, с чего начать. Рудокопы после обеда спустились в яму, откуда клубилась едкая пыль, а он постоял еще немного и направился в контору. Надо было бы встретиться с Огарковым и поговорить. Павел Васильевич Огарков — инженер-изыскатель сочувственно относился к рудокопам, пользовался у них доверием. Герасим бывал дома у Огаркова, заходил за свежими газетами, брал книги из его библиотеки, хорошо подобранной из русских и европейских писателей.
А тот и сам шел ему навстречу. В фуражке с горным знаком и кокардой, с накинутой на плечи тужуркой с золочеными пуговицами, он был красив, полон сил и энергии.
— Павел Васильевич, — начал с ходу, — объясните, пожалуйста, почему такие большие удержания с рудокопов?
Огарков пожал плечами.
— Тоже удивляюсь. Доказываю управляющему, но он… — инженер только развел руками.. — Долги можно списать…
Огарков присел на крупный кварцитовый валун, каких много у подножия Шихана, и задумчиво посмотрел на плоскую южную сторону скалы, обращенную к Успенскому руднику. Она была поката, поросла, словно шерстью, мхом и мелким, редким ельником. Северная же сторона представляла голую, почти отвесную стену, изрезанную глубокими трещинами. Шихан походил на понурую человеческую фигуру.
— Есть у нас на приемке руды в пожог балансирные весы, — сказал Огарков, — показывают всегда минимальный вес, на который установлены. Да, ми-ни-мальный! В забое не могут угадать, сколько же нужно грузить в колышку-таратайку руды, чтобы она в обрез перетянула плечо весов… — Огарков выбросил вперед руку, как бы показывая плечо этих весов, — грузят колышку всегда с «походом». «Поход» обнаруживается, к сожалению, не здесь, а на заводах, где привезенная руда взвешивается с точностью до пуда. И вот, извольте знать, Герасим Михайлович, количество руды, перевезенной в заводы превышает числящуюся в пожогах процентов на десять. Каково! Выходит, на каждый миллион пудов руды в пожогах излишек выражается в сто тысяч пудов! Чтобы наработать столько руды, заводоуправление должно было бы уплатить дополнительно 1200 рублей, а фактически не платит ни копейки…
— Это же грабеж среди белого дня, — изумился Мишенев.
— Вопиющая несправедливость, Герасим Михайлович. Все ее понимают, но никто ничего не делает. А этих денег хватило бы, чтобы погасить казне рудокопские долги…
— Спасибо, Павел Васильевич, — сказал Мишенев. — Вы помогли мне многое понять глубже.
Вскоре Мишенев собрал рудокопов на Шихан-горе, чтобы поговорить с ними о делах. Не выходили из головы слова Кадомцевой о ноше, которую каждый берет по себе. Хватит ли у него силы для этой ноши? Ведь он пришел к рудокопам не с пустыми руками, а с листовкой, полученной с оказией из Златоуста. Понимал, сколь осторожно предстоит завести речь.
Листовку дал почитать Дмитрий Иванович. Рудокоп не сказал, что ее передал вернувшийся из Златоустовского завода Егорша. Он ездил туда с Огарковым по казенным делам. Наслушался там Егорша рабочих, новостей набрался, бумагу ту за пазуху спрятал. Передал ее кум из большой прокатной. «Увези-ка, — сказал, — вашим рудокопам, пусть почитают. Узнают о наших делах, может, голос подадут».
Герасим Михайлович понимал, он не одинок. Но пока еще не знал, кто же направлял подпольную, умело организованную связь. Догадывался лишь, что Митюха был ее надежным звеном.
Волновался Мишенев напрасно. Рудокопы дружно подходили. Поначалу беседа не вязалась. Ждали, когда начнет Герасим Михайлович. И он заговорил о тяжелой работе, о низких расценках, о которых узнал от Огаркова. Рудокопы молча слушали его. Потом зашумели.
— Придет получка, а получать-то и нечего, один пустодым.
— То обсчитают, а то оштрафуют. Начальство готово с потрохами сожрать…
— Не жизнь — одна маята шматовская…
— Еда тоже — хлеб с квасом да редькой. За смену-то ухайдакаешься, едва ноги волочишь.
— Скоро совсем протянем, — как бы подытожил все их разговоры Егорша, сидевший поодаль от других и потягивавший трубку.
— Рано о смерти думать, Егор Иванович, надо за жизнь бороться, — вмешался Мишенев. — Разве лучше живут рабочие Златоустовского завода? А там не собираются протягивать ноги, там поднимают руки и борются за свои рабочие права. Там бастуют, устраивают стачки…
Мишенев встал с серого камня, на котором сидел, снял фуражку, достал из-под подкладки листовку, бережно развернул ее. Рудокопы в ожидании притихли.
«Товарищи рабочие! — начал читать Мишенев. — Вы уже убедились, как заботится об нас разное начальство. До тех пор, пока мы слезно просили разных начальников о своих нуждах, они не хотели с нами даже разговаривать как следует. Теперь же, когда мы стали настойчиво требовать того, что нам нужно, мы кое-чего уже добились. Потребуем же и теперь на всех заводах, — Герасим Михайлович повысил голос, — вырешения наших вопросов…»
И он стал перечислять требования, изложенные в листовке. Никто не шелохнулся, не перебил его. Все, Мишенев видел, старались вникнуть и понять то, что говорил.
«Товарищи! — продолжал читать Мишенев дальше. — Ради самих себя, ради своих жен и детей, подумайте, насколько важны поставленные здесь вопросы. И дружнее все вместе идите и боритесь за свое освобождение от новой крепостной зависимости и за лучшее человеческое существование!»
Герасим Михайлович обвел тогда взглядом угрюмо молчавших рудокопов и понял: что-то дошло до сердца, раз насупились и молчат. Если не теперь, так потом поймут: иначе жить надо, больше терпеть нельзя.
…В долгой дороге припоминалось Герасиму Михайловичу и это первое собрание на Шихан-горе.
Припомнилось и знакомство с Карловной — лекарской помощницей в Усть-Катаве. Он приезжал к ней, чтобы установить связи по подпольной работе. На заводе она и больных врачевала, и славилась как учителка, организовавшая рабочую школу. Она же и драмкружок создала, и устраивала молодежные вечеринки по воскресеньям. Наслышался о ней Мишенев тем же летом, когда читал листовку рудокопам на Шихан-горе. Заодно познакомился и с ее мужем, учителем Василием Наумовичем Емельяновым. От них тогда он узнал — связаны они с женой Георгия Валентиновича Плеханова — Натальей Александровной — врачихой, живущей в Миньяре. Помогала Плеханова им, присылала нужную литературу.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Едва забрезжило голубое утро сквозь жалюзи, как Герасим встал с постели и вышел в маленький дворик, похожий на сад. Он решил прогуляться до озера.
Навстречу уже шел оттуда Ленин с полотенцем через плечо.
— Купаться? — приветливо улыбнулся ему Владимир Ильич. — Хорошо освежиться…
Утро, насквозь пронизанное лучами встающего солнца, его теплом, словно бы предвещало, что и весь день будет заполнен бодрящим оживлением, связанным с приготовлением делегатов к переезду в Бельгию, где намечено открытие съезда.
