Алексей Павлов - Иван Украинский
Во второй половине дня Иван уже собрался отправляться домой, в станицу. И тут он случайно со стороны увидел Федора Лабуру. Не то за удачу на ярмарке, не то по иному поводу, но казачок уже так усердно поднабрался, что еле стоял на ногах. Неверными шагами он подошел к своей бедарке, стоявшей на ближайшей улице, кое‑как отвязал коня, с превеликим трудом уселся на сиденье и, клоня голову то влево, то вправо, двинулся в путь.
Несколько поотстав от Лабуры, Иван встретился у въезда в станицу с Пронькой Духовым и Мироном Буевым — такими же как он батраками, получившими поблажку от хозяев по случаю ярмарки.
Поздоровались. Иван спросил:
— Видели тут Лабура проезжал? Вот уж он наклюкался!
— Не видели, — ответили парни. — Другие уже едут, а его не было.
— Стоп! — воскликнул вдруг Пронька. — Это ж он подался объездной дорогой на свой кош, решил заночевать там, чтоб Глашке не показываться в таком виде.
Пронька загадочно хмыкнул, а потом сказал Ивану:
— Пока. До свидания.
Пронька и Мирон затаили на Лабуру большую обиду. В прошлый сезон они у него батрачили, а он, выпивоха и скряга, не рассчитался с ними как следует. Рублей двадцать не додал. Поэтому, заполучив от Украинского совершенно случайно оброненную им информацию, парубки решили извлечь из нее максимальную пользу для того, чтобы отплатить Лабуре должок за нанесенную обиду.
В полночь ребята тайком пожаловали на лабуровский кош, приманули мясом собак, чтобы не лаяли, а потом разыскали в сарае на сене спящего непробудным сном хозяина, покропили его ложе мазутом, высыпали на полсть содержимое старой подушки — и были таковы. Утром на коше царил переполох. Перепачканный в мазут, весь в пухе и перьях хозяин носился как угорелый и на чем свет стоит костерил своих работников, не уберегших его от позора, до седьмого колена клял злоумышленников, сотворивших с ним злую шутку.
— Так ему ублюдку и надо, — единодушно оценили станичники событие на коше Лабуры.
У своего последнего хозяина Дейкина Украинские работали круглый год. Весной и летом больше всего в поле, а осенью и зимой возле скотины. Нередко наниматель поручал им выполнять предприсания атамана по ремонту дорог, улиц, гребли через Тихонькую, церковно — приход- ской школы или другие повинности. С наступлением зимы торили братья и санный путь в железнодорожный поселок с подводами, наполненными доверху бараньими и свиными тушами, которые поставлял Дейкин в тихорецкие трактиры и духаны.
…Конец января выдался снежным и морозным. Еще с вечера братья получили указание хозяина загрузить двое саней свежемороженным мясом и утром отправиться в железнодорожный поселок. Работа привычная, батраки занялись ею без промедления. Загруженные сани Иван замкнул на ночь в просторном хозяйском сарае, а с рассветом он и его младший брат запрягли лошадей и их малый санный поезд заскрипел полозьями по снегу. Одетые в полушубки, в бараньих папахах, братья не ощущали мороза. Слепило лишь глаза от снежной круговерти, набиравшей разгон с каждой минутой. Дорогу буквально заволакивало белой пеленой.
Выставленные по обеим сторонам дороги вешки из крупных подсолнечных стеблей едва просматривались в снежной мгле. Ехавший в передней подводе Иван — старший, обернувшись назад, крикнул младшему брательнику:
— Ну и погодка, хай ей грец. Не дреми, Ванюха!
Сильные кони с заметным напряжением одолевали
забитую снегом колею дороги. Иван — старший слез с воза, пошел рядом. Его примеру последовал и младший брат. На пересечении с гравийным павловским трактом из снеж
ной пелены, словно из‑под земли, вынырнули две мужские фигуры. По их быстрому приближению к саням Украинский заподозрил что‑то недоброе. Легкие их санки угадывались поблизости. Быстро замотав вожжи за грядель саней, Иван вытащил из соломенной подстилки стальной дергач с острым наконечником, применяемый крестьянами для извлечения сена и соломы из слежавшихся скирд и копен. Ухватившись за прочную круглую рукоять инструмента, возчик опустил наконечник в снег, опираясь на толстый прут, как на трость. Только он это сделал, как двое незнакомцев встали посреди дороги, перекрывая путь подводе.
— Посторонитесь, граждане, — окликнул Иван встречных.
— А ты, голубок, не спеши, — услышал он в ответ голос, лишенный каких‑либо любезностей. — Останавливай сани.
— А ну, прочь с дороги, — уже теряя терпение, потребовал Украинский.
— И не подумаем, — хрипло ответил самый высокий с разбойным видом верзила. — Нам от вас много не надо — две бараньих туши и тогда пропустим.
— Вы что, грабеж хотите учинить?
— Называй, как хочешь, — рявкнул вожак, — баранов давай немедленно, иначе сами возьмем.
Грабитель и его напарник двинулись к Ивану. Взбешенный такой наглостью, Украинский крикнул что есть мочи:
— Не подходить! Иначе вот этим дергачом кишки вам повыпускаю.
И он выбросил вперед надежный, достаточно длинный, отшлифованный до блеска, крепкий металлический прут с острым крючковатым наконечником. Младшего брата Иван громко предупредил:
— Заходи им сзади, накидывай на них веревочную петлю.
У вожака холодно блеснул в руке нож, по всей видимости ножом был вооружен и его соучастник. Но пустить в ход холодное оружие уголовники не решились. Слишком предметный отпор получили, устрой они открытое нападение — и впрямь смелый парень мог до их кишок добраться. А такой оборот дела никак не устраивал любителей легкой наживы.
Проваливая прочь к своей кошевке и удаляясь в направлении станицы Архангельской, вожак зло матерился, Иван расслышал даже, как он его обозвал:
— Хозяйский холуй, сорвал нам все дело.
Сзади послышался скрип саней — это Украинских догонял знакомый станичник.
— Что у вас тут произошло? — обеспокоенно поинтересовался он.
— Малость объяснились с залетными гастролерами, — показывая на удалявшуюся легкую кошевку, сказал Украинский. — Попробовали ножом грозить, чтоб хапнуть баранины на шашлык, да сорвалась их задумка.
Продолжая дальше путь, разгоряченный небезопасным происшествием, батрак размышлял над последними словами грабителей. «Добро‑то не мое, а чужое — думал он. — И мне его не жалко. Но на него нет прав и у этих подонков». Сдав мясные туши хозяину трактира и получив от него расписку, братья возвратились в станицу. О том, что произошло в дороге, они рассказали своим домашним, Дейкин же узнал об этом от случайного свидетеля неприятного события.
— Что ж ты умолчал передо мной? — укорил он Ивана. — Твое поведение заслуживает не только похвалы, но и поощрения.
Хозяин пытался вознаградить батрака пятью рублями, но Иван посчитал неудобным брать деньги, отказался.
— Тогда вот что, — сказал Дейкин, — раз ты гроши не берешь, я устрою так, что ты на весенних скачках примешь участие на моем коне, в полном снаряжении.
Честно признаться, такая щедрость поколебала у Ивана неприязнь к хозяину. Давно зрело у него сокровенное желание посостязаться с сынками богатеев на скачках и в рубке лозы. Но хорошо знал — это для него недоступно. Померяться силой и ловкостью могли лишь избранные, из казачьего сословия, у которых в конюшнях для такой цели выращивались и содержались породные скакуны, хранилась первоклассная сбруя, а в кованых сундуках, обернутые в промасленные тряпицы, ждали своего часа остро отточенные сабли. Ничего этого у Ивана не было и быть не могло.
Между тем, за Украинским еще с мальчешских лет в станице закрепилось прозвище, как одного из самых сноровистых лошадников, умевшего обращаться с конем не
хуже любого кавалериста. Находясь в поле, вдали от посторонних глаз, Иван частенько скакал на лучших хозяйских рабочих лошадках, ударами плети срубая иссиня — фи- олетовые головки высоких степных будяков. И глаз, и рука тренировались, сила в плечах крепла. В такие минуты Ивану казалось, что он и на настоящих скачках может выступить ничем не хуже других. Но годы шли, а на всех очередных праздничных джигитовках он оставался простым зрителем.
Теперь же речь велась о нем, как об участнике… Заманчиво и страшновато! Иван наперечет знал всех коней Дейкина — рабочих и выездных. Не будучи коренным казаком, Дейкин был приписан в казачье сословие, благодаря своему богатству и влиянию. Добрых скаковых лошадей держал для престижа. Сыновей Степану Дейкину Бог не послал, были у него только две взрослые дочери. Поэтому и коней — красавцев хозяина некому было продемонстрировать перед всей станицей во всей их мощи и превосходной стати.
Обычно праздничное зрелище — скачки лошадей и рубка лозы — устраивалось в станице до начала сенокоса, накануне или после Пасхи, когда в поле заканчивался сев яровых, овса, подсолнечника, кукурузы, бахчевых и овощей, а трава еще не подоспела к уборке и прополка всходов только начиналась. Таким событием отмечались нередко и зажинки — окончание всех поздних полевых работ в пору золотой осени.
