Всеволод Соловьев - Монах поневоле
— Что же тутъ совѣтовать! одинъ мой тебѣ згадъ — забудь ты, забудь дѣвицу Промзину, будто и не зналъ ее никогда, а я тебѣ нынѣшнимъ-же вечеромъ такую красотку покажу, какой ты и отродясь не видывалъ.
— Глупый человѣкъ! пойми ты, что я не могу жить безъ нея, — горячо перебилъ его Елецкій. — Или она, или пулю въ лобъ!
— Ну, ну, поди! чай тоже самое и про супругу передъ вѣнцомъ сказывалъ.
— Нѣтъ, эта не таковская…
Алабинъ задумался.
Вдругъ плутовская улыбка мелькнула на лицѣ его.
— А въ такомъ разѣ что-же!.. братца выручать надо… и выручимъ, славную штуку я придумалъ!
VI
Узнавъ, въ чемъ состояла штука, придуманная «братцемъ», Елецкій значительно успокоился. Охваченный припадкомъ страсти, съ которою онъ никогда не умѣлъ, да и не видѣлъ до сихъ поръ необходимости бороться, онъ еще минуту тому назадъ считалъ положеніе свое безвыходнымъ — и вдругъ находчивость лихого пріятеля дала ему надежду на достиженіе цѣли, представлявшейся черезчуръ заманчивой. Онъ даже и думать не хотѣлъ о томъ, что все-же остается еще много препятствій, — все это преодолѣть можно: лазейка найдена, а съ остальнымъ такъ или иначе онъ справится.
Въ этотъ день, конечно, невозможно было возвратиться къ Промзинымъ, но на слѣдующее-же утро онъ поѣхалъ къ нимъ.
Алабинъ, провожая его, говорилъ:
— Смотри, самъ не подгадь дѣла. Коли все не рѣшится сегодня, коли затянешь, да возбудишь подозрѣніе въ Вѣрѣ, тогда что мы подѣлаемъ?!
— Не бойся, — отвѣчалъ Елецкій: — заранѣе толковать нечего, тамъ видно будетъ…
Но онъ, конечно, и не воображалъ, что ему удастся такъ легко уладить дѣло, какъ это случилось — ему все на этотъ разъ благопріятствовало. Онъ засталъ старуху Промзину въ гостиной и сразу по лицу ея убѣдился, что за время его отсутствія произошло что-то особенное.
Ему недолго пришлось ждать разгадки. Промзина встрѣтила его довольно вѣжливо, носъ видимой холодностью. Она, конечно, не могла не замѣтить впечатлѣнія, произведеннаго на него Вѣрой; но совсѣмъ не хотѣла смотрѣть на него какъ на жениха. Она ѣхала изъ деревни въ Петербургъ уже съ опредѣленнымъ и окончательно принятымъ намѣреніемъ.
Заранѣе, черезъ посредство своей родственницы, а также давно знакомой ей свахи Королины Карловны, она высмотрѣла настоящаго жениха для дочки и именно такого, какой ей былъ нуженъ. Елецкій-же былъ для нея полезнымъ и даже необходимымъ попутчикомъ, и только. Она его не опасалась, несмотря на его молодость и красивую наружность, такъ какъ твердо была увѣрена, что на глазахъ у нея ничего не можетъ случиться, и что Вѣра изъ повиновенія не выйдетъ.
Однако, хотя всю дорогу она очень зорко наблюдала и за Елецкимъ, и за Вѣрой, но разсчеты ея, какъ и всегда почти бываетъ въ такихъ случаяхъ, оказались ненадежными: она утомлялась и засыпала, а молодые люди не дремали.
По пріѣздѣ въ Петербургъ она не стала откладывать своего дѣла въ долгій ящикъ. Женихъ, человѣкъ уже не молодой, но въ чинахъ, со связями и достаточнымъ состояніемъ, былъ заранѣе предупрежденъ. Онъ видѣлъ Вѣру года три тому назадъ, проѣздомъ черезъ Тульскую губернію, и тогда еще плѣнился ея красотою. Узнавъ отъ Каролины Карловны, что Промзины пріѣхали, онъ поспѣшилъ къ нимъ явиться.
Это было наканунѣ, послѣ визита Елецкаго. И солидный женихъ, и опытная и практическая мать въ два часа времени все порѣшили между собою. Вѣра, по настоятельному требованію Марьи Степановны, вышла къ гостю, а черезъ нѣсколько минутъ, несмотря на грозные взгляды матери, убѣжала въ спальню и заперлась тамъ.
Но больше ничего и не требовалось, женихъ увидѣлъ невѣсту, убѣдился, что она не только не подурнѣла, но, напротивъ, значительно даже похорошѣла въ эти три года. О томъ-же впечатлѣніи, какое онъ самъ произвелъ на нее, никто, конечно, не думалъ.
Бѣдная Вѣра заливалась горькими слезами. Она уже успѣла совершенно плѣниться Елецкимъ, молодымъ, красивымъ и смѣлымъ, который съ обаятельною дерзостью вырвалъ первое признаніе и первый поцѣлуй. Немолодой и некрасивый женихъ показался ей отвратительнымъ. Она боялась матери, зная ея характеръ. Она ждала Елецкаго и въ то-же время сознавала, что все теперь потеряно, что мать за него ее не выдастъ.
Она хотѣла писать ему, но не знала съ кѣмъ отослать письмо и по какому адресу. И ждала, ждала, не спала всю ночь, плакала, а утромъ Марья Степановна объявила ей, что если пріѣдетъ Елецкій, то чтобы она къ нему выходить не смѣла.
Елецкій пріѣхалъ. Вѣра узнала это, но не рѣшалась ослушаться матери. Однако, вѣдь, ей необходимо было его видѣть. И вотъ она рѣшилась на послѣднее средство. Она сговорилась со своей горничной, надѣла шубку, незамѣтно вышла чернымъ ходомъ изъ квартиры и, обойдя домъ, стала ждать выхода Елецкаго.
А между тѣмъ Марья Степановна оканчивала свой разговоръ съ надоѣдливымъ гостемъ. Она положила ничего не скрывать отъ него: «авось, отъѣдетъ по добру по здорову; ну, а коли не поможетъ, то пускай самъ на себя пеняетъ — принимать не стану».
— А я вамъ свою радость скажу, Петръ Григорьевичъ, — послѣ первыхъ-же фразъ начала она: — вѣдь, Вѣрушку-то я просватала!
Сказавъ это, она пристально-пристально стала вглядываться въ лицо его. Елецкій не поразился. Онъ ждалъ этого извѣстія, и оно даже было ему на руку; поэтому ему не представило большого затрудненія самымъ любезнымъ тономъ отвѣчать ей:
— Вотъ какъ! Ну, что-жъ, дѣло хорошее… Позвольте васъ поздравить съ симъ важнымъ и радостнымъ для вашего материнскаго сердца событіемъ. А Вѣрѣ Андреевнѣ могу я принесть свои поздравленія?
Промзина изумленно смотрѣла. Совсѣмъ не такого эффекта ждала она отъ своихъ словъ.
— Спасибо вамъ, батюшка, — проговорила она:- Вѣрѣ сегодня что-то нездоровится, голова что-ль тамъ, прилегла она, заснула… ну, да что-же, ничего, въ другой разъ поздравите.
Елецкій смутился, дѣло начинало портиться. По тону ея голоса и нѣсколько уже зная ея характеръ, онъ видѣлъ, что теперь, на этотъ разъ по крайней мѣрѣ, ничего не добьется, что Вѣру она отъ него спрятала и ни за что не покажетъ. Неужто уходить съ пустыми руками! конечно, черезъ прислугу можно будетъ ей доставить цидулку — дѣло не новое, давно знакомое; но хлопоты, проволочки! Между тѣмъ непремѣнно, вѣдь, ему нужно нынче-же видѣть Вѣру. Какъ-же тутъ быть? Спорить со старухой нечего и думать!..
Онъ пробовалъ было остаться, надѣясь, что Вѣра какъ-нибудь найдетъ возможность выйти въ гостиную. Но Промзина не церемонилась и прямо объявила ему, что хотѣла бы оставить его обѣдать, да нынче-де у нея хлопотъ по горло и она надѣется, что онъ на сей разъ извинитъ ее.
Едва скрывая свое раздраженіе, Елецкій всталъ и простился. Онъ вышелъ на улицу и раздумывалъ, что бы такое теперь предпринять, какъ вдругъ передъ нимъ очутилась Вѣра.
— Радость моя! ты ли?! о, да какая-же ты умница! — чуть было громко не крикнулъ онъ.
— Скорѣе, времени нѣтъ, я заперла мою комнату… будетъ стучаться… подумаетъ, что сплю; но я должна спѣшить… Ну что, что она тебѣ говорила?.. — почти задыхаясь, шептала Вѣра.
— Да что?!.. — съ хорошо сыграннымъ отчаяніемъ проговорилъ онъ. — Я пріѣхалъ просить руки твоей, но не успѣлъ и заикнуться о семъ, какъ твоя мать объявила мнѣ о твоей помолвкѣ… Вѣра!.. неужто все кончено?.. ужели я долженъ разстаться съ тобою на вѣки?..
— Что-же дѣлать!? — едва сдерживая рыданія, проговорила она.
— Бѣжимъ, теперь-же… сію минуту…
Она пошатнулась, она чуть не упала и схватила себя за голову.
— Нѣтъ, никогда… лучше смерть…
— Никогда!.. Вѣра, одумайся!.. ты и себя, и меня губишь. Не на позоръ я зову тебя! ты знаешь, что мать твоя непреклонна… бѣжимъ, и если не сейчасъ, такъ нынче же вечеромъ… я все приготовлю. Мы обвѣнчаемся здѣсь, въ Петербургѣ, а потомъ, этою-же ночью, будемъ уже далеко…
Вѣра схватила его за руку; быстро освѣтилось лицо ея новымъ выраженіемъ и въ выраженіи этомъ уже не было прежняго ужаса, горя и муки.
— Правду ли говоришь ты? можешь-ли поклясться, что меня не обманешь? что нынче-же мы будемъ обвѣнчаны?
— Такъ ты, значитъ, считаешь меня обманщикомъ, не вѣришь?!.
— Нѣтъ, вѣрю, вѣрю! Ахъ, что-же мнѣ дѣлать?.. я не виновата… за что она хочетъ погубить меня… Милый, я согласна!
Радостно взглянула она на Елецкаго. Въ этомъ порывѣ довѣрчивой любви Вѣра была прелестна.
— Ровно въ десять часовъ я буду ждать тебя здѣсь, у этого угла, все будетъ готово, не обмани же…
Она кивнула ему головой, еще разъ взглянула, улыбаясь сквозь слезы, и быстро исчезла въ воротахъ дома.
Ея предположеніе оправдалось. Марья Степановна, въ своей близорукой самоувѣренности, ничего не подозрѣвала. Убѣдившись, что дверь въ спальню дочери заперта и что Вѣра не подаетъ голосу, она ушла на другую половину квартиры.
«Всю ночь и все утро ревѣла, видно, заснула; ну, и пускай спитъ, успокоится… Эхъ, глупость-то дѣвичья! потомъ сама же спасибо скажетъ, знаю же, вѣдь, я, что дѣлаю», подумала, какъ и всегда довольная собою, Марья Степановна.
