Николай Ключарев - Железная роза
— Ну, положим, казне от этого прибыток невелик.
— Не скажи. Что — с Урала возить, что — отсюда!
— Это пожалуй. А где взял? — кивнул Иван в сторону работающих.
— Скупил. Коих у Репнина, коих у Долгорукова. Не жалеют князья людишек, деньги боле надобны.
— А ты скорбишь об этом? — Иван коротко рассмеялся. — Пойдем посмотрим.
Работа шла дружно. Со стоном падали наземь островерхие ели, кряжистые сосны, круша молодой подгон при своем падении. Трещали, ломаясь, сучья. Могучая стена леса отступала перед людьми, одетыми в посконные армяки.
— Э‑эй, берегись! — кричали со всех сторон.
Веками стояли деревья. Не только звери и птицы, но и беглые находили здесь приют: редко ступала в этих местах нога человека. Теперь покою приходил конец.
Крестьяне работали усердно: не знай, каков окажется новый хозяин. Андрей, стремившийся к весне устроить плотину и подготовить все для закладки завода, кормил лесорубов хорошо, но работать заставлял от темна до темна, лично присматривая за всем. Ленивым спуску не давал.
— Помогай бог! — сказал Иван Родионович, подойдя к работающим. Те на минуту приостановились, сняли шапки.
— Бог спасет!
— Ну как, идет дело?
— Робим, покуда сила есть, — ответил крепкий еще на вид старик.
— Чего ж так, одевшись, небось, жарко?
— Пар костей не ломит, милостивец. Не бойсь, не ленимся.
— К весне управитесь?
— Как ваша воля будет.
Иван отошел к брату, молча наблюдавшему за ним.
— Пойдем где-нибудь побеседуем.
— Пойдем. У меня тут хоромы выстроены.
Крестьяне жили в наскоро набросанных из жердей и ельника шалашах, для Андрея была срублена небольшая, но крепкая избушка.
— Медведи не гащивают?
— Бывает. Ружья есть.
Кучер внес следом укладку и пошел к лошадям.
Выпив по рюмке привезенного Иваном вина, сели закусывать.
— Ну, как в Петербурге дела?
— Все по-хорошему. Поклониться пришлось кое-кому, — ну, сразу все повернулось, как надо. Теперь казну собрать да в Тулу ехать.
— В Тулу ехать надо. Я бы и отправился туда, да ты лучше это дело обделаешь. До весны оттянуть — время потерять.
Ночевать Иван не стал. Пройдясь с братом по лесу, он велел закладывать лошадей и укатил в Гусь.
Через месяц пришло от него из Тулы письмо.
«Любезный мой братец, Андрей Родионович! — писал младший Баташев. — Довожу тебе, чтоб прислал ты мне быстрее пять тысяч в серебре. Старая хрычовка дорожится, а мастеровые для нашего дела весьма подходящи, литейное и ковальное дело гораздо знают, упускать никак не можно. И рудознатцы есть. Коли своих не наберешь, займи у кого под предлогом, возвернем быстро. Если все обойдется по-хорошему, первой неделе поста буду на Выксуни с людьми».
Андрей спешно выслал деньги. Занимать не пришлось: удалось выгодно сбыть партию штыкового железа, благо санный путь был хорошим.
С мастеровыми Иван Родионович приехал в ростепель.
Весна началась дружно. Лощина, образованная руслом речки, темнела пятнами человечьих следов. Подтаивая, снег тяжело оседал на землю, и ходить по нему было трудно.
Спешно возводилась широкая, высотой в пять сажен, плотина. Доменный шлак, привезенный с Унжи и Гусевского завода, утрамбовывался вперемешку с землей. Рядом зияли глубокие котлованы: брали оттуда песок и глину.
Далеко по руслу речки раскинулась огромная площадь будущего водоема. Черные точки пней казались в сумерках следами какого-то большого зверя: словно, попав в незнакомую местность, он испугался и беспомощно кружил, прикидывая, в какую сторону легче убежать.
Чем теплее становилось, тем сильнее наступала вода на людей. Стекая с пригорков, она сливалась в один стремительно несущийся грязно-бурый поток. Встретив на своем пути возводимую людьми преграду, вода сердито ворчала. Расходясь в стороны и снова возвращаясь к плотине, она билась о ее грудь, искала выхода. Найдя слабое место, вода разъедала, рассасывала плотину и неудержимо рвалась в промоину.
По пояс в холодной воде, люди заделывали камнями и глиной разрушенное.
Домой приходили злые. В землянках было холодно и сыро. Со стен, сделанных из жердей, с накатника, служившего потолком, сочилась влага, собираясь под нарами. Сушить одежду было негде. К утру она смерзалась, и мастеровые, жившие бок о бок с крестьянами-землекопами, посылали, по их примеру, своих жен мочить в бакалдинах бахилы, чтобы можно было их надеть.
К пасхе плотина была готова. Укрощенная вода успокоилась, разлившись огромным озером. На дальнем конце его сели было утки, но незнакомая местность и гомон людей спугнули их, и они улетели к Оке.
Пасху праздновали скудно. Лишь в крайних землянках у холостяков было весело. Молодежь не посчиталась с десятками верст, отделявших их от ближайшей деревни, притащила оттуда хмельной браги. Выпив, вышли на поляну бороться. Молодой кричный мастер Васька Рощин побарывал всех.
— Тебе с барином Андреем побороться, — сказал, отряхиваясь, его приятель Митька Коршунов, — небось, не управился бы.
— Случай падет, испробую.
— Пустое мелешь. Где видано, чтобы барин с холопом боролся?
— Бывало и такое.
— Воровские твои речи, Васька. Наслушался беглых. Донесут барину, худо будет.
— Кто доведет, первый со мной встренется.
— Ладно спорить, айда к девкам!
На большой луговине хороводили. Митька с размаху облапил девчат.
— Христос воскрес!
— Что красный какой, иль у костра сидел?
— От него брагой пахнет!
— А нам не поднес?
Митька, отбиваясь, кричал:
— Не моя брага, Васькина!
Обступили Ваську.
— Пошто нас не угостил?
— Мало было. Обождите, зароблю полтину, всех напою.
— Тебя дождешься! Ты полтину год не заработаешь.
— Эх, девки, клад бы найти!
Придвинулись к Митьке.
— Какой клад?
— А такой. За брагой ходили, бабы сказывали.
— Ври давай, только чтоб складно было!
Митька поправил запояску, сел.
— Жил, говорят, в здешних лесах разбойник, один на семи дубах сидел и соловьем свистел.
— Пошто на семи?
— Не мешай, Дунька!
— Не было мимо него ни проходу, ни проезду, не давал он спуску ни пешему, ни конному. И послал царь против него своего богатыря Илью Муромца. Прослышал об том Соловей-разбойник, зарыл все свое богачество в землю, вышел биться с Ильей, да в том бою и погиб. А клад так в земле и остался.
— Девки, в Иванов день искать пойдем?
— Ишь, чего задумал!
— В дудках нам руду копать до смерти, а не клады искать.
Попробовали было снова песни заиграть, ничего не получилось. Спать ушли рано. На другой день до солнца вставать нужно было: барин приказал за плотиной пни корчевать, землю низить. Завод не позднее осени должен быть готов.
Васька долго не спал, ворочался. Думал: «Почему так устроено, что люди разно живут? У одних — богатство, другие бедствуют».
За дверью тихо шумели сосны. С накатника звонко капала вода.
«Неправильно люди живут. Говорят, царь так указал, а который?» С теми мыслями и уснул.
III
Одновременно с постройкой завода началась добыча руды, заготовка угля. Для этой работы Баташевы прикупили у окрестных помещиков еще сотни две крестьян. Поселили их поближе к местам рудных разработок на лесных пустошах.
Иван Родионович съездил в Питер, договорился со знакомыми людьми из Берг-коллегии и Межевой канцелярии о том, что, если кто станет просить отвести землю поблизости от новых их владений, не давать. Муромские леса казались братьям тем кладом, который поможет им стать если и не вровень с Демидовыми, то и не намного ниже их. Любое соседство поэтому было для них нежелательным.
Опасения заводчиков не были беспочвенными. Прознав про найденную ими руду, кое-кто попытался было перейти им дорогу, погреть руки на готовеньком. Но не зря хлопотал Иван Родионович: царские канцеляристы понимали, что лучше с одним дело иметь, чем со многими. Так и остались Баташевы полновластными хозяевами лесов муромских.
Руду на новых местах брали чуть ли не с поверхности земли. Выроют дудку, колодец без сруба, в сажень глубиной — тут тебе и руда. Выбирай ее, знай себе, да вытаскивай воротом наверх.
В один из дней, когда всем, кто работал на сооружении завода, дали передохнуть, Рощин надумал сходить на дудки, посмотреть, как добывают руду. Позвал с собой Митьку.
— Пойдем побродим! Грибов, ягод наберем.
— Иди один, — отмахнулся тот. — Мне матери дров нарубить надо.
Сразу же, как только Васька отошел от жилья, деревья толпой обступили его. Сплошной стеной стояли они — высокие, стройные, с густой шапкой темно-зеленой хвои на вершине. Чуть приметная стежка звала в глубь леса.
Чем дальше, тем гуще становился сосновый бор. Кое-где темнели мохнатые ели. Лежавшие на земле сучья казались костями давно погибших животных.
